Предсмертное желание, или Поворот судьбы — страница 36 из 44

— Почему ты так уверена?

— Потому что я ей хорошие деньги заплатила. Они, знаешь, какие дорогие. Я могла себе зимние сапоги купить.

— Так вот, лучше бы ты себе зимние сапоги купила. Высокая цена — не показатель хорошего качества. Можешь теперь жить спокойно и ни о чем не думать.

— Я сегодня эту бабку поймаю и голову ей отверчу. Сука старая.

— За что?

— За то, что она трудящихся дурит.

— Ты ей должна не голову откручивать, а букет цветов подарить. Она тебя от тюрьмы спасла.

— Ой, я теперь уж и не знаю, что лучше, — всхлипнула Милка. — Ведь эта тварь опять с моим мужем встречаться будет…

— Это уже полбеды. Главное, спать ты будешь не на нарах, а дома, в своей кровати.

— И все равно, подруга, если она под моего мужа ляжет, я не знаю, что с ней сделаю.

— Милка, хватит! Сейчас я за тобой заезжаю, и мы едем проведать Вадима. Непонятно, кто же в него стрелял?

— Может, эта идиотка, которую я заставила на унитазе сидеть? — усмехнулась Мила.

— Нет. Исключено. Это заказное убийство. Понимаешь, Вадима заказали.

— Ну вот любовница его и заказала.

— Нет. Если бы она кого и заказала, то тебя.

— Меня-то почему?

— Ты же ей мешаешь, а не Вадим. У Вадима свои дела были. Кому-то он очень сильно дорогу перешел.

— Не знаю, какие там у него дела были, но мы себе даже бутылку приличного вина не могли позволить, — грустно сказала Милка и повесила трубку.

ГЛАВА 23

Пока мы ехали в больницу к Вадиму, каждые десять минут звонил мой любимый Юрьевич и спрашивал, не натворила ли я каких-нибудь глупостей. Его забота совершенно меня не раздражала, даже наоборот — вызывала чувство гордости и бесконечной благодарности.

— Переживает, — повела носом Милка и уставилась в окно.

— Конечно, переживает, — без всякого хвастовства ответила я.

— Если переживает, значит, любит.

— Любит, — я улыбнулась блаженной улыбкой.

Перед глазами предстал родной облик: широкие плечи, светлые волосы и глаза… Глаза, в которых можно утонуть. Утонуть и никогда не выбраться. Мне повезло. Мне достался не мужчина, а самый настоящий омут. Но ведь я уже несколько лет мечтала о том, чтобы меня вот так затянуло поглубже. Я чувствовала его на расстоянии. Мне были близки его мысли, его привычки, его повадки. Я знала про него все. Я знала, что его первая любовь была в детском саду, и я даже видела фотографию той девочки, которой он носил портфель и читал стихи. Я знала, что он заядлый рыбак и великий охотник.

Говорят, что и в женщине и в мужчине должна быть какая-то тайна. Иначе они будут друг другу просто не интересны. Все это полная ерунда. У нас с Юрьевичем вообще нет никаких тайн. Мы знаем друг про друга буквально все и каждый день открываем в друг друге новое. Только мой ненаглядный Юрьевич может позвонить в самый неожиданный момент и сказать: «Викуля, хулиганка ты моя, ты даже не представляешь, как сильно я тебя люблю».

— Вика, ну-ка притормози! — перебил мои светлые мысли приказной тон подруги.

Я резко надавила на тормоз.

— Что случилось?

Милка покраснела, словно вареный рак, и запыхтела, как паровоз.

— Ну ты и тормознула… Прямо посреди трассы… Давай на обочину.

— Зачем?

— Делай то, что говорю. Это вопрос жизни и смерти.

Чуть было не вляпавшись в соседнюю машину, я все же съехала на обочину и выключила мотор.

— Ну и что дальше?

— Посмотри внимательно в ту сторону. Во, видишь парочку?

Я увидела вполне симпатичную парочку. Молодая, красивая девушка, держа букет цветов, стояла в обнимку с довольно почтенным господином.

— Это Ольга, — сказала Милка и застонала.

— Ольга?

— Ну да, та, которую я так и не смогла отравить.

Мила произнесла последнюю фразу с такой несвойственной ей интонацией, что мне стало не по себе. Я еще раз посмотрела на девушку и задала довольно глупый вопрос:

— А ты в этом уверена?

— Я что, на дуру похожа? Я ее из тысячи узнаю. Тем более, я с ней битый час на пляже трепалась. Это же надо так встретиться! Правду говорят, что земля круглая, а Москва — большая деревня. Холеная морда. Можешь теперь воочию видеть, на кого мой муж запал.

— Ладно, поехали. Чего на них смотреть!

— Нет. Давай еще немного постоим. Ты хоть посмотри-то на нее.

— Да я уже на нее насмотрелась! — психанула я. — Чтомы тут стоим как две дуры!

— Подожди еще хоть минутку! Ты только посмотри, как она выглядит.

— Нормально выглядит, — я чувствовала, что начинаю терять терпение.

— Посмотри, какие у нее бесстыжие глаза. И не только бесстыжие. Они еще и хитрые.

— Нормальные глаза.

— У тебя все нормально. А ведь, в сущности, она не красивее меня. Просто умеет пользоваться своей красотой. И из-за этой твари я плакала ночи напролет! Из-за этой профурсетки я испытала столько ненависти и ревности. Она заставила меня почувствовать собственное ничтожество. Я посчитала ее более яркой и более привлекательной. Если бы ты только могла представить, сколько было пролито слез! Страшное время! Как жаль, что я ее не дотравила! Я думала, что она любит моего мужа, а оказывается, он ей на фиг не нужен.

— Ну что ты несешь! Ты должна быть благодарна Богу, что таблетки оказались фальшивыми. В конце концов, ты сейчас вмашине сидишь, а могла уже на нарах париться.

Милка повела носом.

— Жалко, что Вадим в больнице. Ему бы не мешало увидеть свою любимую, как ее другие мужики лапают, сделал бы соответствующие выводы. Шлюха — она и в Африке шлюха. Сразу видно, что она одноразовая. Только такой лох, как мой, мог втакую втрескаться.

Я поняла, что больше не могу слушать этот бред, и включила зажигание. Машина тронулась, а Милка, вывернув шею, старалась не выпускать соперницу из поля зрения.

Я насмешливо посмотрела на нее.

— Голову не сломаешь?

— Не сломаю. Ты что смеешься? Вот когда твой Юрец загуляет, тебе будет не до смеха.

— Не каркай!

Если бы мой Юрьевич загулял, я бы пустила себе пулю в лоб или просто умерла от беспомощности.

Добравшись до больницы, мы без труда нашли палату Вадима. Он лежал на спине и широко открытыми глазами смотрел в одну точку. Признаться, выглядел он не самым лучшим образом. Худое, бледное, изможденное лицо…

Милка присела на краешек кровати и громко запричитала:

— Господи, да что же это делается! Сволочи! Нашли, в кого стрелять! В пролетариев! Ни стыда, ни совести! Пусть у них руки поотсыхают, гады проклятые! Да чтоб у них в следующий раз пули заклинивали! Нужно собрать прессу и орать во все горло, что криминал совсем обнаглел, стреляет без разбору! Буржуев мочить надо, а не пролетариев! Нас не за что. У нас кроме гордости и пустых карманов ничего нет!

— Ты давай заканчивай орать, не в лесу, — остановила я ее.

— Хочу и ору. У меня, может, столько возмущения накопилось, что я не могу его сдерживать! В конце концов, стреляли в моего законного супруга, значит, я имею полное право кричать.

— Я все понимаю, только от твоего крика никому ни жарко ни холодно. Сейчас все отделение сбежится.

— Ну и пусть сбегается, — не сдавалась подруга. — Пусть посмотрят на мои страдания! Что же за жизнь пошла такая, что застрелить могут каждого!

Вадим застонал и слегка приподнял голову. Милка вскочила.

— Вадим, тебе нельзя подниматься. Еще рано. Ты слишком слаб. Хочешь не хочешь, придется немного поваляться.

— Лучше бы я умер… — прошептал он. — Что?

— Лучше бы меня застрелили. Зачем нужна такая жизнь?

Милка тихонько всхлипнула. Я постаралась разрядить обстановку.

— Вадим, не говори глупостей, — заговорила я ровным спокойным голосом. — Ты должен благодарить господа Бога за то, что ты остался жив. Все могло бы быть намного хуже. Если бы тебя убили, Милка бы этого не пережила.

— А почему вы не хотите подумать обо мне?

— Как это не хотим? Мы только о тебе и думаем, — опешила я.

— А почему вы не подумали о том, как я буду жить без нее?

Вадим опустил голову на подушку и тяжело задышал. По всей вероятности, у него начался жар. Я посмотрела на перепуганную Милку и встала.

— Может, вызвать врача или медсестру?

— Не надо никого вызывать, — голос Вадима стал жестким, раздражительным. — Не нужно никого звать. Я не хочу и не могу жить без нее. Я ее люблю… Я пришел на пляж и увидел ее лежащей на траве. Она была такая красивая, словно с картинки… Совершенные формы тела… Грудь, ноги, изящные изгибы… Я оставил машину у ее дома и дошел до пляжа пешком. Я знал место, где она загорает. Она всегда загорает на одном и том же месте. На ее лице лежала панама. Я подумал, что она спит, и захотел ее напугать. Несколько секунд я не мог отвести от нее глаза. Она притягивает как магнит. Слишком красива и слишком откровенна. Я сел рядом и, наклонившись, решил поцеловать ее в губы. Губы были холодными, словно лед. Слишком холодными и слишком синими. Тогда я поднял панаму и увидел, что у нее закрыты глаза. Она так и не смогла их открыть. Я взял ее за руку, она была какая-то неестественно желтая, пульс отсутствовал. Я положил голову на ее грудь… Сердце тоже молчало. Оно остановилось, не издавало ни звука… Я не плакал черт знает сколько лет, но в этот момент я заплакал, как маленький мальчишка. Просто заплакал. То ли от собственного бессилия что-либо изменить, то ли от того, что понял, что умерла не просто красивая женщина, а умерла моя любовь… Мы с Милкой переглянулись.

— Господи, что он несет? — жалобно спросила несчастная Милка.

— У него жар, — попыталась успокоить ее я.

— Но ведь он в сознании?!

— Он бредит. Он просто бредит.

— Я в сознании, — перебил нас Вадим. — Я в сознании. Я просто хочу покаяться. Я взял ее на руки и пронес несколько метров. Я шел и плакал. А потом я испугался. Я положил ее на землю и убежал… Я перепугался, что в ее смерти посчитают виновным именно меня. Я трус. Я добежал до ее дома, сел в машину и уехал на бешеной скорости. Наверно, Бог решил меня наказать, поэтому в этот вечер в меня кто-то выстрелил.