Настя заканчивала медицинское училище, когда в Киеве объявился известный музыкальный коллектив из Таллина. В то время Эстония представлялась всем как бы заграницей, и отношения к эстонцам в обществе было каким-то особенным, а уж ко всяким там певцам, музыкантам и прочим «культурным» личностям и того более.
В общем, приехал в составе руководства этого коллектива некто Карл Эйхман во всем его иностранном шике и блеске, встретил где-то и как-то Настю. Оба они вскружили друг другу головы и это головокружение кончилось тем, что пока ещё глупая и не опытная медицинская сестра, возомнившая себя достаточно взрослой и влюбленной до одури, прыгнула замуж за Карла и отбыла в далекий и ей совсем не известный Таллин. И, как она думала, прошла её любовь к стародавнему другу, который маялся где-то в армии. А так ли? Когда она рассказала мне с горькой ухмылкой об этих «шалостях», то я замечал в ее взгляде краткую, но определенную щемящую тоску по её первому другу, с которым у неё связь была прервана окончательно. Тоска эта была или сожаление, что вопреки данным клятвам нашкодила, вопрос этот для меня был тогда и долго оставался второстепенным.
Что же касается её отношений со стильным Карлом, то все началось стремительно и столь же стремительно закончилось. Настя приехала в Таллин и, чтобы не сидеть на шее у мужа, устроилась на работу в Морской госпиталь, куда русских специалистов брали охотно, поскольку русской администрации иметь дело с эстонцами было довольно – таки сложно в силу объективной противоположной несовместимости пролетарской психики русских специалистов с буржуазной психикой эстонских.
У Насти на работе все пошло хорошо, в личной жизни тоже, любовь Карла вызывала в её душе радостный восторг, но… всего этого не хватило и на полгода, по причине природной и типичной. Настя, как оказалось, по своей наивности не учла того, о чем знали все более – менее опытные женщины: красавцам мужчинам (а, впрочем и женщинам), занятым в так называемом шоу-бизнесе, доверять следует с очень большой осторожностью, ибо работа лицедеев не может не отражаться на воззрениях и поведении человека. Человек был и остается зависимым от привычек и обычаев среды, в которой он вращается. Короче говоря, Настя однажды столкнулась с тем, что никак не могла принять её гордая душа. Случилось то, что по законам жанра должно было неизбежно случиться.
Работа медсестры в госпитале предполагает посменную занятость человека. Настя так и трудилась. Однажды ей полагалось работать в ночной смене. Она пришла в госпиталь, приступила к работе, но тут, вдруг, объявилась та медсестра, которая должна была сменить её утром. С ней Настя была дружна, уважала её как за более старший возраст, та и за её уже большой стаж работы и, конечно же, за отменные человеческие качества. Объявилась она на работе с просьбой к Насте поменяться сменами, ибо с утра у неё была необходимость срочно решать какие-то важные проблемы, связанные с её детьми. Как тут было не уступить? Да и соблазнительно было вечер и ночь провести не на работе, а с любимым Карлом. Летела Настя домой, как на крыльях, даже взяла такси, не представляя никоим образом, какая горькая заваривается каша. Жила Настя тогда с мужем в его сравнительно роскошной квартире, которая досталась ему после войны от родителей, которые поспешно бежали вместе с немцами от советских войск в Германию, не успев захватить с собой сына, который проживал в это время у бабушки в деревне, чтобы избежать бомбежек и сражения за Таллин.
Квартира числилась за бабушкой, которая, спустя несколько лет отдала Богу душу, а Карл – студент филармонии – вступил в свои законные права наследника.
В общем, Настя лихо взбежала по лестнице, аккуратно, чтобы не потревожить Карла, вошла в квартиру и, начав раздеваться у вешалки, услышала голоса и смех из спальни. Насторожившись, она потихоньку подошла к двери греха и соблазна, рывком открыла её и с удивлением и ужасом обнаружила, на её месте в кровати в объятиях Карла находилась молодая прелестного вида эстонка, которая на своем для Насти бессмысленном языке задала Карлу вопрос, о сути которого можно было легко догадаться, поскольку последняя указывала на Настю пальцем, а лицо ее от волнительно радостного выражения стало презрительно любопытным. Что оставалось делать Насте? В российских условиях, в том же Киеве, вариантов могло быть много, поскольку претерпевшая обиду женщина была бы в своей квартире, оставаясь её хозяйкой и, в общем-то, хозяйкой положения. А сейчас Настя оказалась в абсолютно враждебном окружении: квартира – чужая, Карл с его наглым оскалом – чужой, язык общения – чужой, страна нахождения – чужая и люди вокруг – чужие. Представляю, как сложно было Насте овладеть собой и не совершить какого-то акта агрессии, который мог быть чреват лишь одним – её бы арестовали, состряпали ложные обвинения и лишили свободы на срок, соответствующей этой стряпне.
К чести Насти, она эмоциям не поддалась. Её первым словом стало «тере», что по-эстонски значит «здравствуйте», затем она, оценив обстановку, вышла из спальни, хлопнув дверью, и стала собирать свои вещи. Её последним словом стало «ятайга», что, опять-таки по-эстонски, значит «до свидания».
Когда мне Настя на скамейке в глубине парка над Днепром все это рассказывала, я не мог не вспомнить поговорку, с которой нас, молодых лейтенантов, приехавших в Таллин поздней осенью 1953 года, ознакомили едва ли не на вокзале: «тере-тере, чемодан бере и ятайга». Имелось в виду, что воровство в Таллине было отменное и за чемоданом нужно было очень присматривать. На мои дополнительные вопросы Настя к своему рассказу добавила детали. Их было немного. Она собрала свои вещи в пять минут, засунула их в чемодан наспех и кое-как. Карл все-таки видимо понял, что случилось нечто неожиданное для него и неприятное. Он вышел из спальни в халате, растерянный и, сказать правильнее, потерянный, стал что-то бормотать, путая слова русские и эстонские. Так было и не понять, он сожалел об уходе Насти или о том, что провалился его план найти утеху, пока жена была на работе. Он стал говорить, что-то о примирении, об ошибке, но Настя выглядела, наверное, столь решительно, что он умолк.
Со своим большим чемоданом Настя уехала в госпиталь, провела там несколько дней, необходимых для оформления развода в ЗАГСе (тогда это было весьма несложно), и отбыла к своей матери в Киев, оставив Таллину не слово «ятайга», а «пошли вы все к черту!». В Киеве она пошла на работу в поликлинику Подольского района и поступила на заочное отделение медицинского института. Кстати, развод у Насти состоялся буквально через месяц после того, как я имел удовольствие познакомиться с ней в те судьбоносные полчаса, которых мне хватило в порядке уместной шутки предложить Насти выйти за меня замуж, если она вдруг разойдется. Получилось, что я её как бы приговорил к разводу, а сила более высокая свела нас на киевском пляже. Шансы на такую встречу, пожалуй, были практически равны нулю. Впрочем, таковыми могли оказаться и шансы на брак. Тут уж, как говорится, могла сгодиться и народная поговорка: «Обещать – не значит жениться». Было ли достаточным для брака моего мужского влечения к Насте, хотя и очень даже сильного? В значительной мере это так, поскольку мне хватило того первого взгляда тогда, в госпитале, чтобы пошутить с Настей о браке, но в действительности не зря говорится, что в каждой шутке есть доля правды. Железо, ведь, не случайно тянется к магниту. И меня потянуло, хотя, казалось бы, с какой стати? Иногда потом я списывал это притяжение на факт отсутствия в моей жизни в то время женщин. А было мне тогда, когда я шутил, два года за двадцать, или около этого, возраст, когда тяга к женщинам должна, по всем человеческим меркам, быть достаточной. Но все это в основном по части телесной. А нам свыше дан разум, душа и воля, которые в нашей жизни проходят по части души.
Настя меня при первой встрече, конечно, впечатлила своим внешним обликом, манерой поведения и разговора, своим веселым и добрым характером, но как я чувствовал и предполагал, главное было заложено в наших судьбах: суждено нам было найти друг друга, жить вместе Богом данное количество лет в семейной гармонии, родить и воспитать дочь. И все это при полном совпадении характеров и взглядов на быт. Как видим, мне проще использовать слово «быт», а не, как казалось бы уместнее, «жизнь». Мы с Настей находились, все-таки, в разных профессиях. Она – врач, которому практически нет места в посольской жизни: лечение советских людей за рубежом полностью оплачивалось государством, а значит применить себя как жена-врач Настя могла только на любительском уровне, то есть оказать при необходимости самую первую помощь. Естественно, что чем она больше живет за границей, тем больше теряет свою квалификацию. Разве это может её радовать? Конечно, достаточно высокий уровень материальной жизни в какой-то мере компенсирует указанный недостаток, но все-таки остается основа для семейных размолвок дипломата и его жены. Здесь скорее даже нужно использовать множественное число, ибо во всех небольших посольствах и консульствах женам дипломатов найти работу сложно, если не невозможно. И в силу этого им часто приходиться вариться в слухах, сплетнях и в ссорах женского коллектива. А с другой стороны, мужья заняты в целом ответственной и интересной работой, заняты подолгу, во время урочное и во вне урочное с периодическими командировками туда-сюда, иногда надолго. Получается, что при всем желании ублажить семью вообще и жену конкретно бывает сложно, хотя, как показывает жизнь, многим это удается.
Самый хороший вариант в этом смысле это тот, который выпал на долю Кости. У них с Леной очень многое совпадало: не требовалось жертв с той или иной стороны. Они делали работу, которая их по жизни не только не разводит, а соединяет. Он работает первым секретарем посольства, она – секретарем в консульском отделе того же посольства. Они и на работе общаются и после её им есть о чем поговорить. Здесь мы видим интеллектуальное не столкновение, а взаимное дополнение, у супругов таким образом получается много общего, понимание друг друга. Вот и жил Костя вместе с Леной душа в душу, на радость им и всей советской колонии. К тому же, что тоже бывает не часто, у них совпадал аналитический склад ума, широкая начитанность и, как это виделось всем, превосходная высокая нравственность, во многом благодаря тому, что период их человеческого созревания проходил вдали от центров так называемой цивилизации. Им оказалось проще сохранить целостность, не испорченность Богом данных душ.