Я приехал в Москву поездом на Киевский вокзал, когда июнь полностью вступил в свои права, синее небо, а на нем мелкие игривые облака. Уютно казалось и на вокзале, куда прибыло встречать меня все большое семейство Костиных: Настя с дочкой и мои родители. Все испытывали радость встречи, были возбуждены и веселы. Их радовало мое спешное возвращение, которое, им несомненно так казалось, связано с какой-то моей приличной служебной перспективой. Им было хорошо. А мне?
Некую версию моего возвращения я придумал, сам понимая, сгодится она только на крайний случай. А дальше я предвидел мои недомолвки, гнев начальства, и неопределенный конец всей истории. Мне было понятно, что до принятия какого-то решения, в той или иной форме, если оно уже не принято, мой домашний арест в той или иной форме продолжается. Представить его в удобном виде Насте и моим родителям было, пожалуй, невозможно. Они-то ожидают взлет орла, не зная, что у птицы сломаны крылья, к тому же – она больна.
В общем, в ближайшую пару дней я крепился и натягивал на лицо благостную маску. И это при том, что уже на моем первом появлении в МИД и встрече с любопытствующими начальниками мне сообщили, что до выяснения обстоятельств моего дела я отправлен в резерв. Объяснить моей Насте было необходимо, ибо мне сказали, что приходить на работу не нужно. А как это объяснить Насте? Получил отпуск? Так я и сделал и, опять-таки, состроил хорошую мину при плохой игре. Но я не только предчувствовал, но и был почти уверен, что ничем хорошим для меня это не кончится.
Одну неделю я повалял дурака, развлекая себя и семью всякими культурными мероприятиями. Мне было конечно не до этого, но… приходилось играть дрянную роль в плохой мелодраме. Мучила не только общая неопределенность, но, как мне пояснили в отделе кадров, находясь в резерве, мне не полагалась заработная плата. А на что жить? Как и все граждане страны в то время, мы с Настей совсем не думали о «черных днях»: нам же всю жизнь внушали, что только за рубежом человека могли выбросить с работы на улицу, и ему полагалась «нищенская» подачка. У нас такого быть не могло, ибо не было безработицы, а значит, и не было пособий. И я даже в наступивший странный период жизни утешал себя тем, что вскоре мне предложат работу и все каким-то образом устроится. В конце концов, ведь не совершил же я преступления!
На второй неделе мне позвонил из кадров мой куратор – Щеголев Петр Иванович – и предложил зайти. Зашел. Состоялась краткая беседа, в ходе которой он предложил мне пойти работать в научные сферы, и в частности, – в Институт мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО) в качестве научного сотрудника. Петр Иванович дал контактный телефон и пожелал всего наилучшего. Он также подсказал, что мне следует в Управлении делами МИДа забрать свою трудовую книжку. В душе моей царила грусть, но, как я думал, – «еще не вечер». Все я сделал по инструкции.
При встрече с заместителем директора ИМЭМО, встрече едва ли не ласковой, мне объяснили, что Институт во мне очень и очень заинтересован, что мне создадут все условия для успешной работы. Он обещал связаться со мной через «пару дней».
Пока все шло как бы нормально. Я смог придумать нормальную версию для Насти, что я, мол, перехожу работать в науку, где у меня есть неплохие перспективы. Все это хорошо, но оставался вопрос: а где деньги? «Пара дней» прошла, подошла к концу неделя. Звоню этому начальнику сам, отвечает после минутного колебания милый голос секретарши:
– Простите, но Григория Ивановича нет, и сегодня не будет, позвоните… завтра.
Звоню завтра. Тот же милый голос говорит без колебаний:
– Знаете, Григория Ивановича срочно вызвали на совещание в Академию Наук… Звоните дня через два, ибо совещания подобного рода обычно затягиваются…
Как и было сказано, позвонил еще. Опять отсылка, и я понял, что здесь дело швах.
Звоню опять своему куратору Петру Ивановичу, сообщаю о ситуации. Он, подумав, дал мне телефон директора Института государства и права и сказал, что с директором они свяжутся. Может быть, и скорее всего, связались, но… все получилось один в один как в ИМЭМО: приняли мило, поводили за нос, и мне пришлось отстать. Вновь обращаюсь к Петру Ивановичу, поскольку до меня, если что-то и доходит, то не совсем. Договорились о встрече у главного входа в МИД. Встретились, отошли в сторонку, по его приглушенному, как бы таинственному голосуи по озабоченным глазам собеседника я понял, что из этой беседы вряд ли что выйдет полезного. Ее основной смысл таков. Выслушав мои стенания, Петр Иванович – человек уже совсем не молодой, фронтовик, сурового образа, но приятного обаяния – сообщил.
– Знаешь, Павел, начальство наше считает, что ты уже не наш, и оказывать тебе помощь мы не обязаны… Я не должен тебе говорить, но и не хочу морочить твою глупую голову, потому скажу тебе. Не ищи ты помощи и поддержки здесь… – Он кивнул в сторону МИД, продолжил, – Связываясь с какой-либо организацией по твоему делу, мы давали заключение, которое начальство считает «взвешенным». Его суть: «Павел Сергеевич Костин человек не без способностей, грамотный, исполнительный, но, находясь за рубежом оказался неразборчив в отношениях с иностранцами…». Если я по тебе куда-то звоню, то я должен эту фразу произнести слово в слово, и никакой отсебятины… Ты, Павел, это знаешь по своему посольскому опыту. Когда, скажем, наше посольство в Риме получало шифровку в МИД, где было сказано: «Посетите МИД Италии и сообщите следующее…», – то, что за этим следовало? Посол поручал тебе это исполнить. Ты сговаривался с кем-то в МИД Италии о встрече и приносил с собой перевод нашего сообщения на итальянском языке. В ходе встречи ты мог говорить о том и о сем, а потом, сделав важное лицо, заявлял, что ты имеешь поручение довести до сведения итальянской стороны сообщение. Ты вынимал из папочки перевод текста, зачитывал его слово в слово и передавал итальянцу текст, в переводе и в оригинале. Так ведь?
У нас здесь то же самое. Мы, исполнители, связаны дословно поручением начальства. Соответственно, как понимаешь, при таком условии «помощь» нашего ведомства тебе скорее вредна. Ты попробуй позвонить и походить по инстанциям от своего имени.
Петр Иванович тяжко вздохнул, помолчал, потом безнадежно пожал плечами и добавил:
– Впрочем, Паша, если судить по практике, то и от этого толку не будет. Те организации, ответственные сами по себе, решая вопрос о приеме тебя на работу, все равно запросят твою хоть какую-то характеристику в МИДе… И получается то же самое. Одна надежда на то, что, поддавшись твоему обаянию и красноречию, в организации отойдут от общей инструкции и примут тебя…
Изложив все это, добрый человек протянул мне от руки написанную бумажку с телефонами отделов кадров ряда организаций и сказал, что, к сожалению, он ничего больше сделать для меня не может. Спасибо ему и за это: ведь тогда не было даже общедоступных телефонных справочников, а значит, эта бумажка была для меня очень полезна.
На этом мы с Петром Ивановичем и расстались. Я попробовал навязать себя в семь влиятельных организаций из полученного списка, но результат был неутешительный. Схема моих разговоров совпадала с тем, о чем я и сказал Петру Ивановичу.
Общий итог был неутешителен: я уже больше месяца болтаюсь по Москве, но ситуация лишь ухудшается. Прежде всего, все мои друзья, товарищи по МГИМО, сослуживцы отвернулись от меня, как от прокаженного. В душе я их понимал, они боялись, что подозрения в отношении меня могут быть перенесены и на них, и это каким-то образом отразиться на их службе, а у них у всех свои семьи. Каждый мог думать: а что, если у Пашки действительно были связи с ЦРУ?». И хотя, если бы это действительно было, то я бы не слонялся по Москве, а уже бы без всяких проблем с трудоустройством, полезно корячился в краях столь отдаленных от столицы на лесоповале. Но все равно, им от такого типа, как я, казалось лучше держаться подальше. Я все понимал, я бы, наверное, и сам в старые добрые времена так себя повел, думая о своей семье, но было все-таки обидно: ведь я же действительно никого не предавал и не продавал, я только хотел докопаться до истинной причины трагической гибели друга.
Родители, которые всегда мною гордились, столкнулись, вдруг, с тем, что их кумир оказался ложным. Я помню их восторженное и радостное выражение лиц, когда они встретили меня на вокзале, их веселые искрящиеся глаза во время трапезы в нашем доме и вот постепенная смена глаз и лиц. В них отразилось поселившееся там переживание, сомнение и горе. Они хотели бы мне помочь, но у них не было возможности и они это знали. Тем более оба они были, как говорится, на заслуженном отдыхе, а рядом сын, тоже на отдыхе – незаслуженном и бесславном, к тому же, еще и без заработка. Понимая, что им тяжело видеть меня, при моем вынужденном тунеядстве, я перестал к ним наведываться, а затем и звонить. «Пусть все идет, как идет!».
Попытки найти работу я не оставил, но изменилась их направленность. Поскольку в организации интеллектуальные, как-то связанные с внешней политикой, мне устроиться перестало светить, то я опустился на другой уровень: пресса, издательства книг, редакции журналов, аналитические центры ведущих библиотек. Там, однако, тоже быстро определяли, что из МИД так просто, ни за что, ни про что, не изгоняют. Чиновники делали мне комплименты, назначали встречи, иногда даже звонили, но связываться со мной опасались. Они открывали мою трудовую книжку, изучали мой профессиональный путь, который выглядел вполне прилично: офицер, МГИМО, переводчик в Международном агентстве по ядерной энергии, 2-й секретарь посольства в Австралии, 1-й секретарь посольства в Италии и вдруг, последняя запись – «Освобожден от работы в МИД СССР в виду несоответствия занимаемой должности (пункт 2 статьи 33 КЗОТ РСФСР)». Читающий это кадровик менялся в лице, которое из милого и доброго делалось настороженным, поскольку было ясно, что дело не в несоответствии должности, а в чем-то другом: или несносен в отношениях с начальством или влип во что-то за рубежом. В общем, негож для работы я и на более низком уровне. Пока время шло столь бездарно, а денег у нас практически не осталось, в ход пошли наши приличные вещи, и, в первую очередь, мои книги, все, что я собрал в свою вполне приличную библиотеку за долгие годы. Книги носил на продажу я, а вещи в комиссионку – Настя.