Не знаю, специально так Василий Константинович подгадал, или случайно получилось, но главная новость меня «догнала» уже в Москве. Наша армия, скоординировав свои действия с партизанами Мао, сумела разгромить армейский корпус японцев, что стоял перед ними, и занять северные территории Манчжурии. Китайские товарищи перерезали тыловое обеспечение японцев и устроили диверсию на их складах боеприпасов. И пока те наводили порядок в своих тылах, Блюхер перешел в атаку. Собрав «кулак» из имеющихся танков, он прорвал оборонный пояс противника и в образовавшуюся щель ввел пехотные батальоны. А авиация японцев «познакомилась» с «колокольчиками». Василий Константинович повторил успех немцев, нанеся удар этими установками по аэродромам противника. В итоге истребительной авиации ближнего действия враг лишился, а без их поддержки и прикрытия «киты» японцев были лишь мишенями с около нулевой эффективностью. Что вполне понимали и они сами.
На фоне этого события мой доклад Ставке не имел большого значения. Тем более что и сказать особо мне было нечего. То, что подметил, а в основном — это необходимость обеспечить самолеты системами катапультирования, да уделить особое внимание разработке быстро сборных конструкций для полевой фортификации, выслушали, согласились, что это нужно, но в данный момент внедрить не представляется возможности. Иосиф Виссарионович сделал пометку себе, дать задание заводам и КБ на начало работ и поднятие архивов — есть ли уже какие-то наработки в этом направлении, да на этом все и закончилось.
Бурный 1937 год подошел к концу. Вот уж подарок преподнес маршал Блюхер всему СССР! И главное — вся эта подготовка прошла мимо моего внимания, что и заставляет меня подозревать, что Василий Константинович не зря держал меня «поближе» и ударил в тот самый момент, когда я был еще в пути. И это… обидно. Словно он во мне шпиона какого увидел.
Причины такого поведения мне объяснил, как ни странно, Илья Романович. Мы как обычно собрались всей семьей отпраздновать Новый год. И я не смог не поделиться своими мыслями с родными, благо, что ничего секретного в этом не было.
— Не сердись и не обижайся, Сергей, — сказал Говорин. — Просто Василий Константинович видно очень честолюбив и не хотел, чтобы ты забрал себе хоть толику его славы.
— О чем это вы?
— Ну ты же не глупый парень, — усмехнулся Илья Романович. — Вот проведи он эту операцию при тебе, и что могли подумать в Ставке? Что маршал Блюхер одержал победу при помощи и содействии представителя Ставки Сергея Огнева. А без него чего-то тянул и не давал результата.
— Глупости! — мотнул я головой. — В Ставке не дураки сидят, прекрасно знают, что я дилетант в военном деле и подобную операцию провернуть не способен.
— Это так, — благожелательно улыбнулся уже изрядно принявший на грудь Говорин. — Но не забывай и другой момент. Ты — глава информбюро. А если ты сам честолюбив? Маршал-то тебя не знает. Вот захочешь ты сам его славу себе забрать — а у тебя и ресурс для этого есть! Дашь команду, и пойдет в газетах новость, что представитель Ставки Сергей Огнев — молодец. Только прибыл в войска и тут же при нем завертелась работа, смогли все же вдарить так супостату, что от того лишь пух да перья полетели!
— Что мне сейчас мешает это сделать? — мрачно спросил я, уже из чистого интереса.
— Тебя там не было, — развел руками Говорин. — И если попробуешь так поступить, то для всех это будет выглядеть, как желание подмазаться к чужой славе.
Может, Илья Романович и прав. Во всяком случае, его версия поведения Блюхера звучит логично. Но от этого не менее неприятно лично для меня. Я бы не стал так поступать, как говорит Говорин. Мы оба это знаем. А Василий Константинович решил, что я на такое способен. И от этого… горько. Остается или смириться с таким поведением Блюхера, но тогда не факт, что я смогу найти на его участке фронта хоть что-то, что можно улучшить или наоборот — скопировать удачные решения и тактики для других фронтов. Или же попробовать объясниться с маршалом. С такими мрачными мыслями я и встретил новый 1938 год.
Глава 7
Январь — февраль 1938 года
Вильгельм Франц Канарис крутил в руках ручку, смотря сквозь только что принесенный конверт, и пытался понять, радует ли он его или нет. С одной стороны — задание рейхсканцлера выполнено. Тайное соглашение с Финляндией подписано и уже в этом месяце она вступит в войну, броском дойдя до Святого Петра, как мысленно называл русский Ленинград Вильгельм. Взять город вряд ли получится, но вот отрезать его от остальной страны и приковать к его освобождению и внимание и силы красных — эта задача без всякого сомнения будет достигнута. И вроде хорошо, коммунисты отвлекутся от ударов по Рейху, которые уже подрывают моральный дух солдат. Дошло до того, что в обществе начинают роптать — почему Вермахт еще не вышвырнул диких русских обратно в свою Московию, и если не хватает для этого войск, то почему не перебросить еще частей с иных направлений? Оставить пока в покое Францию, и пойти защищать свою землю. Объяснять народу, что это будет геополитическое поражение, которое может перерасти в стратегическое, никто не собирался.
Сам же Вильгельм наблюдал, как разрастается война, втягивая в себя все новые и новые страны. Как все очевиднее становится, что передышка от прошлой войны завершилась, и начался новый передел мира. И что самое главное — он наблюдал за рейхсканцлером, его поведением, и все отчетливее осознавал, что не желает видеть столь одиозного, в чем-то даже фанатичного, человека на месте главы государства. Гитлера можно просчитать, но вот договориться с ним — крайне тяжело. И чем больше силы и популярности он набирает, тем сложнее становится донести до него, что некоторые поступки могут быть ошибочными или преждевременными. Как вот это нападение на Францию, ставшее камешком, сорвавшим лавину. Ну что стоило ему подождать еще пару лет? Ведь говорили ему, и не только сам Вильгельм, что страна не готова к войне. Но вспыхнувшая война в Испании и открытая помощь не только русских, но и гальских «петушков» стала для Гитлера как красная тряпка для быка. А успех с включением Австрии в состав Третьего Рейха и вовсе отбил последнюю осторожность у рейхсканцлера. А сейчас, пусть это и не видно пока для простых немцев, но страна сражается на грани своих возможностей. Уже идет перестройка экономики на военные рельсы, что в новом 1938 году почувствует каждый гражданин на себе — в удорожании товаров народного потребления, снижения темпа строительства новых домов, повышения уровня платы за коммунальные услуги. Да и в других тысячах мелочей быта, за которые Гитлера и полюбили герры и фрау по всему Рейху. И это еще не объявлялась мобилизация. Точнее, официально не объявлялась, а так-то набор в армию идет давно и темпы лишь увеличиваются.
Помотав головой, Вильгельм пока отбросил мрачные мысли в сторону. Может, рейхсканцлер и одиозен, но одного у него не отнять — он желает величия Германии и процветания германскому народу. Пока его действия не наносят непоправимый вред стране, Канарис и дальше продолжит честно выполнять все приказы. Но и «подстелить соломки» все же стоит, и поискать среди политиков достойную замену для Гитлера, если же он совсем потеряет все «тормоза». А такое опытный в определении человеческой психологии Канарис вовсе не исключал.
Год начался с экстренного совещания Ставки. Сталин собрал нас против обыкновения не у себя в кабинете, а в здании наркомата обороны. Кроме членов ставки и представителей присутствовали еще и нарком иностранных дел Литвинов, и заместитель секретаря Ленинградского горкома — Баженов. Центральной темой было неожиданное «новогоднее» нападение финской армии на Ленинград. От границы с Финляндией до города было всего чуть больше тридцати километров. Даже артиллерия спокойно добивает, а уж про способность достать город бомбардировщиками я и вовсе молчу. Проблема это была старая и, как я понял, если бы не события в Европе, СССР сосредоточился бы как раз на ее решении. Не исключая и силового способа. О чем тут же всем напомнил Климент Ефремович.
— Я давно говорил — надо было вдарить по финнам со всей нашей пролетарской мощью, а не тянуть кота за всякое!
— Что скажете, товарищ Литвинов? — мрачно посмотрел на наркома индел Сталин.
— Финляндия подчеркнуто нейтрально вела себя последние годы на международной арене, — с каменным лицом заявил Максим Максимович. — И напали они на нас без объявления войны, даже никакой ноты не прислали.
— В чем же причина такого поведения? — продолжил сверлить его взглядом Иосиф Виссарионович. — Неужели, не было никаких предпосылок?
— Могу лишь предполагать, — ровно ответил мужчина.
— Что? Даже догадок нет?
— Предположения имеются, но без фактов — это будет лишь гаданием, что противоречит идеалам материалистического коммунизма.
— Не ударяйтесь в софистику, — нахмурился Сталин. — Я слушаю вас, почему Финляндия решилась на удар⁈
— Из-за совокупности факторов. Наше желание обезопасить границу было известно им и ранее. Они потому еще с двадцатых годов строят свою линию укреплений вдоль границы, и сейчас работы не закончены. О желании маршала Ворошилова и других наших командиров решить вопрос силой, им тоже известно. Это, и желание Хельсинки выйти из-под «тени Москвы», с каждым годом отдаляло их от нас. Когда мы начали военные действия против Третьего Рейха, их пропаганда в стране об агрессивности СССР лишь усилилась. Я докладывал об этом. Затем — Япония открыла нам второй фронт. Большинство сил нашей армии скованы. В Ленинграде остался лишь охранный гарнизон, да балтийский флот. Защищать его нам больше некем. Лучшего момента для атаки и не придумаешь.
— Они же понимают, что мы это так не оставим? — прищурился Сталин. — Их расчет лишь на то, что мы сейчас заняты? А что потом? Когда мы освободимся?
— Без поддержки извне они бы могли еще и подумать, — согласился Литвинов. — Но раз решились — какие-то гарантии о помощи они получили. К тому же наш успех на восточном фронте не только поднял боевой дух нашей армии и благоприятно отразился на всех советских гражданах, но и всколыхнул Европу. Им нужна была срочно своя «победа». А наличных сил у уже задействованных стран не осталось. Склонить финнов к войне было самым легким из доступных им вариантов.