о вызова нужного им свидетеля. Сечешь?
– Ну и что, всюду это соблюдается?
– Должно соблюдаться.
– Ладно. Уговорил. Но все-таки прошу, найди мне запись того места в ее показаниях.
Родион ухмыляется. Да, видно, напрочь околдовала Олега эта женщина. Он листает папку, находит нужные страницы.
– Вот, вникай сам. Впрочем, это мало что тебе даст.
«Это было часов в семь, может быть, полвосьмого утра, – читает Олег. – Мне позвонила соседка Нина Григорьевна Мурадова, попросила заглянуть к ним в гараж. Она извинилась, но сказала, что очень беспокоится: муж не вернулся домой от друзей. Меня удивила ее просьба. Обычно Мурадовы никого из соседей не посвящали в свою жизнь. Я взяла ключи и пошла. Было еще темно, стоял туман. Только вплотную подойдя к гаражам, я нашла их секцию, девятнадцатую. Ключи мне не понадобились, замок был навешен только на одну дужку. У меня еще мелькнула мысль, что сосед, наверное, выпил, забыл запереть гараж. В этой мысли я утвердилась еще больше, когда увидела, что гараж пуст. Машины в нем не было. Я только приоткрыла ворота гаража и начала их закрывать, но заметила, что ворота немного повреждены. Я прошла внутрь, зажгла лампочку и начала осматриваться. У самых ворот гаража, в углублении, лежал Егор Алиевич, свернувшись калачиком, и спал. Я подумала, как было бы ужасно, если бы я его заперла. Я подошла, чтобы его разбудить…»
Олег приостанавливается. Его поражает деловой тон показаний, четкость памяти, воспроизводящей подробности.
«…Когда я подошла к нему, я все поняла…» «Что вы поняли?» – спрашивает следователь. «Я поняла, что он без сознания. Лицо, казалось, окаменело, рука, до которой я дотронулась, была чуть теплой. «Он сейчас умрет», – подумала я и попробовала чуть приподнять его. Тут уж я увидела под ним кровь. Тогда я догадалась, что он не по своей воле здесь оказался. Я сразу вспомнила, что нельзя трогать человека и касаться его, если что-то с ним произошло. Я прикрыла дверь гаража и побежала к автомату». – «Куда вы позвонили?» – «Сначала я хотела позвонить в скорую и в милицию, потом Нине Григорьевне». – «Ну и как, дозвонились?» – «В милицию… да… А может быть, и в скорую тоже. Не знаю…» – «Успокойтесь. Припомните, как вы все объяснили Нине Григорьевне». – «Я сказала, что муж ее в гараже. Он тяжело ушибся. Надо вызвать врача». – «А о машине она спросила?» – «Да. Я сказала, что машины в гараже нет. Теперь я точно помню, потому что она сразу поинтересовалась этим. Я даже удивилась, что она это спросила. Но потом я поняла, что ведь она-то не знает, что с мужем. Думает, выпил и ударился. Она ответила: «Спасибо. Мне все ясно. Не беспокойтесь больше. Я займусь этим сама». Я ее спросила, не нуждается ли она сама в чем-нибудь. Она ответила: «Нет, спасибо, ничего не надо»…»
Олег закрывает папку, поднимается.
– Эй, где ты там?
– Тебя сторожу, – слышится из кухни.
Олег направляется туда.
– Когда начало-то? – спрашивает он, с изумлением оглядывая Родиона, присевшего на корточках у фондю, в котором что-то шипит.
Тикают часы, пахнет жареным мясом.
– За пять минут, понял? Мечта холостяков и вдов. Понимаешь, я без мяса буксую. По куску сейчас перехватим, а вечером, считай, ты приглашен на ужин. – Он смотрит на часы. – Давай жуй, а то уже без пятнадцати.
– Спасибо. Суд, говорю, когда?
– Суд? В десять тридцать утра. – Он пристально смотрит на Олега. – Ты что, придешь?
Олег кивает.
– Действительно? – радуется Родион. – Не передумаешь? – Он стискивает руку Олега. – Конечно, подлец я, что тебя высвистел из муравьиной благодати. Слабинкой твоей воспользовался! А? Но ты извини. Я даже опровержение потом протелеграфировал.
– Ладно уж паясничать, – пожимает плечами Олег. – Я свое все одно возьму. Про изотопы-то помнишь?
– Помню, помню. Не кляни меня, – извиняется снова Родион, насаживая на вилки по здоровенному куску мяса. – Побудешь с недельку, а там вместе махнем. Идет? Сколько еще у тебя остается отпускных?
– Много, – отмахивается Олег, пробуя мясо. – Мне с ними делать нечего. Для изотопов мороз нужен. Жду морозов… Нет, положительно в тебе погиб повар, – смеется он, глотая мясо.
Родиону становится еще более стыдно.
– Знаешь, слабость человеческая. Духом пал. А Ирина-то как… в общем?..
– В общем хорошо. – Олег поднимается.
– Я провожу тебя.
– Не стоит, – уже не глядя на Родиона, устремляется к двери Олег.
…«Ну и работка, – думает Родион, оставшись один. – Ни начала, ни конца, ни отзвука, ни удовлетворения…» Он понимает, что надо спешить, до встречи с Риммой остается всего полчаса, но в нем словно завод кончился. Родиона тянет прилечь подремать. «Да, времена Андреевского, Корабчевского, Плевако, гремевших на всю Россию, канули в небытие. Кому сегодня нужен талант адвоката? Десятку людей, связанных с данным делом? Допустим, у того же Олега внушительный список опубликованных работ, для него почти выстроен корпус с лабораториями и современной аппаратурой, клиникой. И каждый год – рывок вперед. А я?
Из-за чего бегаю, езжу, хлопочу?.. Для чего все? Как я могу уберечь, предостеречь таких Тихонькиных?»
Когда-то они с Олегом воображали, что их роль – быть посредниками. Между отдельной личностью и обществом. И призвание их – избавлять человека от изолированности, отторженности, созданной физической или нравственной ущербностью. Вернуть его в общество. Но так ли это? Возрастает ли в современном человеке желание этой самой общности, это еще вопрос. У некоторых, напротив, усилилась тяга к изолированности… И все же не может, не должна выветриться у людей потребность в общении, единении. Просто она приобрела другие формы…
В сквере у консультации так же людно, как на улице. Родион с трудом отыскивает свободную скамью. «Какие аргументы в пользу Тихонькина может использовать Вяткин после моего ходатайства? – размышляет он. – Существуют ли они в природе? Письма? Но они доказательство косвенное… Посмотрим дальше».
В обвинительном заключении нащупываются два слабых места. Он вынимает тот же блокнот и записывает: «Первое. Каким образом мог Тихонькин догнать и опередить ребят?» Двухметровый Рябинин убегал от преследователей с максимальной скоростью. Факт? Факт. Михаил вырвался от матери, когда все уже добежали до поворота на тропинку… Тоже бесспорно. Только после выкрика: «Он за мамину юбку хочет спрятаться!» – Тихонькин дернулся и побежал. С какой же скоростью он должен был бежать, чтобы догнать своих? Предположим, будут изучены параметры роста, шага… Можно ли установить, что Тихонькин не догнал преследователей? Так, попробуем подкинуть это Вяткину. Ну а второе? Подготовить эксперимент. Непременно. Только это даст нужный результат.
Идею эксперимента он вынашивал давно, потом отступился. Ошеломляющая дерзость задуманного настораживала. Нет, суд на это не пойдет. И все же он записывает: «Подготовить ходатайство о проведении судебного эксперимента с куклой»…
Сидеть неудобно и холодно. Римма запаздывает. Или он проглядел ее? Родион встает, начинает прохаживаться.
На крайней скамейке он замечает девушку. Она сидит, поджав под себя ноги, обнимая черный лакированный чемоданчик.
– Римма? – вглядывается в нее Родион.
Она кивком здоровается с ним.
– Можете теперь говорить? – уточняет он, пристраиваясь рядом.
Римма чуть отодвигается.
– Не хочу, чтоб мама знала. Она так нервничает, когда я занимаюсь Мишей. – Римма сдергивает левую перчатку. Один палец, другой. – Не бросишь ведь друга в беде. Хотя помочь ему трудно. До конца только он знает, как все было. Вернее, я тоже подозреваю… но доказать не могу.
– Что же вы подозреваете?
– Ему гордость не позволяет, чтобы другие пострадали больше, чем он. Понимаете? В особенности Кеменов.
– Почему?
– Ну как это почему? – Она хмурит лоб, тонкие брови подрагивают. – Потому что друзья. А что тут такого? Это честно.
– Честно? Это ведь не с папой поссорился. – Родион еле сдерживается. – Какое право он имеет распоряжаться своей жизнью и жизнью других? Что он знает о ней?
Теперь она и вовсе обижается:
– Значит, знает.
– Но другие-то не думают о Михаиле.
– При чем здесь другие? – Голос Риммы звучит вызывающе. – Для Михаила это дело принципа. Вы его плохо знаете. Он ведь очень умный. И принципиальный.
– Какая это принципиальность! – отмахивается Родион.
Она возмущается:
– Да вы что, вправду не понимаете? Или притворяетесь? – Глаза ее сверкают. – Он их втянул в драку. – Лицо ее горит, губы дрожат. – Они из-за него побежали за Рябининым, чтобы его, Михаила, защитить.
– От кого защищать-то? Рябинин никого не оскорблял.
– А это уже роковая ошибка. – Лицо ее становится печальным. – Привязался в кино Шаталов, а убили Рябинина. Вот что ужасно! Но и ошибка тоже произошла из-за Михаила. Он обязан был их остановить, да не смог. Он считает, что виноват один.
– Вот вы как думаете… – Родион достает сигарету. – И вам не жаль Михаила? – Он замолкает, представляя, что ждет Тихонькина, если ошибку не исправят.
– Смотрите, – Римма распахивает сумку, – вот!
В зыбком свете фонаря Родион видит листок со знакомым почерком. Положительно, последние двое суток он будто идет по следам этого почерка. Он осторожно берет листок из рук Риммы, медленно вчитывается в строки Тихонькина: «…хотелось бы сказать многое, но нельзя. Надеюсь, ты когда-нибудь узнаешь всю правду, а пока это останется для тебя загадкой. За себя не боюсь, но не хочу, чтобы друзьям было хуже, чем мне. Ведь все произошло из-за меня. Поэтому я считаю, что самый большой срок должен получить я. Может быть, другой так не сделал бы, но я иначе поступить не мог. Попробуй понять меня и догадайся обо всем сама…»
– Это уже не для вас. – Римма отбирает записку. – А теперь вы как думаете?
– Так же, как и раньше. Ничего это не меняет. – Он старается передать ей свою уверенность. – Разве дело в одном Михаиле? Если уж у вас все разложено по полочкам, то объясните мне, почему Кеменов принял эту жертву? Ну, допустим, Михаил сам все решил. Но почему остальные так охотно спрятались за его спину? А Васена Николаевна? Она-то не может согласиться с решением сына.