Что касается моих планов и настроения, я определенно не знал, что делать. Служить в армии далее или не служить. Вообще-то, мне, как бывшему суворовцу, офицеру, закончившему известное Киевское ордена Ленина Краснознаменное артиллерийское училище им. Кирова, удачливому и способному к службе, логичнее было бы остаться в строю. Однако, в жизнь нашу, независимо от наших желаний, на каком-то этапе, возможно и не очень логично, начинают активно вмешиваться внешние обстоятельства, видимо, как заданный именно тебе рок.
В том же 1955 году произошло первое крупное (640 тысяч) сокращение Советской армии. В воздухе понеслись слухи, что планируется ещё большее сокращение. Так, кстати, оно и случилось: в 1958 году армию сократили ещё на два с половиной миллиона человек. В этих условиях, как говорится, и ежу было понятно, что для офицеров перспектива роста заканчивается и падает престиж военной профессии. Однако, на меня, по недомыслию, влияло все это мало. Уход мой со службы не был предрешен. Но, как справедливо пелось в нашем любимом фильме «Карнавальная ночь», «… бывает, что минута всё решает очень круто, всё решает раз и навсегда». Случилось со мной уж совсем непредвиденное. Нас (полк) отвели на переформирование в какую-то деревушку под Выборгом. Там я узнал о серьезном сокращении армии и увидел, как все это происходит. Мы, офицеры, собрались у здания сельсовета, где заседала высокая комиссия из Москвы, занимавшаяся дальнейшей служебной судьбой офицеров. Молодые офицеры, и я в том числе, знали (нам сказали), что нас увольнять не будут, разве что по собственному желанию. Мы благодушествовали, шутили на счет мест нашей дальнейшей службы. А рядом с нами были озабоченные немолодые офицеры, в том числе бывшие фронтовики. Они были повязаны семьями, а для гражданки профессия «артиллерист» ничего не значит. Да и куда им было ехать, если вся жизнь у них была привязана к месту службы и служебным квартирам. В данный момент это была маленькая деревня и избушка сельсовета. А дальше что? Скажут: из армии вон, – а куда?!
Мы, молодежь, как я сказал, шутили, но вскоре шутки кончились. Из дверей избушки выходили пожилые капитаны, майоры, подполковники буквально со слезами на глазах. И действительно, как им было дальше жить? То ли броситься под поезд, то ли – пулю в лоб? Да, тут было от чего и нам, молодым помрачнеть. В общем, пожилых офицеров «москвичи» «разбросали» быстро: в целом их направили в канцелярию получать соответствующие предписания о демобилизации. С молодыми дело было сложнее. Их нужно было оставить при службе, но попытаться заткнуть ими «дыры», служба в которых никого не прельщала. Шел своего рода торг. А торг начинался со стандартного вопроса главы московской комиссии некоего очень важного полковника.
– Ну как? – И затем следовал процесс торга.
Направляли молодых офицеров кого-куда, вплоть до Новой Земли. Торг шел медленно, топтаться у избы мне порядком надоело, начальный интерес пропал, свое собственное мнение у меня так и не определилось, но пока очередь дошла до меня, я уже был достаточно раздражен. И когда я по вызову зашел и вместо положенной фразы – «представляюсь по случаю определения места дальнейшей службы» – просто поднес на флотский манер небрежно ладонь к козырьку фуражки, и сказал: «Лейтенант Костин» – и вперил свой взгляд в полковника. Тот, заметно уже уставший и видимо раздраженный не меньше моего, вопросил:
– Ну как?
Я, не раздумывая, ответил: – двадцать восемь!
Он, как и вся комиссия в составе пяти высоких чинов, смотрит на меня удивленно.
– Что такое двадцать восемь?
– А что такое – ну как?!
Полковник побагровел, но сдерживав себя, пояснил:
– Имеется ввиду как вы намерены распорядиться вашей служебной перспективой?
Я брякнул сходу.
– Никак, домой поеду!
Полковник с пренебрежением поднял на меня свои уставшие глаза. – Где у вас дом?
– В Москве.
Представитель обвел взглядом комиссию, вздохнул.
– Ну вот, коллеги, перед вами типичный москвич, помните наш вчерашний разговор?
Он полистал лежащее перед ним мое личное дело. Продолжил.
– И, кстати, интеллигент, папа профессор. – Полковник опять тяжело вздохнул. Мне, наверное, следовало бы как-то возмутиться, что-то сказать, но, по правде, мне тогда все-таки стало стыдно за свое мальчишество. До меня только дошло, что полковник делал тяжелую работу, до крайности неблагодарную. Его вынудили её делать. На его груди три ряда колодок боевых орденов, он, конечно, в жизни многое пережил, а я, сопляк, ломаю с ним дурацкую комедию. Видимо по краске, залившей мое лицо, он все понял правильно. Я молчал, молчала и комиссия. Видно было, что полковник хотел сказать что-то по существу, но он лишь вяло махнул рукой и сказал:
– Ну что же, молодой человек, коли так, – езжайте в Москву, вы свободны.
Долго потом я не мог понять, правильно ли я поступил? Но именно этот случай привел меня к выводу, что все в жизни, в общем-то, предопределено, что судьба есть у каждого человека. Ибо не было у меня оснований, да и желания оставлять военную службу, в которую я окунулся в возрасте десяти лет, и знал я, что в ближайшее время мне присвоят старшего лейтенанта, да и начальство относилось ко мне, если можно так сказать, ласково. Однако, зов судьбы оказался иным, было наверно в книге судеб мне предписано стать дипломатом, человеком той профессии, о которой я реально услышал только тогда, когда Костя написал в письме, что он поступил в МГИМО. Вот, а ведь он тоже – блестящий радиотехник – о дипломатии знал не больше моего, но… знать и там судьба! Одним словом, судьба сводила нас с Костей вместе и привела к тому печальному финалу, который описан в самом начале этого опуса.
Поскольку речь идет о судьбе, то к месту будет, пожалуй, сообщить о ещё об одном персонаже, который оказался также вовлечен во все события, хотя это, опять – таки, и не вытекало из логики жизни. За месяц до вышеописанных событий в связи с ликвидацией базы и моим увольнением в запас мы, наша батарея, находились где-то в центре Балтийского моря и на пути домой получили радиограмму: «БДБ № 28 зайти в Таллин, высадить лейтенанта Костина, которому явиться к дежурному штаба флота. Далее БДБ следовать в Порккала-Удд».
Мы – командир БДБ, командир моей батареи и я – долго ломали головы: вроде, не числилось ни грехов, ни подвигов, которые бы вели меня в штаб 8-го Балтийского флота.
В общем, высадили меня в Купеческой бухте таллиннского порта. БДБ, бодро чихнув своими старыми движками, пошла на чистые воды Финского залива. Опуская всякие, в том числе интересные, подробности, сообщу вкратце о причине моего необычного вызова. Месяца три – четыре до этого я представил рапорт с просьбой разрешить мне поступить на заочное отделение Военного института иностранных языков, на английское отделение. В это же время я отправил в «Артиллерийский журнал» статью о совершенствовании метода и способа артиллерийской стрельбы. Статья была опубликована и она попала на столы начальства вместе с моим рапортом об учебе. У него (у начальства) возник вопрос: что это там за умник такой отыскался? Как следствие, оно захотело на меня посмотреть, поскольку, так совпало, рассматривался вопрос о моем следующем чине. Все как бы сошлось в одной точке. Был и еще один серьезный фактор. Если мы на своей быстроходной десантной барже три недели болтались по морям и ничего не знали, то начальство знало, что морских пехотинцев пускают «под нож», а значит, офицеров распределят кого-куда. И кому-то пришла идея посмотреть на некого Костина, который не бражничает, не пьет немерянно (хотя бывало всякое), а о службе думает, и как будто человек творческий. В общем, со мной пообщались на уровне начальника политического отдела флота, поговорили о том о сем, но конкретных предложений не было. Мне потом по личным каналам сказали, что меня намеревались пригласить на работу в штаб флота, в общем бегать потом там на подхвате у этих или у тех. Но кадровая машина крутится медленно. Решение было принято, но… полк наш к тому времени был уже под Выборгом. Пока то, да сё, Павел Сергеевич, то есть – я, сказал, что едет домой, и уехал все-таки. Опять судьба. Задержись я на сутки – двое, поехал бы не в Москву, а в Таллин. И тогда, кстати, могла бы торжествовать естественная логика, об отсутствии которой я говорил выше.
В штабе флота конкретно было сказано лишь одно: здесь, в Центральной военной больнице Таллина излечились и готовы к отправке два морских пехотинца нашей части. Я должен был заехать в больницу, взять матросов и на следующей день на тральщике отправиться в Порккала-Удд. Сказал «есть» и пошел дело делать.
Через пару часов я уже был в больнице. Заявляюсь к дежурной сестре и… отпадаю. Бывают же такие женщины! Тот тип, который как магнит, притягивает мужчин. Я ей толкую о моих матросах, а она смотрит на меня своими голубыми глазами лукаво, немного насмешливо и улыбается. Так улыбается, что век бы смотрел на такую улыбку. Попал я в больницу в «тихий час», в послеобеденный отдых. Матросов сестра поднимать отказалась, поскольку у них, в Эстонии, так не положено. Странно это, но даже в радость: в больнице тишина, сестре спешить некуда, мне – тем более. Точим лясы. Но точатся они у меня не очень, уж больно обезоружила меня эта сестра по имени Настя. Мы, как я сказал, разговариваем о том, о сем, а я думаю, глядя на ее обручальное кольцо: везет же кому-то! Ну столько в ней обаяния, добродушия, мягкости во взгляде и в русском языке с украинской напевностью. Спрашиваю: – Вы с Украины?
– Да, в Таллине недавно, вот вышла замуж за эстонца и сюда прикатила. А сама я киевлянка, живу на Подоле… Вы в Киеве не были?
Я ухмыльнулся.
– Я там суворовское училище на Печерске заканчивал, а на Соломенке – артиллерийское. Сейчас, я, вроде как, москаль: родители полностью и окончательно переехали в Москву. Скоро в отпуск, вот к ним и поеду. Настя с той же доброй улыбкой ходит вокруг меня, перекладывает банки – склянки, а я ею любуюсь. Любуюсь её точенной фигуркой, грациозными движениями, походкой, одним с