Мне же очень хотелось повернуть время вспять, вспоминая, что произошло в последние полчаса, и вновь обратиться к Панчинелло, найти другие, более убедительные слова.
Разумеется, я знал, что еще один разговор с ним не приведет к иному результату, как не приведут десять разговоров, сто. Говорить с ним все равно что говорить с ветром, слова глохли, не долетали до него.
Я знал, что не подвел Энни, что наш приезд сюда был обречен на провал. И тем не менее чувствовал, что подвел ее, и такое меня охватило отчаяние, что я сомневался, хватит ли мне сил дойти до автомобильной стоянки.
— Фотография, — внезапно вспомнила Лорри. — Фотография Энни осталась у этого мерзавца.
Она могла не уточнять. Я знал, почему мрачно сверкнули глаза, а губы в отвращении закаменели.
Я тоже не хотел, чтобы в уединении камеры он смотрел на фотографию Энни и утолял свою жажду жестокости мыслями о ее болезненной смерти.
Вернувшись в совещательную комнату, я нашел его на том же месте, только охранник уже собрался снять наручники, которые приковывали Панчинелло к столу.
— Фотография принадлежит нам.
После короткого колебания он протянул мне фотографию, но не отпустил, когда я взялся за другой ее край.
— Как насчет открыток? — спросил он.
— Каких открыток?
— На мой день рождения и Рождество.
— Да, конечно.
— От «Холмарка». Как мы и договорились.
— Мы ни о чем не договорились, сукин ты сын.
Кровь бросилась ему в лицо.
— Не смей оскорблять мою мать.
К этому он относился серьезно. Я это знал.
Но тут же злость ушла из него.
— Но я забыл… она ведь и твоя мать, не так ли?
— Нет. Моя мать дома, в Сноу-Виллидж, рисует игуану.
— То есть на сладости денег не будет?
— И на чипсы тоже.
Такое отношение вызвало у него неподдельное удивление.
— А как насчет романов Констанс Хаммерсмит?
— Дай мне фотографию.
Отдав фотографию, он повернулся к охраннику:
— Нам нужно еще несколько минут, чтобы закончить разговор.
Охранник посмотрел на меня.
— Сэр?
Я просто кивнул, не доверяя собственному голосу.
Охранник проверил, хорошо ли закреплены наручники, и вышел из совещательной комнаты, закрыл дверь и остался у стеклянной панели, наблюдая за Панчинелло.
— Ты привез с собой заявление, которое я должен подписать? — спросил Панчинелло.
Ответила ему Лорри. Она стояла на пороге совещательной комнаты, держа дверь открытой, чтобы я мог побыстрее выйти.
— У меня в сумочке три экземпляра. Заявление составлено хорошим адвокатом.
— Заходи, — попросил он. — Закрой дверь.
Лорри присоединилась ко мне, и у нее, как и у меня, наверняка возникла мысль о том, что он опять нас разыгрывает, чтобы вновь отказать.
— Когда мы это сделаем?
— Завтра утром. В больнице в Денвере все готово. Им нужно сообщить за двенадцать часов.
— Сделку, которую мы заключили…
— Мы выполним все условия, — заверила его Лорри, доставая из сумочки ручку и три экземпляра заявления с просьбой отпустить его в больницу для операции по пересадке почки маленькой девочке.
Он вздохнул.
— Я люблю эти детективные романы.
— И шоколадные батончики, — напомнил я ему.
— Когда мы вели переговоры, я не знал, что мне придется отдать почку. Вы многого просите, учитывая, что уже лишили меня яиц.
Мы ждали.
— Я попрошу у вас еще кое-что.
Я не сомневался, что сейчас он что-нибудь отчудит, а потом будет громко хохотать, наслаждаясь нашим горем.
— В этой комнате нет подслушивающих устройств, — доверительно сообщил он нам, — потому что здесь адвокаты обычно беседуют с заключенными.
— Мы знаем, — кивнула Лорри.
— И я сомневаюсь, что этот козел у окна умеет читать по губам.
— Что ты хочешь? — спросил я, уверенный, что он попросит меня достать с неба луну.
— Я знаю, ты не доверяешь мне, как должен доверять брату. И я не жду, что ты выполнишь мое условие до того, как я отдам почку. Но, как только ей пересадят мою почку, ты будешь обязан выполнить мое условие.
— Если ты попросишь то, что мне по силам.
— Я уверен, что по силам, — радостно ответил он. — Если учесть, что ты сделал с великим Бизо.
Я его совершенно не понимал, не знал, сведет ли он все к злой шутке или действительно предложит мне что-то сделать.
— Я хочу, чтобы ты убил этого прыща на заднице Сатаны, Виргильо Вивасементе. Я хочу, чтобы ты заставил его страдать. Я хочу, чтобы он узнал, что тебя послал я. И чтобы в конце он стал мертвее всех мертвых.
Какая там шутка. Он говорил на полном серьезе.
— Хорошо, — пообещал я.
Глава 61
Белые флуоресцентные лампы на сером потолке, белые документы на сером стальном столе, белые гранулы снега, появляющиеся из серого дня и барабанящие по окнам, шариковая ручка, выводящая подписи на бумаге…
Свидетелями стали два охранника, которые привели в совещательную комнату, соответственно, Панчинелло и нас. Они расписались под подписью моего брата.
Один экземпляр Лорри оставила Панчинелло, два других убрала в сумочку. Мы заключили сделку, пусть ее условий и не было на бумаге.
Мы не пожали друг другу руки. Я бы пожал, если бы он захотел, почему нет, ведь благодаря ему Энни получала шанс остаться в живых. Но он, похоже, не видел необходимости рукопожатия.
— После того как все будет сделано и Энни поправится, — сказал он, — я бы хотел, чтобы вы изредка привозили ее сюда, скажем, на Рождество.
— Нет, — без запинки отрезала Лорри, хотя я сказал бы именно то, что он хотел услышать.
— Во-первых, я ее дядя, — напомнил он. — И спаситель.
— Не буду тебе врать, — сказала ему Лорри. — И Джимми тоже. Ты никогда не сыграешь даже самую маленькую роль в ее жизни.
— Может, маленькую сыграю, — и Панчинелло похлопал себя по тому месту, где была его левая почка.
Лорри молча смотрела на него.
Он улыбнулся.
— А ты та еще штучка.
— То же самое можно сказать о тебе.
Мы оставили его в совещательной комнате и поспешили к Шарлей Коулман, дожидавшейся в коридоре, чтобы сообщить о кардинальном изменении ситуации.
Из тюрьмы мы поехали в Денвер. Энни на всякий случай уже находилась в больнице, а мы остановились в отеле «Мариотт».
Серое небо продолжало плеваться снежными гранулами.
В городе на мостовой образовалась ледяная корочка. Редким пешеходам ветер заворачивал полы пальто чуть ли не на голову.
Утром, после объятий и поцелуев, мы отправили Шарлей домой, в Сноу-Виллидж.
И когда уже вдвоем, с Лорри за рулем, ехали в «Эксплорере» в больницу, я заметил:
— Вчера ты ужасно напугала меня, сказав ему, что он не будет играть никакой роли в жизни Энни.
— Он знал, что мы этого не допустим, — ответила она. — Если бы мы согласились, он бы понял, что мы лжем. И, соответственно, решил бы, что мы лжем и насчет убийства Вивасементе. Но теперь он думает, что ты это сделаешь… потому что, как он и сказал, посмотрите, что ты сделал с великим Бизо. А если он будет думать, что ты собираешься убить Вивасементе, то выполнит свою часть сделки.
Мы молчали квартал или два, прежде чем я спросил:
— Он — псих или просто очень злой?
— Мне без разницы. В любом случае нам пришлось с ним договариваться.
— Если он сначала свихнулся, а потом нашел свой путь к злу, это хоть что-то объясняет. И даже вызывает к нему сочувствие.
— От меня он сочувствия не дождется, — отрезала она, ибо была львицей, детенышу которой грозила опасность. И тут хищник не мог рассчитывать на снисхождение или понимание.
— Если он сначала стал злым, а потом зло свело его с ума, тогда я ничего ему не должен, я ему не брат.
— Ты думаешь об этом со вчерашнего дня.
— Да.
— Выбрось эти мысли из головы. Забудь. Суд уже расставил все точки над «i», когда решал, может ли он нести ответственность за свои действия или его нужно отправить в психиатрическую лечебницу.
Она остановилась на красный свет.
Мимо нас проехал черный катафалк-«Кадиллак». С затемненными окнами. Возможно, перевозил какую-нибудь умершую знаменитость.
— Я не собираюсь убивать Вивасементе, — заверил я Лорри.
— Хорошо, — кивнула она. — Но если ты решишь переквалифицироваться в убийцы, пожалуйста, не кроши всех подряд. Сначала переговори со мной. Я дам тебе список.
Красный свет сменился зеленым.
Когда мы пересекали перекресток, трое смеющихся подростков на углу, все в черных перчатках, дружно показали нам выставленный вверх средний палец. Один бросил снежок, который ударился в мою дверцу.
В квартале от больницы я все еще размышлял о Панчинелло и волновался за Энни.
— Он даст задний ход.
— Даже не думай об этом.
— Потому что это четвертый из моих ужасных дней.
— Ужаса нам в последнее время и так хватает.
— Это не тот ужас. Самое ужасное впереди. Так должно быть, если судить по прошлому.
— Помни о силе негативного мышления, — предупредила она меня.
Корочка льда начала нарастать на «дворниках», которые теперь скребли по лобовому стеклу.
По календарю на завтра был День благодарения. По погоде казалось, что на дворе январь. По настроению — Хэллоуин.
Глава 62
Капитан Пушистик, храбрый плюшевый медвежонок, не позволяющий чудовищам по ночам вылезать из стенного шкафа и пожирать детей, делил больничную кровать с Энни. Пожалуй, это задание было самым трудным за всю его карьеру.
Когда мы приехали, наша дочь спала. Всегда усталая, она много спала в эти дни. Слишком много.
Хотя Энни понятия не имела, на какой тонкой ниточке висела жизнь ее матери одиннадцатью месяцами раньше, историю кулона-камеи она знала: он пережил пожар и висел на шее матери, когда та лежала в палате интенсивной терапии, она попросила кулон. И теперь он висел на ее шее.
Моя прекрасная маленькая Энни превратилась в ее тень, с серой кожей, хрупкими волосами. Глаза прятались в черных кругах, губы побелели. Выглядела она как крошечная старая птичка.