Порядок был, а человека нет. Значит, это был не тот порядок: во внешнем проявлении – да, а внутри человека, в его душе что творилось? Правда, и тут для меня вопроса, вроде как, и не было. Мне казалось, что я неплохо знаю душу друга, мы с ним беседовали о многих делах, в том числе сокровенных. Но… чужая душа – все-таки потемки. И, опять-таки, в этом случае мне так не казалось. Что ответить послу? Я пожал плечами и сказал, что ничего необычного, тем более тревожного, я в мыслях и словах Константина не находил.
Посол помолчал, а потом, с видом весьма недовольным, пробурчал.
– Ладно, можете идти.
Я поспешно выскочил из кабинета посла, сам не веря в то, что горькая чаша ехать в Москву меня миновала. Домой я летел, как на крыльях. Настю сдавил в объятьях так, что она еле выдохнула.
– Настя, в Москву не еду.
Вот так. Много ли человеку нужно для счастья?! А для горечи? Для неё надо много, поскольку с горечью человек все же борется, а со счастливой вестью – нет.
Под хорошую новость выпили мы с Настей за ужином по рюмке хорошего армянского коньяка, принялись с удовольствием за трапезу, которая была в меру примитивной, поскольку жене было очевидно не до кухонных тягот, но все-таки под настроение вкусной. И вдруг, звонок телефона. Мы с Настей переглянулись, лица наши вытянулись, решая, кому трубку снимать, друг на друга засмотрелись, а телефон продолжал настойчиво звонить. Внутренне я почувствовал, что этот звонок по мою душу, вышел из-за стола, снял трубку и не слишком радостно сказал: – Хай! – то бишь «привет» по-американски. В ответ слышу:
– Послушайте, Павел Сергеевич, вы, как я чувствую, наверное, расслабляетесь за столом, а мы здесь, в посольстве, еще работаем.
Я смотрел на Настю, а она все своим видом проявляла любопытство. Прикрыв ладонью трубку, я шепнул: «Посол!». А сам постепенно в чувствах своих напрягался.
– Так вот, – продолжал посол, – один вопрос не дает нам покоя. Нельзя, видимо, отправлять гроб в одиночный полет. Сопровождать его следует.
Сердце мое упало: я понял, что приговорен окончательно. А посол рокотал:
– Завтра, то бишь в понедельник, консул обещает закончить формальности с австралийской стороной, а во вторник утром будь-те готовы отправиться в неблизкий вояж.
Посол замолчал, очевидно, ожидая от меня каких-то слов. Но говорить мне было нечего. Отговорки делу не помогут. Посол продолжил:
– Что вам нужно будет сделать сегодня– завтра? Вам с супругой, как особам наиболее близким покойнику и его семье, нужно войти в квартиру Ивановых и каким-то образом отложить вещи, нужные для отправки, а остальное…выбросить здесь…
Посол опять немного помолчал. Я знал, что он обременяет меня лишь в силу служебной необходимости, понимает отсутствие у меня энтузиазма, и это чувствовалось в его добрых интонациях голоса.
– Завтра, Павел Сергеевич, мы окончательно уточним детали, а пока… Вопросов у вас нет?
– Никак нет! – сказал я, и он положил трубку. По моей, видимо достаточно гнусной физиономии Настя уже догадалась о содержании разговора. Она откинулась на спинку стула, вся как-то сникла и смотрела в сторону. Радость нашего общения испарилась. Между нами как бы опять стал Костя, точнее трагедия, с ним связанная. Мы оба думали о нем, но не об одном и том же. Похоже, что я видел Костю в гробу, а Настя – живым. Делать нечего, пролог будущих дел и проблем мы уже проехали. В хлопотах минул понедельник, в полете – вторник. Полет занял весь день, скорее сутки, поскольку добираться до Москвы тогда нужно было сложным маршрутом: вначале на местной «керосинке» от Канберры до Сиднея, далее до Сингапура – на «Боинге», а затем самолетом ТУ-104 – до Москвы с остановками в Коломбо и в Ташкенте.
Про авиационные полеты можно утверждать вполне обоснованно, что в целом они все одинаково унылые, сколько комфорта в самолет ты не впихивай. Самолет – это замкнутое, само по себе скучное пространство, в котором тебе отводят его небольшой кусочек: спереди спинка сидения, сзади тоже спинка и сбоку – сосед, иногда приятный, а иногда – не очень. Для него полет столь же безрадостен, как и для тебя. К тому же, едкий гул самолета мешает общению, а по сему, полет проходит в основном молча. Что к этому добавить? В качестве развлечения есть красивые стюардессы с дежурной улыбкой, которые принесут столь же дежурные блюда, а к ним в придачу выдадут немного вина или продадут что-нибудь покрепче. Прием пищи в самолете вносит оживление, вызывающее желание подвигаться и с кем-нибудь поговорить. Если с мужчиной, то можно с удовольствием обсудить внешние достоинства стюардессы. Тогда девушек на эту профессию отбирали, как, скажем, скаковых породистых лошадок. Помню как однажды в самолете Эфиопской авиалинии, когда я летел на преддипломную практику в наше посольство в Эфиопии, я взял газету «Эфиопиен геральд» и со смешанным чувством советского человека прочитал объявление об отборе девушек в стюардессы. Там определялся рост, фигура, изящество, и, конечно же, естественная красота. В общем, речь шла будто бы об отборе на конкурс красоты. Но в то время стюардессы всех авиалиний были действительно очаровательны, а обслуживание и питание пассажиров – выше всяких похвал. Потом с течением времени все как-то стало массовым, прилично деградировало и полеты потеряли то наивное приятное, что у них когда– то было. Если уж вспоминать хорошее прошлое, то стоит указать на порядок выбора маршрута полета. Этим, естественно, занималась авиакомпания, которую ты выбрал. Принцип был такой: компания, получавшая деньги пассажира, оплачивала весь пролет вне зависимости от того, прямой он или окольный.
Приведу пример. О конкурсе девушек в службу стюардесс я читал в самолете, который вез меня из Каира в Аддис-Абебу, где, как сказано, я проходил в посольстве преддипломную практику. По истечении полугода я возвращался в Москву. Лететь я мог по маршруту Аддис-Абеба– Каир-Москва или иным по моему выбору за ту же цену. Я выбрал такой маршрут: Аддис-Абеба-Афины-Рим-Прага-Москва. Если была возможность, скажем так, – на халяву прокатиться по Европе, то грех было бы ею не воспользоваться. Вот я по неопытности и воспользовался, утратив, по молодости, бдительность. Дело в том, что буквально в день отлета при отъезде от посольства советник посольства впарил мне сумку с какими-то документами Экономической комиссии ООН для Африки. А в ней весу килограмм 8-10. Морщась (но деваться некуда) я сумку взял с обязательством лично доставить ее в Москву в МИД. Однако вес сумки был сверх положенных мне 20 килограммов. Провожал меня в аэропорт завхоз посольства, человек очень опытный, хитрый и, к моему сожалению, негодяй: в Аддисс– Абебе он оплатил вес этой сумки, но не до Москвы, а лишь за первую часть полета, то есть до Афин. Я не мог подозревать его в нечестности, взял квитанцию об оплате, полагая, что все оплачено как положено, сунул её в карман, не глядя, и улетел. Сутки гулял в Афинах, радовался жизни, но пришло время лететь дальше. Остановка тут, кстати, как и транспортные услуги, оплачивалась компанией «Эфиопиен Эйрлайнс».
В аэропорту Афин, оформляясь далее на рейс в Рим, я небрежно поставил на весы свою поклажу, и ещё более небрежено бросил туда проклятую сумку. А ведь кстати, мог не бросать, а показать своим видом, что эту «легкую» сумку я беру в салон самолета. Но на весы стал мой чемодан, весом в 17 килограмм и сумка – 9. Итого 26 кг. Служащий итальянской авиакомпании, которая должна была вести меня в Рим, молодой и во всех отношениях приятный человек, посмотрел на весы и на отличном английском языке сообщил, что у меня превышение груза на шесть килограмм. А я на том же английском пояснил, что излишек груза был мною проплачен и, легкомысленно воскликнув «Окей!», я гордо предъявил квитанцию об оплате перегруза. Чиновник молча её прочитал, поднял на меня свои светлые недоуменные глаза, пожал плечами, квитанцию вернул, сказав:
– Это вы можете бросить в урну, стоящую рядом.
Как в урну? Я уставился в текст и, вдруг, к своему ужасу только сейчас понял, что перегруз оплачен всего лишь до Афин. И ещё до меня дошло, что в кармане у меня осталось только шесть долларов, чего явно было не достаточно. Меня бросило в пот и жар от ужаса из-за безвыходности сложившейся ситуации. Я посмотрел на квитанцию и проникся мыслью, что теперь это всего лишь «филькина грамота». А мне нужно как-то не только «влезть» в самолет, но и доставить служебные бумаги, которые упакованы в сумке, в Москву. Это значит, что мне надо будет ещё оплатить перегруз в Риме и в Праге, а денег у меня практически нет. Да и напуган я был строгим наставлением советника посольства, что документы, мне порученные, чрезвычайно важны и я, можно сказать, за них отвечаю головой. Неопытен я был, к словам начальства относился очень серьезно, даже подумать не смел, что этот негодяй – советник впарит мне обычный бумажный хлам.
В общем, я уставился на молодого симпатичного чиновника, а он, с милой ухмылкой, на меня. Что у меня происходило в тот момент в душе правильно описать вряд ли возможно. Шок?! В мозгах мгновенно пронеслось: я с важными документами нахожусь без денег в Афинах, в натовской стране, и полностью уязвим для западных спецслужб. Ужас?! И одно было и другое. Крах?! И он тоже. Все это настолько видимо отразилось на моем лице, что чиновник даже испугался:
– Мистер, вам плохо, вызвать врача?
Мне было уже не до английского, и я в ужасе произнес по-русски:
– Боже, что же мне делать?!
Чиновник насторожился, подумал, потом улыбнулся и на хорошем русском языке сказал:
– Так вы, оказывается, русский. Ну и ну… А в чем дело, что вас так потрясло? В голосе чиновника явно сквозило беспокойство.
– Меня потрясло многое, но главное, у меня нет денег на провоз багажа, и я не знаю, что мне делать?
Собеседник слегка подумал, подмигнул мне и уверенно заявил:
– В общем квитанцию выбрасывай (он стал обращаться ко мне на русском языке на «ты», поскольку мы были примерно одного возраста), сумку