– Жаль, что спешишь. – Она смотрит с грустью. – Может, это последние твои счастливые денечки, чувствую, что-то с тобой случится. – Она смотрит поверх его головы. – Лиха хлебнешь ты, но все обойдется, все выровняется, только вот с женой… Есть ведь жена?
– Есть.
Клава приподнимается на цыпочки, глядит испытующе. Глухое, давящее состояние охватывает Митина. Словно в груди что-то застряло.
– Послушай, оставь адресок. – Клава уже не смотрит на него. – Мне хоть будет кому написать. Теперь я больше с поездами аукаюсь. Так дашь?
– Конечно, – суетился Митин, по-прежнему ощущая странную тяжесть в груди. Он достает блокнот с записями, вырывает листочек, пишет адрес как можно разборчивее. – Будешь в Москве, заезжай к нам. – Он прячет блокнот обратно.
– Спасибо, – расправляет Клава листок. – У меня проезд бесплатный. – Она вдруг гладит его по волосам и выталкивает из кухни.
С улицы врывается душный сырой воздух, пахнет хвоей, прелой зеленью.
– Погоди, у меня фонарь, – раздается сзади голос Каратаева.
Впереди Митина бежит зайчик света от фонарика, застревающий на желтой тропинке, усыпанной листьями, на собачьей конуре, на лающей собаке, в воротах уже запертого гаража.
– До завтра, – слышит он догоняющий его в темноте голос Окладникова.
Митин вдыхает пряный воздух, внутри отзывается тупой скользящей болью, но он уже шагает к остановке автобуса, с каждым шагом предвкушая завтрашнюю дорогу, еще один виток своей судьбы, который сегодня начинается за поворотом. А потом, быть может, ждет его тайна крошечного озера и вулкана, и что-то ведь зовет его окунуться в нее, постичь сокровенный смысл. Может, для него в каждом новом изгибе дороги, в неизменном ожидании радости за поворотом и есть счастье существования? С уже отлетающей, не трогающей его печалью он думает о Клаве, ее магической красоте и детской беспомощности и о тех незримых корнях, которые держат ее на земле вблизи большого города.
Утром, когда рассвет только-только занимается и Митин сползает со скамейки зала ожидания, где коротал оставшуюся часть ночи, он видит в окно на стоянке знакомый ЗИЛ. Из него деловито и хмуро выбирается Каратаев. Один.
– Эй, Митин! – завибрировал в тишине его басок. – Подъем!
Митин пошел навстречу, ощущая волну нежности, поднявшуюся в груди, почти родственную близость. За несколько дней пути он узнал этого человека лучше, чем мог бы за десять лет работы в одном учреждении.
– Юрка не выбрался? – Митин улыбнулся.
– Посидим на дорогу? – не поддержал его настроения Каратаев. – В зал зайдем и посидим. У меня все с собой. – Он хмуро подмигнул. – Полчаса-то у нас есть?
Они вернулись в пустой зал ожидания, присели к столу. Рядом устроились маленький юркий мужичок в кепаре и дородная, с круглым ртом, круглыми глазами и плечами его жена. Она обхватила огромную банку, в которой просвечивали огурцы и помидоры. При виде их парочка деликатно замолчала.
– Ты, случайно, сумку Юркину не прихватил? – зашептал, наклонившись, Каратаев. – Исчезла. Подумали, может, к тебе в рюкзак попала? Как в прорубь провалилась.
– Это кожаная, на молнии?
– Ага, ты же помнишь, он туда фото жены с надписью заложил, с самого Ярильска не расставался. В гостинице вроде была у него?
– Была. – Митину неловко за Каратаева, гасящего в глазах искру подозрительности.
– Дикая история! – отворачивается Каратаев. – Ведь у Клавки, кроме нас троих, никого не было? Что ж получается?
– Нет, Саня! Случайно ничего я не прихватывал. И не случайно – тоже. По этому вопросу ты мог не беспокоиться.
Каратаев чешет в загривке.
– Все перевернули, весь дом. Я ж говорил ему: как она к Матвею попадет? Чушь! Решили, чтоб не думать… – Он смотрит виновато.
Митин поднимается. Ему уже не хочется говорить. Его вдруг невыносимо потянуло в дорогу, домой.
Предчувствие надвигающейся беды? Клавины слова о жене? Вспомнилось лицо Ламары, когда он вернулся в семью, ее жалко улыбающиеся губы, подобие радости в глазах и пронзающий застывший укор. Да, пора возвращаться. Истекли его сроки.
Через час они с Каратаевым движутся вдоль московского поезда, ищут предпоследний вагон.
– Куда ж он без паспорта подастся? Адрес врача, история болезни – все в этой сумке. – Каратаев хватает его за руку. – А Клавка как раскипятилась!
– Может, это она сама? – предполагает Митин.
– А ей-то зачем? На кой ляд ей сдался окладниковский паспорт?
Они уже стоят у вагона.
– Нет, плохо ты ее знаешь. – Каратаев торопливо обхватывает шею Митина. – Ну, бывай! Коли на будущий год в Ярильск соберешься, снова тебя подвезу! – Он смеется. Не очень-то весело смеется.
– Куда денусь, – улыбается Митин.
– Вы, значит, из Ярильска, сынки? – трогает его за плечо мужичок, сидевший с дородной женой позади них в зале ожидания. В руках у него картонка. – Мы разговор ваш услыхали.
– Из Ярильска, – кивает Каратаев.
– А на чем прибыли? Уж извините наше любопытство. – Дородная супруга властно отодвигает мужа, хватает Каратаева за край куртки.
– Своим ходом, мамаша, – раздражается тот. – А вас, собственно, что занимает? Обратного попутчика ищете?
– Сына мы оттуда встречаем, – говорит мужичок искательно. – Уж, поди, третьи сутки на вокзале.
– А кто он в Ярильске? – с интересом оборачивается к нему Каратаев.
Мужичок смотрит на жену, словно спрашивая, отвечать ли на такой интимный вопрос.
– Вряд ли вы его знаете, – распахивает глазищи та. – Он актер. Из здешнего театра ушел, в Ярильск подался. А там вот не поладил. – Она исторгнула из глубины тяжкий вздох. – Теперь надумал в Москву перебираться. Хорошему, говорит, актеру в Москве завсегда место найдется. Столица, одним словом.
– Как ваша фамилия? – уже предчувствует ответ Митин.
– Окладниковы мы. Грозился прибыть в среду, а вот – нету.
– Сын ваш, значит, Юрка Окладников? – таращится Каратаев.
– Вот именно что. Живем не близко, – жалуется мать. – От производства оторвались, а оно у меня живое, ждать не может. – Она улыбается, ямочки играют на щеках, подбородке, в углах рта. – Свиноферма, одно слово.
Каратаев разглядывает Юркину мамашу как привидение.
– Не убежит твое производство, – перебивает ее мужичок. – Юра у нас завсегда так. Если что скажет – чтоб в точности не жди, но обязательно будет.
– А может, случилось что? – вдруг предполагает мать Окладникова.
– Ничего не случилось, – говорит Митин. – Дело у него, подзадержался.
– Ну вот, я же тебе говорил! – торжествующе смеется папаша. – Вы что ж его, сами видели?
Митин кивает.
– Дык сколько ж его ждать, – с хитрой деловитостью смотрит на него мамаша. – Их-то по науке кормить надо, а Манька вес упустит, все порося враз похудают. – Она замолкает, выжидая. – Опять же с провизией что? Специально резали, жарили. – Она раскрывает картонку, в воздухе повисает запах зажаренного поросенка.
– Значит, вы постоянно на свиноферме работаете? – мрачно уточняет Каратаев.
– Вот-вот, – суетится мужичок. Его юркое маленькое личико сияет. – Ей беспременно надо обратно. Еще вчерась предлагал отправить. А она ни в какую.
– Либо дождемся его вместе, либо вместе уедем, – решает свинарка.
Раздается гудок, проводница предупреждает об отправлении.
– Счастливо встретить! – Митин влезает на подножку, машет рукой старикам.
Каратаев молча протискивается вслед за ним.
В вагоне Митин бросает рюкзак на полку, потом оба присаживаются, молчат. Неохота прощаться во второй раз.
– Что расстраиваться, Саня, – вздыхает Митин. – Сколько у нас всего еще впереди!
Каратаев отводит глаза, хлопает Митина по спине.
– Подумаешь, разыграл нас, велика беда, – успокаивает его Митин. – Что это изменило?
– А папаша – посол? А Марина Дольских? – сипит Каратаев. – А кинокартина «Двое под дождем»? Я-то пожалел его, думал, погибает… Такой звездный человек, думал. – Каратаев бросается из вагона. – Ну артист!
…Конечно, тот виток странствий многое добавил к его жизни, но что-то, быть может, и вычеркнул.
Не успел он подлататься, почувствовать вкус тепла своего дома, которого чуть было не лишился, как обрушилось на Митина несчастье, страшнее не придумаешь – ослепла, а потом умерла Ламара. Долго потом Митин не видел ничего вокруг – цветения лип, летящих облаков. Когда наступил день, в который он остался один с маленькой Любой, опустошенный, потерявший вкус к жизни, – язва, притихшая на время, завладела им окончательно. Митин знал, что она справилась с ним, потому что сдали нервы, что бы там врачи ни утверждали. Много лет спустя он нашел подтверждение своей уверенности в работах Легкова. Стресс подрывает иммунную систему, организм не оказывает сопротивления, и человек болеет: гриппом ли, воспалением почек, нарушением пищеварения или кровообращения. «При чем здесь насморк, если его с работы сняли?» – говорят друзья. Очень даже при чем.
После смерти жены Митин угодил в больницу. Старуха Варвара потребовала консультации у какой-то знаменитой профессорши Мелеховой, та перевела Матвея к себе в отделение, начала лечить режимом, диетой и новым лекарством, название которого не выговоришь. И Митин выпутался, все зарубцевалось. В день выписки из больницы Крамская принесла ему в палату заказное письмо из Семирецка.
Клава писала:
«Уважаемый Матвей Митин! Может, вы не забыли, как заглядывали ко мне перед отъездом с Саней Каратаевым? Слышала, вы болеете, если что – вышлем лекарства, собранные в тайге, они от всего помогают. У нас по-прежнему благодать, только идут дожди. Сумка Окладникова нашлась, так что зря ребята грешили на вас. После встречи с вами и родителями Юры Саня вернулся и чуть не убил его. Крупный был разговор. Сумку Юрий сунул в погреб – паспорт не хотел показывать. А я не обиделась вовсе. Просто не понравился он мне. Недавно получила письмо: устроился в каком-то новом театре, недалеко от Москвы. Пришлите мне весточку и вы. Саня Каратаев по дороге всегда заворачивает ко мне, о вас говорим. Живу я одна, особо интересного мало. Приезжайте, буду очень рада. Может, я и сама отсюда уеду – тогда не отыщете. Билет у меня во все концы страны. Жду с надеждой от вас письма.