Мне же очень хотелось повернуть время вспять, вспоминая, что произошло в последние полчаса, и вновь обратиться к Панчинелло, найти другие, более убедительные слова.
Разумеется, я знал, что ещё один разговор с ним не приведёт к иному результату, как не приведут десять разговоров, сто. Говорить с ним всё равно что говорить с ветром, слова глохли, не долетали до него.
Я знал, что не подвёл Энни, что наш приезд сюда был обречён на провал. И тем не менее чувствовал, что подвёл её, и такое меня охватило отчаяние, что я сомневался, хватит ли мне сил дойти до автомобильной стоянки.
— Фотография, — внезапно вспомнила Лорри. — Фотография Энни осталась у этого мерзавца.
Она могла не уточнять. Я знал, почему мрачно сверкнули глаза, а губы в отвращении закаменели.
Я тоже не хотел, чтобы в уединении камеры он смотрел на фотографию Энни и утолял свою жажду жестокости мыслями о её болезненной смерти.
Вернувшись в совещательную комнату, я нашёл его на том же месте, только охранник уже собрался снять наручники, которые приковывали Панчинелло к столу.
— Фотография принадлежит нам.
После короткого колебания он протянул мне фотографию, но не отпустил, когда я взялся за другой её край.
— Как насчёт открыток? — спросил он.
— Каких открыток?
— На мой день рождения и Рождество.
— Да, конечно.
— От «Холмарка». Как мы и договорились.
— Мы ни о чём не договорились, сукин ты сын.
Кровь бросилась ему в лицо.
— Не смей оскорблять мою мать.
К этому он относился серьёзно. Я это знал.
Но тут же злость ушла из него.
— Но я забыл… она ведь и твоя мать, не так ли?
— Нет. Моя мать дома, в Сноу-Виллидж, рисует игуану.
— То есть на сладости денег не будет?
— И на чипсы тоже.
Такое отношение вызвало у него неподдельное удивление.
— А как насчёт романов Констанс Хаммерсмит?
— Дай мне фотографию.
Отдав фотографию, он повернулся к охраннику:
— Нам нужно ещё несколько минут, чтобы закончить разговор.
Охранник посмотрел на меня.
— Сэр?
Я просто кивнул, не доверяя собственному голосу.
Охранник проверил, хорошо ли закреплены наручники, и вышел из совещательной комнаты, закрыл дверь и остался у стеклянной панели, наблюдая за Панчинелло.
— Ты привёз с собой заявление, которое я должен подписать? — спросил Панчинелло.
Ответила ему Лорри. Она стояла на пороге совещательной комнаты, держа дверь открытой, чтобы я мог побыстрее выйти.
— У меня в сумочке три экземпляра. Заявление составлено хорошим адвокатом.
— Заходи, — попросил он. — Закрой дверь.
Лорри присоединилась ко мне, и у неё, как и у меня, наверняка возникла мысль о том, что он опять нас разыгрывает, чтобы вновь отказать.
— Когда мы это сделаем?
— Завтра утром. В больнице в Денвере всё готово. Им нужно сообщить за двенадцать часов.
— Сделку, которую мы заключили…
— Мы выполним все условия, — заверила его Лорри, доставая из сумочки ручку и три экземпляра заявления с просьбой отпустить его в больницу для операции по пересадке почки маленькой девочке.
Он вздохнул.
— Я люблю эти детективные романы.
— И шоколадные батончики, — напомнил я ему.
— Когда мы вели переговоры, я не знал, что мне придётся отдать почку. Вы многого просите, учитывая, что уже лишили меня яиц.
Мы ждали.
— Я попрошу у вас ещё кое-что.
Я не сомневался, что сейчас он что-нибудь отчудит, а потом будет громко хохотать, наслаждаясь нашим горем.
— В этой комнате нет подслушивающих устройств, — доверительно сообщил он нам, — потому что здесь адвокаты обычно беседуют с заключёнными.
— Мы знаем, — кивнула Лорри.
— И я сомневаюсь, что этот козел у окна умеет читать по губам.
— Что ты хочешь? — спросил я, уверенный, что он попросит меня достать с неба луну.
— Я знаю, ты не доверяешь мне, как должен доверять брату. И я не жду, что ты выполнишь моё условие до того, как я отдам почку. Но, как только ей пересадят мою почку, ты будешь обязан выполнить моё условие.
— Если ты попросишь то, что мне по силам.
— Я уверен, что по силам, — радостно ответил он. — Если учесть, что ты сделал с великим Бизо.
Я его совершенно не понимал, не знал, сведёт ли он все к злой шутке или действительно предложит мне что-то сделать.
— Я хочу, чтобы ты убил этого прыща на заднице Сатаны, Виргильо Вивасементе. Я хочу, чтобы ты заставил его страдать. Я хочу, чтобы он узнал, что тебя послал я. И чтобы в конце он стал мертвее всех мёртвых.
Какая там шутка. Он говорил на полном серьёзе.
— Хорошо, — пообещал я.
Глава 61
Белые флуоресцентные лампы на сером потолке, белые документы на сером стальном столе, белые гранулы снега, появляющиеся из серого дня и барабанящие по окнам, шариковая ручка, выводящая подписи на бумаге…
Свидетелями стали два охранника, которые привели в совещательную комнату, соответственно, Панчинелло и нас. Они расписались под подписью моего брата.
Один экземпляр Лорри оставила Панчинелло, два других убрала в сумочку. Мы заключили сделку, пусть её условий и не было на бумаге.
Мы не пожали друг другу руки. Я бы пожал, если бы он захотел, почему нет, ведь благодаря ему Энни получала шанс остаться в живых. Но он, похоже, не видел необходимости рукопожатия.
— После того как всё будет сделано и Энни поправится, — сказал он, — я бы хотел, чтобы вы изредка привозили её сюда, скажем, на Рождество.
— Нет, — без запинки отрезала Лорри, хотя я сказал бы именно то, что он хотел услышать.
— Во-первых, я её дядя, — напомнил он. — И спаситель.
— Не буду тебе врать, — сказала ему Лорри. — И Джимми тоже. Ты никогда не сыграешь даже самую маленькую роль в её жизни.
— Может, маленькую сыграю, — и Панчинелло похлопал себя по тому месту, где была его левая почка.
Лорри молча смотрела на него.
Он улыбнулся.
— А ты та ещё штучка.
— То же самое можно сказать о тебе.
Мы оставили его в совещательной комнате и поспешили к Шарлей Коулман, дожидавшейся в коридоре, чтобы сообщить о кардинальном изменении ситуации.
Из тюрьмы мы поехали в Денвер. Энни на всякий случай уже находилась в больнице, а мы остановились в отеле «Мариотт».
Серое небо продолжало плеваться снежными гранулами.
В городе на мостовой образовалась ледяная корочка. Редким пешеходам ветер заворачивал полы пальто чуть ли не на голову.
Утром, после объятий и поцелуев, мы отправили Шарлей домой, в Сноу-Виллидж.
И когда уже вдвоём, с Лорри за рулём, ехали в «Эксплорере» в больницу, я заметил:
— Вчера ты ужасно напугала меня, сказав ему, что он не будет играть никакой роли в жизни Энни.
— Он знал, что мы этого не допустим, — ответила она. — Если бы мы согласились, он бы понял, что мы лжём. И, соответственно, решил бы, что мы лжём и насчёт убийства Вивасементе. Но теперь он думает, что ты это сделаешь… потому что, как он и сказал, посмотрите, что ты сделал с великим Бизо. А если он будет думать, что ты собираешься убить Вивасементе, то выполнит свою часть сделки.
Мы молчали квартал или два, прежде чем я спросил:
— Он — псих или просто очень злой?
— Мне без разницы. В любом случае нам пришлось с ним договариваться.
— Если он сначала свихнулся, а потом нашёл свой путь к злу, это хоть что-то объясняет. И даже вызывает к нему сочувствие.
— От меня он сочувствия не дождётся, — отрезала она, ибо была львицей, детёнышу которой грозила опасность. И тут хищник не мог рассчитывать на снисхождение или понимание.
— Если он сначала стал злым, а потом зло свело его с ума, тогда я ничего ему не должен, я ему не брат.
— Ты думаешь об этом со вчерашнего дня.
— Да.
— Выбрось эти мысли из головы. Забудь. Суд уже расставил все точки над «i», когда решал, может ли он нести ответственность за свои действия или его нужно отправить в психиатрическую лечебницу.
Она остановилась на красный свет.
Мимо нас проехал чёрный катафалк-«Кадиллак». С затемнёнными окнами. Возможно, перевозил какую-нибудь умершую знаменитость.
— Я не собираюсь убивать Вивасементе, — заверил я Лорри.
— Хорошо, — кивнула она. — Но если ты решишь переквалифицироваться в убийцы, пожалуйста, не кроши всех подряд. Сначала переговори со мной. Я дам тебе список.
Красный свет сменился зелёным.
Когда мы пересекали перекрёсток, трое смеющихся подростков на углу, все в чёрных перчатках, дружно показали нам выставленный вверх средний палец. Один бросил снежок, который ударился в мою дверцу.
В квартале от больницы я все ещё размышлял о Панчинелло и волновался за Энни.
— Он даст задний ход.
— Даже не думай об этом.
— Потому что это четвёртый из моих ужасных дней.
— Ужаса нам в последнее время и так хватает.
— Это не тот ужас. Самое ужасное впереди. Так должно быть, если судить по прошлому.
— Помни о силе негативного мышления, — предупредила она меня.
Корочка льда начала нарастать на «дворниках», которые теперь скребли по лобовому стеклу.
По календарю назавтра был День благодарения. По погоде казалось, что на дворе январь. По настроению — Хэллоуин.
Глава 62
Капитан Пушистик, храбрый плюшевый медвежонок, не позволяющий чудовищам по ночам вылезать из стенного шкафа и пожирать детей, делил больничную кровать с Энни. Пожалуй, это задание было самым трудным за всю его карьеру.
Когда мы приехали, наша дочь спала. Всегда усталая, она много спала в эти дни. Слишком много.
Хотя Энни понятия не имела, на какой тонкой ниточке висела жизнь её матери одиннадцатью месяцами раньше, историю кулона-камеи она знала: он пережил пожар и висел на шее матери, когда та лежала в палате интенсивной терапии, она попросила кулон. И теперь он висел на её шее.
Моя прекрасная маленькая Энни превратилась в её тень, с серой кожей, хрупкими волосами. Глаза прятались в чёрных кругах, губы побелели. Выглядела она как крошечная старая птичка.