Месяца через два он обнаружил в ней нечто столь серьезное, что принял решение не появляться больше на Петровке.
А Наташа поступила в институт на врача-косметолога. Она продолжала работать на Петровке, по вечерам училась. Зная это, он стригся после семи, и сменщица Наташи часто рассказывала о ней, не осуждая Родиона, не расспрашивая.
Он не переставал вспоминать Наташу. Интонации, выражение глаз, когда она задавала свои бесчисленные вопросы, и то, как по утрам неслышно прокрадывалась в кухню и как шипела там кофеварка…
В стекла салона били лучи заката. В широких окнах отражался розовый кусок сквера, розовый, плывущий по площади троллейбус. Этот дворец красоты на Семеновской имел мало общего с тесной парикмахерской на Петровке.
А вот и знакомое кафе «Мимоза». «Должно быть, еще работает, – подумал. – Новенькие столики, кондиционер, лампы дневного света… Зайти, что ли? Некогда».
Минут пять простоял на стоянке такси, машин не было, автобусы шли все в сторону Измайлова. А собственно, что он теряет?
Ведь это же здесь, рядом. Сначала так сначала. Родион загадал: если подойдет такси – он возвратится в центр, если автобус – поедет в Измайлово к родителям Тихонькина.
Подошел автобус.
4
Олег не застал Родиона дома и теперь в раздумье стоял у его подъезда.
В полдень выглянуло солнце, в городе не чувствовалось приближения зимы. Снег стаял, было сыро, шумно. Он уже отвык от скрежета тормозов, грохота моторов, бьющего в нос запаха бензина.
Побродить? Или в клинику заскочить? Сюрпризом посреди отпуска. Или…
«Нет, не будет этого, – приказал себе. – Завтра… Зачем откладывать? – Опять засомневался. – Марина на спортивных сборах, и раз уж так сложилось с Родионом… Нет, не смей. Повторится то, что уже бывало». Он сунет Ирине Васильевне купленные в киоске цветы, а она сядет напротив и станет вязать. Шаль какую-нибудь. Как будто его нет. Сгоряча он будет пороть что-нибудь о демографическом взрыве или о муравьиных свадьбах. Потом, когда оставаться дольше будет неприлично, он начнет искать повод для новой встречи. Например, предложит ей серию походов в театр, поездок в заповедные места Подмосковья. «Не беспокойтесь, – покачает она головой. – Я привыкла быть одна. Мне не бывает скучно». «Да я и не имею в виду, что вам скучно, – засуетится он. – Просто в консерватории концерт. Моцарт, «Реквием». Или «Кармен» в Большом. Можно достать… Попытаться…» «Не пытайтесь, – скажет она спокойно. – Я все это услышу по радио».
Если ей верить, она вообще ни в чем не нуждалась.
Олег поехал к себе, бросил чемодан, затем набрал номер Родиона. Никто не ответил. На телефонном аппарате, на стульях, на подоконнике лежал толстый слой пыли. Пожалуй, все же в клинику стоит нагрянуть.
Когда он познакомился с Шестопалами, в его помощи нуждалась только дочь Марина. Шоковый случай с ногой юной танцовщицы требовал вмешательства психотерапевта. Мать же была самоуверенна, высокомерна, она казалась благополучной дамочкой, обеспеченной от самого рождения по всем жизненным статьям. Он не придал значения впалым щекам, дрожи губ и век, странной пристальности взгляда серых, холодных, как осенние лужи, глаз. Пораженный внешностью этой женщины, Олег тогда испытал к ней лишь неприязнь. «Для таких, как она, – подумалось ему, – все люди только обслуживающий персонал. Продавец, лифтерша, официант. Сейчас на должности лекаря ее дочери – я».
Он вспомнил, как Ирина Васильевна кричала на него однажды, когда ей показалось, что у Марины наступило ухудшение. Даже грозила уволить. Неуравновешенная, экзальтированная, замкнутая. А он уже не мог без нее, хотя знал, что проникнуть в ее мир невозможно. Там, в ее мире, на равных жили двое: Марина и музыка. Музыка была подругой, утешением, заработком и стеной, которой она отгородилась от других. Дочь, уроки в музыкальной школе, посещение концертов, несложное хозяйство. Так она могла бы прожить до конца дней. Если бы не случайная болезнь дочери, поставившая ее в зависимость от чужого человека, с которым она вынуждена была считаться.
Впоследствии Ирина так и не сумела объяснить себе, почему Марина привязалась к врачу, откуда взялось это все возрастающее влияние его на характер ее дочери. И после этого она не полюбила Олега. Вернее, не пожелала пристальнее вглядеться в доктора, позволявшего себе прерывать разговор с ней из-за какого-нибудь срочного звонка или больного.
После ухода Марины из балета в спорт мать вычеркнула Муравина из своей жизни, посчитав именно его виновником всех этих перемен и страданий. Потом-то она поняла, что к чему. После многих свиданий в клинике, где она пролежала месяцы…
Когда ее выписали, они виделись от случая к случаю…
Олег было дернулся к трубке, но раздумал и без звонка двинулся к Колокольникову.
Он шел не спеша, купил на Сретенке цветы, постоял около кинотеатра, разглядывая рекламу.
В Колокольниковом было тихо, гул транспорта, проходящего по Сретенке, сюда не доходил. Олег шел, прижимаясь к дому, чтобы из окон его не было видно.
В стеклах ее квартиры блестело разноцветное солнце – синее, оранжевое, изумрудное. Он позвонил раз, другой, пряча за спину хризантемы. Наконец она впустила его.
И вот он сидел в зеленом кресле около журнального столика, а она вовсе не вязала, а кружила по комнате, то наливая воду в вазу, то принимаясь накрывать на стол. Он протестовал, а она убегала на кухню, лазила в буфет. Он глядел на ее располневшие руки, на светлые, чуть поредевшие волосы, которые она теперь зачесывала на прямой пробор так, что, подхваченные сзади, они спереди закрывали углы висков и уши, он узнавал серую, старившую ее шаль, в которую она куталась, сутулясь, отчего спина казалась круглой.
– Со мной случилась ужасная история, – остановилась наконец она. – В начале июля. Даже не знаю, как вам рассказать и надо ли. Нет, вам это неинтересно.
Он замотал головой, но она уже прервала себя:
– Лучше я вам Равеля сыграю.
Она села к роялю, начала, но тут же вскочила, оборвав, словно забыла продолжение.
– Это было утром, – сказала она торопливо. Пальцы ее касались шеи, лба. – Ну, часов в семь, полвосьмого… Нет, я же вам не объяснила… Соседка болела гриппом, высокая температура. Звонит мне и просит: «Выйдите посмотрите, стоит ли машина в гараже, – не могу встать». Я спросила, что стряслось. «Муж уехал к приятелям вчера вечером и не вернулся, – пояснила соседка. – Думала, он заночевал у Горина. (Это приятель, с которым они на юге в отпуске были вместе.) Там его тоже не оказалось. Уж и не знаю, что думать, – добавила она. – Зайдите ко мне, голубушка, пожалуйста, за ключами. Может, машина на месте. Когда вам удобно».
Ирина Васильевна терла виски, как будто смазывала их нашатырем. Веки ее подрагивали.
– Это все давно уже было, но я помню каждое слово. – Она прикрыла глаза, как будто увидела что-то.
– Что же произошло? – напомнил Олег. Теперь он смутно начинал понимать смысл телеграммы Родиона.
– Она дала мне запасные ключи от гаража. Я взяла их и сразу же пошла.
– Это далеко?
– Не очень. Сретенский тупик. Я часто мимо прохожу. Там индивидуальные гаражи. Двадцать или больше. И света почти нет. Одна только лампочка на весь тупик. Она вот так раскачивалась, – Ирина Васильевна показала на часы, – как маятник. Соседка потом сокрушалась: мол, сколько раз требовали, чтобы освещение лучше было, а примут решение проводить электричество – все пайщики вдруг отказываются платить. Видите, как бывает?.. Владельцы машин, а на электричество жалели. – Она снова вскочила. – Да что это я! Вы, наверное, есть хотите. С поезда прямо? И кофе не пьете…
– Нет. Рассказывайте! Что же произошло?
– Боже, вы не представляете, как там было пустынно. Но я ведь ничего не боюсь. – Она посмотрела на него, как бы проверяя, верит ли он.
Конечно, он верил. Страхи, уложившие ее тогда в клинику, не имели отношения к внешней опасности.
– Я вошла в гараж, – говорила Ирина Васильевна. – Машины не было. Уж взялась за дверь, вижу – ее перекосило, как будто соскочила с одной скобы. Нащупала выключатель, зажгла лампочку внутри… – Она умолкла, не решаясь описать увиденное.
Он выждал, пока она успокоилась, остановился взглядом на фотографии Марины. Длинная, худющая, в балетной пачке. Именно такой она и была, когда он ее увидел впервые.
– В углу, в сторонке, – продолжала Ирина деловито, – лежал Егор Алиевич, сосед мой. Он, знаете, маленький такой, щуплый. Поэтому он выглядел как мальчишка, свернувшийся клубочком. Я решила, что он пьян и заснул. А когда подошла поближе, поняла, что он без сознания. Я только наклонилась, не стала его трогать. Я помнила, что нельзя в таких случаях…
– Испугались? – не удержался он.
– Не помню. Я спешила вызвать скорую. А те уже сами вызвали милицию. Потом я решилась позвонить соседке.
– Все это в прошлом, – остановил ее Олег. – Теперь уж разберутся, в чем там дело. Главное, чтобы сосед остался жив.
– Нет, нет. Тут другое, – заторопилась она, удивленная его реакцией. – Его жизнь уже вне опасности. – Она поглядела на Олега. – Вы даже не представляете, как я была спокойна, они все удивились. Я у его жены Нины Григорьевны просидела до их прихода. Егора Алиевича увезли в больницу, а они-то долго там возились. Собаки, милиция, свидетельствование. И меня сразу же расспросили, что и как я увидела. На днях суд, и я – первая свидетельница. Сегодня утром я, правда… ну да ничего. Ведь теперь уж к концу дело идет. – Она вздохнула.
– А машина? – спросил Олег.
– Ну, ее сразу нашли. У них ведь французская.
– Французская? Откуда же?
– Егор Алиевич работал где-то в Африке одно время. Там и купил «ситроен».
– Глупо, – сказал Олег, – красть в Москве французскую машину.
– Машина не такая уж яркая. Серая или голубая, как и многие машины. И опять я причастна к этому.
– К поимке преступника?
– Нет, не к поимке. А к самому преступнику. Я его знаю. Но это не главное. Главное состоит в том, что я, кажется, последняя и видела его перед преступлением. И еще вот что поразительно… Вы меня слушаете?