Подробность мусолил дрожащими пальцами край нелепой тетради, прошитой мутного оттенка сиреневой тесьмой, и выжидал, пока Костя очнется.
– Вот, – наконец протянул он какую-то запись и грязным ногтем отметил фамилию и адрес. – И еще одна подробность…
«Второй Крутицкий переулок, – прочел Костя, – дом 3а, Петя Моржов, 12-ти лет».
– Петя Моржов, двенадцати лет? – Костя побелел от негодования. – Вы что, издеваетесь? – завопил он. – Откуда у Пети Моржова, двенадцати лет, переписка Сухово-Кобылина с француженкой?
Букинист хранил невозмутимость.
– У Пети Моржова как в ГУМе. Все есть. Ступайте, дорогуша, и обрящете.
Последних слов Костя уже не слышал.
– Помните уговор, – неожиданно звонко крикнул ему вслед Подробность, и эхом отозвалось внутри Кости: вор… вор… вор…
Через полчаса Костя шел по знаменитому Крутицкому подворью. Он знал это место так же хорошо, как «Облако в штанах» Маяковского или «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле, то есть каждую букву.
Бывало, брел он по площади, словно по краю опрокинутого блюда, а навстречу – зеленый теремок. Свищет ветер, гуляют облака вокруг колокольни храма Успения, а он стоит и думает о своих странных неладах с наукой и любовью. Потом стемнеет, растают облака, и что-то произойдет в нем, и займется в ушах его неясный гул времени.
Вообразит он себя неизвестным ростовским мастером, которого прислал митрополит Иона Сысоевич в Москву. Он – безобразен и худ до жалости, пыльная ряса висит на нем, как на чучеле, но он готовится удивить мир. По ночам ему снятся храмы до небес с дивными куполами и мощным основанием. Сограждане, увидев их, расступаются, потрясенные величием его гения. И вот сидит он в этой смутной Москве месяц, пять, год, приглядывается, думает и наконец делает простенький зеленоглазый теремок…
Да, много чего, бывало, приходило Косте в голову на Крутицком подворье. Но это было давно.
А сейчас, когда он ступил на старый знакомый булыжник и навстречу ему метнулась легавая с ободранной спиной, ничто не отозвалось в его воображении. Он машинально отсчитал одиннадцать ударов колокола и проследил за солнечным лучом, пробегавшим по зелени переливчатых изразцов. Но не остановился. Какое там…
Где-то здесь сворачивали влево Крутицкие переулки. Первый. Второй. Третий. Во Втором Крутицком переулке, в доме 3-а жил Петя Моржов, сбывающий несметные рукописные богатства. И кто знает? Дома 3-а могло вовсе не оказаться в этом дохлом переулке с одноэтажными и двухэтажными курятниками, вот-вот готовыми сгореть от какого-нибудь брошенного окурка или невыключенного утюга.
Но дом оказался на месте.
Он поразительно надежно выглядывал из-за серых досок толстого забора с непривычно высокими воротами и плотно пригнанной калиткой. Окна в первом этаже были изнутри затемнены и мрачно поблескивали, как вода на дне колодца.
Костя позвонил. Раз, другой. Никто не отозвался. Он толкнул дверь. Верченая старая лестница заскрипела под ногами, и Костя с отвращением подумал, что все его высокие устремления смахивают на плохой детектив. Минуту он постоял в нерешительности перед дверью, ведущей в квартиру, потом толкнул ее.
Просторная, нескладной формы комната была почти не освещена. Привыкнув к полутьме, Костя обнаружил горящие кошачьи глаза, прямо уставленные на него, точно фары автомобиля. С их помощью Костя постарался сориентироваться. Громоздкая мебель с черными утолщенно-округлыми ножками, старинный фонарь-светильник, тяжелые расшитые шторы – все это свидетельствовало о респектабельности и отсутствии возвышенных порывов.
«Чья это квартира?..» – подумал Костя, но не стал выяснять. В сознание его попадало сегодня множество фактов и наблюдений неопознанных, как летающие тарелки, и он не умел систематизировать их, уложить в логические ряды. Они исчезали, сменяя друг друга, не успевая оставить следа, но все в то утро, 16 апреля, было непостижимо, и пытаться объяснить что-либо – значило остановить таинственный ход вещей. А останавливаться у Кости не было времени.
Он пересек комнату и увидел на стене над роялем белеющее лицо. Картина, акварель. Женщина в летнем клетчатом платье. Ее руки показались Косте непропорционально длинны, глаза скошенны.
Костя поднялся на цыпочки, прислушался. Ни гугу. Он пошел дальше.
В кабинете были закрыты шторы и горел электрический свет. Среди высоких стеллажей, густо уставленных книгами («Тысячи три томов», – отметил Костя), облокотившись на стол, спал мальчик. Видно, сон его был глубок: ни звонка Кости, ни его шагов он не слышал. Но стоило Косте ступить в кабинет, черная как ночь кошка, пробравшаяся вслед, вспрыгнула спящему на колени и угрожающе заурчала. Парень нервно дернулся и проснулся.
«Сейчас завопит», – подумал Костя и предостерегающе поднял руку. Но парень молчал, не проявляя ни малейшего испуга. Роли переменились. Испугался Костя. Собственно, какое право было у него врываться сюда? И вообще, с чего начать? Этот извечный вопрос, встававший перед всеми незаурядными людьми хотя бы раз в жизни, мучил Костю сейчас особенно остро. В обращении с детьми у Кости не было особого опыта. Что предпринять с конкретным двенадцатилетним Петей Моржовым, о чем с ним толковать, как на него воздействовать, он понятия не имел.
– Вы откуда? – спросил парень.
– Сверху, – неловко пошутил Костя, указывая на потолок, и глупо улыбнулся.
Парень пропустил реплику мимо ушей.
– Из домоуправления? – спросил он.
– В общем-то нет, – замялся Костя. – Я вроде бы сам по себе.
– А-а, – неопределенно протянул парень, не то облегченно, не то разочарованно.
– Пришел познакомиться… – выдавил из себя Костя и услышал свой гнусно заискивающий голос.
– Хотите книги купить? – перебил парень, сделав ударение на слове «книги». – Или картины? Картины не продаются.
– Книги, – подхватил радостно Костя. – Какие там картины, конечно, книги. Или негодные старые рукописи…
Парень встал.
– Смотрите здесь, – показал он. – И на антресолях еще. – Он измерил Костю взглядом, оценивая количество полезных сантиметров его роста. – Стремянку возьмите.
Костя кинулся к стремянке, приставил ее к стеллажу, расположенному прямо против двери, и начал искать глазами рукописи.
На средней полке стояли прижизненные издания Пушкина – тоненькие семь книжечек глав «Евгения Онегина», гоголевские «Мертвые души» с виньетками на переплете, названные тогда еще «Похождения Чичикова, или Мертвые души» (по приказу Николая I), собрания томов «Быта русских царей», среди которых был и знаменитый том Забелина о Москве. Слева от этих книг стоял учебник славяно-русской палеографии, а когда взгляд Кости пополз вверх, то он увидел тщательно пронумерованные папки в кожаных переплетах серого, коричневого и зеленого цветов. Костя рывком взлетел на стремянку, взял одну из папок и…
Сколько прошло времени, Костя не мог определить. Все это было невероятно. Одна только коричневая папка, которую он наскоро перелистал, содержала копии редкостнейших рукописей Гоголя, Писарева, Рылеева и нескольких писем Натали к Пушкину. В другой, куда он заглянул, были подшиты «дела» о закрытии «Московского телеграфа» при Николае I и «Отечественных записок» при Александре II, ценнейший документальный материал. И таких папок было шесть. Среди них зеленая, довольно тонкая по сравнению с другими папка, на которой четким крупным почерком было выведено: «Переписка А. В. Сухово-Кобылина и Луизы Симон-Деманш. 85 писем».
Костя не предполагал дожить до подобной минуты. Поэтому он к ней не подготовился. Он был застигнут врасплох обстоятельствами. Он не мог пошевелиться. Он застыл на этой стремянке между безотрадным прошлым и ослепительным будущим, немой и оглушенный.
«Моржов… Моржовы…» – лихорадочно стал он припоминать. Кажется, был в свите его высочества князя Сергея Александровича какой-то Моржов. Генерал, что ли? Дед? Или прадед?
Он развязал папку, открыл ее – в глазах замелькали чудовищные иероглифы Сухово-Кобылина…
Колокол Новоспасского монастыря пробил один раз. Приближался обед! Как во сне Костя увидел Нину. Она уже вернулась с рынка, потратив половину своей вчерашней получки. И сейчас возится с праздничным обедом – «последним, прощальным…» – что-нибудь вроде бульона с гренками, кисло-сладкого жаркого с черносливом. А на третье – ну, допустим, малиновый соус с мороженым или сбитые сливки со смородинным витамином. При мысли о Нинином жарком с черносливом и сбитых сливках у него заныло в желудке, и он подумал о телефоне. Срочно позвонить Нине, чтобы она выбросила дурацкую идею «на время» расстаться, но эта мысль, как далекий отсвет другой жизни, блеснула и испарилась.
«Сколько этот сморчок запросит? За восемьдесят пять писем, – мучительно соображал он, завязывая тесемки зеленой папки. – Двести? Триста? Торгует таким добром, неуч. И кто его такого образовал? Если б мой сын книгами или рукописями торговал, да я б его… Допустим, он запросит триста, предложу ему сто… В рассрочку. Если сейчас не забрать, все исчезнет. Навечно. Не будет выводов, защиты, книги. Все исчезнет. Подробность своего не упустит, он отдаст рукопись первому встречному, кто предложит больше. Поэтому в разговоре с Петей Моржовым надо проявить быстроту, натиск и категоричность формулировок. Мальчишка остается мальчишкой в любых условиях, его можно купить за билет на футбол».
Костя спрыгнул со стремянки, увидел свое лицо в оконном стекле и ужаснулся. Взять себя в руки, иначе все сорвется. Он подошел поближе к стеклу и стал тренировать выражение равнодушия к обстоятельствам, свойственное герою известного фильма, название которого он забыл.
«Кто владельцы библиотеки, где они? – снова пытался он прикинуть, пока лицо его продолжало репетицию. – Купишь рукопись, а потом явится некий достопочтенный папаша в жилете и состряпает дело. Рекомендации Подробности всегда несвеже попахивают».
– Выбрали? – послышался сзади голос парня.
– Выбрал, – сконфузился Костя, оборачиваясь от окна, и лицо его вместо заготовленного высокомерного равнодушия просительно обмякло. – Тут кое-что… Посмотри… – Он поспешно взобрался на стремянку и стал вынимать намеченное с по