— Много львов!
— Тигры? — спросил Джимми.
— Ещё больше тигров!
— Кенгуру?
— Какие кенгуру? Ни в одном цирке нет кенгуру.
— Без кенгуру цирк — это не цирк, — настаивал Джимми.
— Абсурд! Вы ничего не знаете о цирках.
— У вас есть клоуны? — спросила я.
И без того застывшее лицо Вивасементе превратилось в каменную маску. И когда он заговорил, голос с шипением прорывался сквозь зубы:
— Каждый цирк должен иметь клоунов, чтобы привлекать слабоумных и глупых маленьких детей.
— Ага, — кивнул Джимми. — Значит, у вас не так много клоунов, как в других цирках.
— У нас клоунов сколько нужно, и даже больше. Наши цирки просто кишат клоунами. Но никто не приходит в цирк ради клоунов.
— Лорри и я, всю нашу жизнь мы без ума от клоунов, — не унимался Джимми.
— Скорее, — поправила его я, — всю нашу жизнь клоуны без ума от нас, просто не дают прохода.
— То ли они без ума от нас, то ли просто обезумели.
Но Вивасементе нас не слушал.
— Зрителей привлекают прежде всего «Летающие Вивасементе», величайшая цирковая семья в истории человечества. Во всех трёх труппах каждый воздушный гимнаст — Вивасементе, они все родственники по крови или таланту, отчего прочие артисты плачут от зависти. Я — отец некоторых, духовный отец всех.
Джимми повернулся ко мне.
— Человека, который столь многого достиг, могла бы переполнять гордыня, но ничего этого нет и в помине.
— Скромность, — согласилась я. — Потрясающая скромность.
— Скромность — удел неудачников! — прогремел Вивасементе.
— Я где-то это слышал, — сказал Джимми.
— Так говорил Ганди? — предположила я.
Джимми покачал головой:
— Думаю, Иисус.
По зелёным глазам я вновь прочитала, что он видит в нас идиотов.
— И из всех «Летающих Вивасементе» я — лучший, — заявил Вивасементе. — На трапеции я — поэзия в движении.
— «Поэзия в движении», — повторил Джимми. — Песня Джонни Тиллотсона[70], входила в десятку лучших в начале 1960-х. Отличная мелодия, под неё даже можно танцевать.
Не услышал Вивасементе и этих слов.
— На туго натянутом канате я — оживший лунный свет, любовь всех женщин, зависть всех мужчин. — Он глубоко вдохнул, выпятил грудь. — Я достаточно богат и достаточно решителен, чтобы всегда получать то, что хочу. В данном случае я хочу то, что нужно и вам, потому что ваша семья обретёт богатство и славу, которые, если бы не я, обошли вас стороной.
— Пятьдесят тысяч — большие деньги, — ответил Джимми, — но это не богатство.
Вивасементе подмигнул нам, насколько позволяли подтянутые веки.
— Пятьдесят тысяч — это задаток, доказательство моей искренности. А всего вы получите триста двадцать пять тысяч долларов.
— А что за эти деньги получите вы? — спросил Джимми.
— Вашего сына, — ответил Вивасементе.
Глава 67
Джимми и я могли бы сразу покинуть шатёр и уехать домой, более не сказав ни слова безумному воздушному гимнасту. Однако если бы мы ушли, то не узнали бы его мотивов, не смогли предугадать следующий ход.
— Его зовут Энди, — продолжил Вивасементе, как будто мы могли забыть имя нашего единственного сына. — Но я дам ему имя получше, более звучное, не столь плебейское. Если я хочу сделать из него величайшего воздушного гимнаста своего поколения, его обучение должно начаться до того, как ему исполнится пять лет.
Я поняла, что продолжать игру дальше опасно, пусть занятие это нас забавляло.
— Из Энди, которого будут звать так всегда, воздушного гимнаста не получится, — отрезала я.
— Ерунда, — возразил он. — В нём течёт кровь Вивасементе. Он — внук моей Натали.
— Если вы знаете об этом, то вам известно, что он также внук Конрада Бизо, — напомнил ему Джимми. — И вы первым должны признать, что клоунам не место под куполом цирка.
— Его кровь не замарана, — ответил патриарх. — Она чистая. Я наблюдал за ним. Смотрел видеофильмы о нём. Он — прирождённый воздушный гимнаст.
Видеофильмы о нём.
Пусть ночь выдалась тёплой, внутри у меня всё похолодело.
— Люди не продают детей, — привела я едва ли не последний аргумент.
— Ещё как продают, — заверил меня Вивасементе. — Я сам покупал детей у моих европейских родственников, если видел, что они смогут стать воздушными гимнастами. Некоторых чуть ли не младенцами, других — в два или три года, но старше пяти лет — никогда.
С отвращением, которого наш хозяин не заметил, так же, как и наш юмор, Джимми указал на стоящую на траве коробку с деньгами.
— Мы привезли ваши деньги. Они нам не нужны.
— Триста семьдесят пять тысяч, — поднял цену Вивасементе.
— Нет.
— Четыреста пятнадцать тысяч.
— Прекратите, — потребовал Джимми.
— Четыреста двадцать две тысячи пятьсот долларов, и это моя последняя цена. Я должен заполучить этого особенного мальчика. Он — мой последний шанс, мой лучший шанс создать такого же, как я. В нём особенно велика концентрация крови воздушных гимнастов.
Бушующие эмоции попытались отразиться на лице Вивасементе, и я даже испугалась, что растянутая до предела кожа сейчас лопнет и лохмотьями повиснет на костях.
Он сложил руки перед грудью, словно в молитве, и обратился к Джимми не злобным, а просящим голосом:
— Если бы я узнал в 1974 году или в последующие годы, что Натали родила двойню, тебя бы не отдали пекарю и его жене, — тут он счёл уместным перейти на «ты», а слово «пекарь» произнёс с презрением, достойным сноба голубых кровей. — Я пришёл бы за тобой, клянусь. Выкупил бы тебя или спас каким-либо другим способом. Я всегда получаю то, что хочу. Но я думал, что у меня родился только один сын и его похитил этот злобный Бизо.
Джимми с порога отверг отцовскую любовь Вивасементе.
— Вы — не мой отец, даже в том смысле, что вы считаете себя духовным отцом всех членов своей труппы. Панчинелло и я никогда не состояли в вашей труппе, и мы никоим образом не можем считаться вашими детьми. Да, учитывая, что вы — отец Натали, мы номинально считаемся вашими внуками. Но я не принимаю такого родства. Я отказываю вам в праве быть моим дедом, я не хочу иметь с вами ничего общего.
Руки, сложенные в молитве, разошлись, сжались в кулаки. Костяшки пальцев побелели.
И если чувство юмора у Вивасементе отсутствовало полностью, ярости у него хватало с избытком. Глаза превратились в щёлочки, взглядом он буквально пронзил Джимми.
А когда заговорил, слова припечатывали, как паровой молот:
— Конрад Бизо не мог зачать ребёнка ни с одной женщиной. Он был бесплоден.
Я тут же вспомнила (и Джимми, естественно, тоже) Конрада Бизо у нас на кухне, перед тем как он выстрелил в меня, когда более не прикидывался Портером Карсоном. Он хотел взять Энди в качестве компенсации за то, что Панчинелло оказался в тюрьме, «что-то за что-то». Он не знал, что Джимми и Панчинелло — близнецы, не понимал, что Энди — его внук. Он лишь хотел получить компенсацию. И когда я спросила Конрада, почему он не уложил в кровать какую-нибудь шлюху, чтобы она родила ему ребёнка, мои слова привели его в замешательство, он не решался встретиться со мной взглядом. Теперь я знала почему.
А эта ядовитая мразь, этот двуногий червяк в алом халате, что стоял перед нами, выпрямился в полный рост и гордо продолжил:
— Я хотел добиться максимальной концентрации генов воздушных гимнастов. И реализовал свою мечту. Но Натали сбежала с Бизо, лишив меня того, что принадлежало мне по праву. Натали — моя дочь, но я — твой дед и твой отец.
Вот те на!
Мой бедный, мой сладкий Джимми только-только успел примириться с тем, что он — сын Конрада Бизо и брат Панчинелло, а теперь его ввергли в ещё больший кошмар: мало того, что он брат Панчинелло, так ещё и сын и внук Вивасементе, плод инцеста.
Подвинься, Джонни Тиллотсон. Уступи место новым хитам!
Глава 68
Движение по периметру шатра привлекло наше внимание. В проёме главного входа появился громила с глазами кобры. Встал, широко раздвинув ноги, показывая всем своим видом, что может остановить слона. В руках он держал помповое ружье.
Ещё один мужчина, такой же бандит, как и первый, только с толстыми шрамами на лице и шее, словно и его слепил из подручного материала Виктор Франкенштейн, возник с ним рядом. Тоже с помповиком.
Трое других появились из-за полотнища, висевшего вдоль боковой стены. Они стояли в тени, так что я не знала, вооружены они или нет. Но склонялась к тому, что вооружены.
— Как ты сам видишь, твой сын Энди — внук моей Натали. Он также мой внук и правнук. В твоём поколении довести до конца реализацию моей мечты не удалось. Что ж, я реализую её в следующем. Если вы не продадите мне маленького Энди за четыреста двадцать две тысячи пятьсот долларов, — теперь эта тварь обращалась к нам обоим, — я убью вас прямо сейчас. А потом убью Руди и Мэдди и заберу всех троих детей, не заплатив ни цента.
Понятное дело, Джимми не хотел отрывать глаз от Виргильо Вивасементе. Не нравилось ему и то, что у нас за спиной стоят эти бандиты, но тем не менее он повернулся ко мне.
Обычно я могу сказать, о чём думает Джимми. Его мысли для меня — открытая книга.
Но на этот раз по его глазам я ничего понять не смогла. И лицо было бесстрастным, загадочным.
Человека с более слабым характером такие откровения шокировали бы, ввергли в отчаяние, вызвали отвращение. Возможно, Джимми испытывал шок и отвращение, но в отчаяние точно не впал.
— Впечатляет, не так ли?
— Впечатляет, — согласилась я.
Чувствуя приближающийся триумф, с написанным на лице самодовольством, Вивасементе, сунув руки в карманы алого халата, покачивался взад-вперёд, с пятки на носок красных туфель на мягкой подошве.
— Если вы думаете, что я не смогу убить вас и выйти сухим из воды, то вы ошибаетесь. Когда вы двое и Руди с Мэдди будете мёртвыми лежать у моих ног, я расчленю вас всех, вымочу в бензине ваши останки, сожгу, помочусь на золу и брошу получившуюся кашицу в навоз в углу свинарника. Я это уже проделывал. Никто не может мстить страшнее, чем мстит Виргильо Вивасементе.