– Мурадов часто ездил с Никитой. По словам Ирины, их связывало нечто большее, чем компания или дела…
Официантка подала бульон с омлетом.
– Я не смог из него вытянуть на эту тему ни слова! – Родион бросил ложку в бульон. – Ну фрукт…
– Как будто из разных кусков слеплен.
– Из одного куска. Дерьма… Ты только вдумайся – приезжает во Владимир, выдает себя за аспиранта, сына адмирала или генерала. Откуда деньги? Хорошая стипендия и прирабатывает уроками. Машина? У отца взял. Дальше. Чтобы удрать из дома и обосноваться во Владимире, надо жениться – и пожалуйста, он идет в ЗАГС с той же легкостью, как если бы взял напрокат телевизор. Во всем этом поражает лишь одно: что окружающие – актеры, работники гостиницы, служащие театра – все готовы его выгораживать. И может быть, именно за то, что красиво врет, характером легок, широк в кутежах. Оказывается, всем им позарез нужен такой парень, который все умеет организовать, сколотить компанию, развеселить. Он всех знает, всем необходим…
Олег молча глотает бульон. Второе не несут.
– Крутится он, крутится, – продолжает Родион, – а внутри-то пустота, хребта никакого, и вот наступает минута, когда в руке гаечный ключ, рядом человек, препятствующий его желанию, и он не останавливается перед тем, чтобы любой ценой убрать препятствие. Не жадность, не страсть к обогащению, а непривычка к отказу толкает его на зверство.
– Ну а машину-то все же доставал из-за бабы, – говорит Олег задумчиво. – А потом эту же бабу и продал. «По расчету», слышал?
– Глупости, – обрывает Родион. – Это он снова заливает. Какой там расчет! Он спятил из-за нее. Ты еще не знаешь, что он вытворял в этом Владимире.
– Из-за этой лакированной дуры?
– Именно.
– Для чего же он про любовь по расчету сочинил? – поражается Олег.
– А черт его знает. Может, из «благородных» побуждений. Выгородить ее желает.
Официантка принесла второе, поставила по стакану клюквенного киселя.
– И все же согласись, как бы ни трактовать его характер, – Олег смотрит мимо тарелки, – бить до изнеможения, когда уже никакого сопротивления нет, – это уже особое дело. Тут либо патология, либо месть… Но за что? Вот я тебе сказал, что они вместе ездили, старые, сложившиеся отношения. Впрочем, это мало что меняет. – Олег еще не дотронулся до второго.
– Меняет, – приостанавливается Родион, уже отхлебывая кисель. – Ты не помнишь разве версию обвинения? Детали?
– Нет, – отзывается Олег. – Меня тогда все интересовало с другой точки зрения…
– Так вот, – говорит Родион. – Слушай внимательно, чтобы завтра следить за обеими системами аргументаций. Хотя, конечно, могут быть сюрпризы. Обвинение твердо настаивает на том, что замышлялось убийство с целью завладения машиной иностранной марки… Доказательства? Гаечный ключ приготовил заранее, еще до прихода Мурадова. Об отсутствии родителей прекрасно знал, поэтому не мог рассчитывать на отцовскую машину. Во Владимире сказал многим: «Ждите, приеду на машине». Появился у гаражей поздно, хотя приехал в город раньше и мог зайти попросить машину. Значит, поджидал Мурадова из гостей, чтобы завладеть ключами и машиной. Думая, что Мурадов мертв, спрятал его в гараже, чтобы подольше не нашли и успеть скрыться в другом городе. Соответственно, и все обстоятельства обвинения излагает по-другому, чем показывает Рахманинова. Схватка была за машину, так как Мурадов сопротивлялся до последнего и не выпускал Никиту из гаража. Рахманинов не был в состоянии аффекта, так как уехал из гаража медленно, а не впопыхах: вывернул карманы Мурадова, достал документы, спрятал избитого поглубже в гараже, прикрыл ворота. Логично?
– Не верится, – тянет Олег.
– Почему же не верится? – подначивает Родион. – Ты свежий человек. Мне важно, почему тебе так кажется. Где, по-твоему, нарушается логика? Ну-ка, пошевели мозгами.
– Хорошо. Первое… Рахманинов знал, что удрать на «ситроене» невозможно, сразу засекут. Так? Второе. Он мог прихватить бесчувственного Мурадова и бросить его по дороге. Опять же он не мог не понимать, что в гараже утром Мурадова найдут и исчезновение машины тоже обнаружат.
– А дальше?
– Мне сдается, у него другое было в голове: пусть три дня, да мои. – Олег выпивает кисель, осторожно отставляет стакан. Он оглядывается – зал пуст. – Клади трояк, и двинули. На улице договорим.
– У меня уже имеется опыт, – говорит Родион, когда они выходят из здания. – Если возникает разительное несоответствие между поступком и целью, надо копать и копать. Пока не найдешь другую цель…
Олег застегивается, поднимает воротник.
– Пожалуй, – ежится он. – Пойдем к автобусу? Пешком далековато.
Остановка автобуса за углом, стоит только обойти гостиницу.
– Именно в этих случаях, – продолжает Родион, – опасность судебной ошибки особенно велика. Вот, допустим, Тихонькин вызывает у меня симпатию, семья его тоже: отец воевал, инвалид, мать тоже инвалид, и, кроме того, нелепое, случайное убийство… А этот… – Родион прикуривает на ходу. – Да, видно, нет такого судебного дела, которое не требовало бы полной отдачи адвоката. Что-то в Рахманинове я проморгал. – Он останавливается, застегивает пуговицу на воротнике. – У обвинения какой еще довод? Оно сравнивает Рахманинова и Мурадова. Первый – авантюрист, бездельник, которому государство дало все, а он на это наплевал. Второй же – уважаемый во всех смыслах работник, приносивший пользу делу, стране. Отсюда соответствующий вывод.
– Хорошо, про обвинение ты мне толково разъяснил, ну а ты-то как себя поведешь?
– Не знаю. Думаю еще. Мыслю. Понял? Новые обстоятельства, возникшие за эти дни, я еще не переварил. Например, что связывало Мурадова с Рахманиновыми – матерью и сыном? То, о чем думает твоя Шестопал. Кроме того, завтра в гараже многое прояснится. Послушаем Рахманинова, Мазурина… На автобусной остановке довольно солидная очередь.
– Между прочим, – Олег неуверенно останавливается, – мне кажется, нельзя все же класть на весы итог жизни сорокапятилетнего человека, который уже послужил на благо Отечества, и двадцатисемилетнего.
– Разумеется… Так вот, я спрашивал Рахманинова: для чего вы врали следствию, это же против вас. А он так спокойненько: сначала попробовал, клюнули. Значит, можно выкрутиться. А потом понесло – цеплял одно за другое… Но ведь, говорю, это подло – на других валить, имена называть. Знаю, соглашается, но меня гнало, как лисицу. Лишь бы отсрочить… Понятно? Вот тебе лишний пример, как важно объективное раскрытие преступления для сознания самого обвиняемого. В самой мысли о неотвратимости наказания, невозможности свалить вину на другого уже заложен первый посыл к его перевоспитанию.
– Ну, это очевидно, – усмехается Олег.
– Давай без иронии. Согласись, преступление – это всегда крайности человеческой психики, бездонность ее провалов. Действие, совершенное при исключительных обстоятельствах, которое невозможно в обычных условиях… Анализ подобных явлений много дает для исследования глубин подсознания человека.
– Да, да… И тут ты прав.
– Если влезть хотя бы в последние две недели перед преступлением Рахманинова и Тихонькина, то можно открыть для себя такой пласт жизни, быта, нравов, тенденций, что навек хватит. Знаешь, – вдруг останавливает он себя, – давай бросим эту затею ждать автобуса?
– Глупо, уже столько стояли. Сейчас придет.
– Ты оптимист, – роняет Родион. – Так вот, чтобы сделать выводы и поставить так называемую профилактику преступлений на соответствующий уровень, надо сложить все наши усилия – социологов, юристов, психологов и еще кое-кого. И главное – не ставить точку на деле, когда оно кончено.
– Пожалуй, – опять соглашается Олег. – Признаюсь, я оказался мало подготовлен ко всему этому. Где-то в глубине души я считаю, что сознательное покушение или убийство – это все равно состояние невменяемости, пусть временной, даже минутной. Просто еще не найдена градация этих состояний по сегодняшней шкале. Нарушение нормальной здоровой психики может проявиться в истерическом срыве, мании преследования, ревности и в любой другой реакции, неадекватной обстоятельствам.
– К сожалению, старик, Уголовный кодекс сегодня еще не приспособлен к твоим высоким открытиям.
Из-за угла выныривает переполненный автобус.
– Влезай, я пройдусь до Разгуляя, – протягивает руку Олег.
– Ладно, бывай. Я тебя вконец измучил?
Родион пытается пролезть в дверь, Олегу видно, как странно он изгибается при этом.
– Так, может, я завтра заеду к тебе перед заседанием? – предлагает Олег.
– Не надо! – кричит Родион. – Я не из дома поеду.
«Вторая осечка за сегодня, – констатирует Олег, издеваясь над собой. – Для одного дня более чем достаточно. Что ж, доживем до пятницы».
11
Родион не сразу находит Сретенский тупик. Он находится вовсе не на Сретенке, а дальше, за темной глухой улочкой. Здесь стоят два ряда кирпичных гаражей, в каждом – тяжелые железные ворота, запертые на засовы и замки. На место преступления Родион выезжает впервые, мрачность этих строений, унылая серость утра производят на него гнетущее впечатление.
Накануне вечером у него состоялось свидание с Рахманиновым в тюрьме. После встречи с Олегом Родиону хотелось еще раз попробовать вызвать своего подзащитного на откровенный разговор относительно обстоятельств, предшествовавших драке, и того, что связывало его с Мурадовым.
…Никита уже сидит в помещении для свиданий, перегнувшись пополам, голова втянута в плечи, рука подложена под щеку с больным зубом. При виде Родиона он не проявляет ни малейшего желания переменить позу.
«Плохо себя чувствуете?» – спрашивает Родион официально на «вы». «Нормально». – «Завтра выезд на место». – «Это я уяснил в суде».
Родион вынимает пачку «ВТ» и протягивает сигарету. Делать это не положено, но сейчас Родион сознательно идет на нарушение. Рахманинов, удивленно вскинув глаза на Родиона, берет сигарету.
«Ты приготовился к этому моменту?» – переходит Родион на «ты». «А что мне готовиться?» – «Ты ведь обязан воспроизвести по сантиметрам, где, что и как произошло. Это твоя последняя возможность, понял?» «Да будет вам! Все я давно понял…» – говорит Рахманинов, устало прикрывая глаза.