— Пускай они считают, что смогли склонить меня на свою сторону. Тем неожиданнее для них будет завтра. Что касается вашего предложения… оно интересное, — медленно кивнул Мореу. — Но у меня нет полномочий на заключение такого договора. Полагаю, у вас тоже, что вы возможно не знаете. Или же я что-то не знаю о вас. Уточните у месье Берегового. Однако мы можем отправить телеграммы сегодня вечером, и если там, — поднял он глаза к потолку, — посчитают заключение подобной бумаги необходимой, такие полномочия нам дадут.
— А что касается действий вашей дочери? — бросил я взгляд на Марию и тут же отвернулся. Эта чертовка опять уже чисто из женской вредности попыталась меня спровоцировать, облизнув губы и скрестив руки под грудью, визуально еще больше ее подчеркивая и увеличивая объем.
— Приношу извинения за ее поведение, — невозмутимо сказал Филипп Мореу, — но это было необходимо. Молодым людям свойственна горячность. Мы вас почти не знаем и как вы поведете себя в критической ситуации нам неизвестно. Вот я и попросил ее проверить вашу… устойчивость. Конфиденциально. Если вас это задело, еще раз приношу свои извинения. Мария, — строго посмотрел он на дочь, — прекращай.
Та вздохнула, но наконец прекратила свои ужимки. А потом и вовсе покинула нас, оставив наедине. Немного расслабившись, я решил расспросить Мореу о том, какие настроения в Париже и что ждут от нас.
— Побед, — пожал тот плечами. — От вас ждут побед. В противном случае, нам придется… сложно. Переживать же о том, что Франция выйдет из союза можно… но это случится лишь в одном случае — при смене власти в нашей стране.
— Откровенно.
Филипп скупо улыбнулся и пояснил.
— Я же вижу, что вы не дипломат. И чтобы не было недопонимания или неверного толкования моих слов, лучше я все скажу вам как есть. Уж не обижайтесь.
— Да нет, — усмехнулся я. — Обиды у меня к вам нет никакой. Так даже лучше.
Проговорив еще минут десять, Мореу был вынужден меня покинуть. Это меня на данном банкете «занесли в черный список» и даже по словам француза вздохнули с облегчением, когда я покинул общий зал. А вот его уход заметят сразу, и надолго отлучаться возможности у Мореу не было. Если мы не хотим привлечь к себе больше, чем нам нужно сейчас, внимания.
Я еще подумал — выйти обратно в зал или нет — раз уж мое нахождение там вызывает раздражение, было бы неплохо «позлить» этих высокомерных снобов, но потом усталость дала о себе знать. Ведь только сегодня мы прибыли, в посольстве толком не отдохнул — слушал Романа Владимировича, да и здесь сначала на ногах в зале стоял, потом «держал оборону» от Марии. Уж лучше выспаться перед завтрашним днем.
Уходя, сообщил о своем решении Береговому. Все же лучше уточнить — не нарушу ли я какой протокол, что может сыграть на руку противнику. Но тот меня заверил, что сейчас уже можно и покинуть банкет, что я с чувством выполненного долга и сделал.
Перед тем как лечь спать, я все же дал задание почтовой службе посольства отправить телеграмму о возможности заключения отдельного соглашения с французской стороной. Все, о чем мы говорили с Филиппом Мореу. И уже после этого рухнул на кровать. Что и говорить, что снилась мне прекрасная Мария с ее соблазнительными формами, желающая отдаться мне во всех позах.
— Что скажете, господа? — обвел взглядом соратников Игнаций Мосцицкий.
— Исключение из первого этапа переговоров этого сопляка прошло на удивление удачно, — самодовольно заявил Генрих Жимерский. — Думаю, и завтра все пройдет как по нотам.
— Красный дипломат ему все равно расскажет суть наших предложений, — не согласился с ним Эдвард Рыдз-Смиглый. — И давайте откровенно, похоже, его ничуть не смущает роль «свадебного генерала». И наша игра сегодня не имеет никакого смысла.
— Уберем под благовидным предлогом Берегового завтра, а после этого начнем дискуссию, — пожал плечами Генрих. — В ходе которой поменяем ключевые моменты соглашения. Те, на которые он никак пойти не сможет. Если все же пойдет — мы в выигрыше. Если нет — получится, что красные не хотят сами договариваться и за срыв переговоров будут ответственны они. Еще можно в ходе разговора и подлить «кипяточку» на его самомнение. Ткнуть носом, что сегодня он ни в чем не участвовал, иначе бы знал настроения при дворах иных стран. Выставить так, словно это он сам виноват в полном отсутствии интереса к переговорам, а ведь мы его так ждали… — ехидно оскалился мужчина.
— Мне доложили, что он все же провел встречу с Мореу, — веско обронил Игнаций. — И когда вернулся в посольство — тут же отправил телеграмму в Москву. Что в ней — мы не знаем.
Эта информация заставила всех присутствующих сильно задуматься.
— Француз вроде бы ясно выразился, что он на нашей стороне, — с сомнением в голосе протянул Генрих.
— Этот лягушатник может сказать что угодно, — фыркнул Эдвард. — Что вы ожидаете от человека, который без стеснения подкладывает свою дочь под любого встречного?
— А что сказал Джонатан? — спросил у Игнация Генрих.
— Лондон согласен нам подыграть.
— Только подыграть? Или выполнят то, что пообещают? — вскинул бровь мужчина.
— Обмануть русских — это и не обман даже, — улыбнулся Мосцицкий. — Сколько раз уже им говорили одно, а делали другое? Они привычные.
Мужчины тихонько посмеялись над шуткой.
— Значит, самое сложное — вывести из игры их дипломата? Уж с мальчишкой то мы справимся, — подвел итог Эдвард.
— Это не сложно. Все уже подготовлено, — махнул рукой Игнаций.
— Тогда до завтра, господа, — встал Рыдз-Смиглый.
После него и Жимерский поспешил на выход. День выдался тяжелый, но следующий станет не проще. Членам санации предстояло «большое представление», по итогу которого СССР должен не только остаться ни с чем, но и в кратчайшие сроки вывести все войска с ее территории, а зеленый коридор прекратит свое существование.
Утро оказалось тяжелым. Мало того что из-за эротических снов не выспался толком, так еще и Роман Владимирович приболел.
— Понос, — коротко сказал мне Аронов. — Отравился чаем. С помощником повара, который его заваривал, мы уже ведем работу, но много это не даст. Подкупили, а кто конкретно — он не знает. И вряд ли мы точно узнаем. Он же не отраву ему подмешивал, а слабительное.
— Решили убрать его из переговоров? — мрачно задал я риторический вопрос.
— Очевидно да, — пожал плечами НКВДшник. — Но вы же с ним и так договаривались, что их вести ты будешь, разве нет?
— Но совет Романа Владимировича может оказаться полезным, а главное — своевременным. А сейчас… — я поджал губы.
— И перенести не получится, — нахмурился, осознавший глубину проблемы Аронов.
— Почему?
— Глава делегации — ты. Вот если бы с тобой что случилось, еще были варианты. А так…
— А если и мне сослаться на недуг?
— Поздно, — поджал губы мужчина. — Польская сторона уже звонила, уточняя, только ли товарищ Береговой пострадал, или с тобой все в порядке и можно вести переговоры.
— И вы уже ответили, — вздохнул я.
Да, сегодня предстоит ОЧЕНЬ тяжелый день. Пожалуй, самый важный в моей жизни.
Глава 10
Февраль 1938 года
Я снова вошел в президентский дворец, только в этот раз меня провели не в банкетный зал, а в другое помещение. Хоть и поменьше размеров, но все равно довольно обширное. По центру стоял длинный стол с приставленными стульями. В его главе уже сидел Игнаций Мосцицкий. По левую руку от него расположились Генрих Жимерский и Эдвард Рыдз-Смиглы, по правую — посол Великобритании и посол Франции. В другом конце были места для нашей делегации. Кроме меня на встречу пришел Маленков, Аронов и Буревич. Аркадий Буревич состоял в Коминтерне и курировал как раз отделения Польши.
Понимая, что без присутствия Романа Владимировича, который мог бы и подсказать в сложных моментах и одним своим нахождением здесь не дать откровенно соврать принимающей стороне, меня просто сомнут, я решил начать с «нападения». Что как известно — лучшая защита.
— Здравствуйте, товарищи, — кивнул я всем, чем вызвал мимолетную тень раздражения и у поляков и у англичанина. Не привыкли они к такому обращению. И прежде чем они что-то сказали в ответ, я тут же посмотрел в глаза Мосцицикому. — Не подскажите, что здесь делают третьи лица? Почему на двусторонних переговорах посторонние?
— О ком вы говорите? — удивился, как мне показалось вполне натурально, президент Польши.
— Я про представителей Великобритании и Франции.
— А, вы об этом, — улыбнулся пан Игнаций. — Вы правильно заметили — они представители своих держав. Кои тоже заинтересованы в положительном завершении нашей встречи.
— Положительном для кого? — вскинул я бровь. — Как бы то ни было, они вполне могут подождать и за дверью.
— Вчера вас не смутило их присутствие, — нахмурился Мосцицкий.
— Вчера был банкет, на который вы могли пригласить кого угодно, так как вы здесь хозяин. Если вы считаете, что на текущих переговорах можно допустить посторонних лиц… пусть и заинтересованных в его положительном, — с едва заметной усмешкой скопировал я Мосцицкого, — исходе, тогда почему бы не пригласить еще и пана Брылянского?
Ян Брылянский был главой коммунистической партии Польши и от одного только упоминания его имени лица польской стороны скривились, как от зубной боли.
— Вы отказываетесь от переговоров? — тут же попытался ухватиться за мое поведение Мосцицкий.
— Отнюдь. Я наоборот — за то, чтобы они прошли в максимально деловой обстановке. Но раз уж вы решили добавить людей в наш узкий круг, то и я предлагаю свои кандидатуры. Иначе получается, что сорвать их пытаетесь вы. Или все же позовем уважаемого пана?
— У господина Найджела есть предложение, которое поможет быстрее найти компромисс для обеих сторон, — сказал Мосцицкий.
— Уверен, у товарища Брылянского этих предложений гораздо больше. Ведь в отличие от присутствующего здесь мистера Найджела, пан Брылянский живет и работает здесь, в Варшаве. И именно к его деятельности, насколько я помню, и есть вопросы у вас, панове. Логичнее договариваться с ним, а не слушать непонятные предложения мистера Найджела. Которые он к слову еще и не озвучил.