иновна ли она вообще. Согласно протоколу есть только один человек, который не просто упоминает Заику, но и дает более-менее подробные показания. Чрезвычайно запутанные, они тоже попадают под категорию «доказательная база недостаточна». Все остальное — лишь слухи и догадки об этой слегка заикающейся девочке, чьи волосы скрыты под полицейским шлемом.
Марию арестовали в марте, в тот же день, в который знаменитый впоследствии псаломщик Кофод открывал в Кристиансхауне школу рукоделия. В протоколах говорится, что задержали ее в подвалах дома, в котором она проживала. Можно удивляться тому, как полиция смогла ее там найти, но если уж этому суждено было произойти, то очевидно, это должно было произойти в подвалах. Конечно же, Мария не раз забиралась туда, куда никто другой не решался спускаться. Она хорошо знала эти хлюпающие пузырями шахты, помещения под которыми были теперь заполнены светло-коричневым илом. Она (и не исключено, что и остальные дети) явно понимала, что в один прекрасный день все это исчезнет. Ее задержали в подвалах и привезли в полицейский участок, где с нее сняли шлем — именно по нему ее и опознали как Заику, — и на следующий день отвезли в городской магистрат. Нет никаких объяснений тому, почему заседание проходило именно там, в сумрачных залах Ратуши. Это действительно странно, ведь попечительский совет скептически относился к муниципальной бюрократии, которая тогда, как и сейчас, выступала против всего, практически всего, что предполагало какие-либо перемены. Вероятно, все решилось в последний момент, потому что задержали вожака, вдохновителя, закоренелого преступника, и не нашлось другого места для заседания — только это помещение с высокими сводами, в центре которого Мария — если это, конечно, была она — и стоит, в свете мартовского солнца, прокравшегося через окно. Перед ней сидят члены попечительского совета: бургомистр Дрешель, адвокат Верховного суда Байер, фабрикант и оптовый торговец П. Карл Петерсен, купец Мартин Хансен, врач Дамбман, который вскоре расскажет о законе Бойля — Мариотта, старший учитель Кнуд Кристенсен, пастор К. Вагнер и госпожа М. Хауербах, домохозяйка. Кроме них, присутствовал служащий магистрата, человек, имя которого в протоколе не указано и который за время всего заседания не произнес ни слова. Все они внимательно смотрят на стоящую перед ними девочку, на нее падают лучи солнца, но кажется, что свет этот идет изнутри. Волосы у нее светлые и длинные, глаза удивительно голубые и на вид ей совсем, совсем мало лет. Все они подметили это, все девять взрослых, но кроме того, что все они обращают внимание на волосы и на возраст, каждый из них видит что-то свое. Кое-кто из них записал свои впечатления на листках лежащих перед ними блокнотов, и поэтому мы знаем, что пастор Вагнер почувствовал, что перед ним женская реинкарнация Иисуса в храме, и что оптовику П. Карлу Петерсену вспомнилась дочь его, так сказать, массажистки, старшему учителю пришла на ум «Девочка со спичками», в голове домохозяйки зазвучали какие-то народные песни, и единственным общим знаменателем всех этих ассоциаций было понимание, что Мария невиновна. В первые же мгновения, когда Мария просто предстала перед ними и все замолчали, исход заседания был предопределен. В эту минуту попечительский совет утвердился во мнении, что, вне всякого сомнения, перед ними не преступник, а какая-то Красная Шапочка или заблудшая овечка. Вся эта ситуация, как мне кажется, имеет символический характер. Она под определенным углом иллюстрирует то, как в общем работала общественная система заботы о детях в Дании двадцатых годов. Людьми, находящимися в этом зале, в эту минуту руководят самые разные мотивы: политические, эротические, религиозные, а также и благотворительные — без сомнения, и благотворительные, но между ними и девочкой, стоящей в центре зала, огромное расстояние, почти пропасть, через которую они пытаются перебросить мостик, опирающийся на понятие «невиновность».
Дальнейшее было уже чистой формальностью. Они задали несколько вопросов, на которые Мария дала односложные ответы. Нет, она не понимает, почему ее арестовали. Да, конечно, у нее есть р-р-одители. Да, ее кормят три раза в день. Да, она принимает душ по меньшей мере раз в неделю. Да, она учится в школе. Протокол этого допроса вызывает недоумение. Никто не поинтересовался фамилией Марии, никто не спросил, как зовут ее родителей или в какую именно школу она ходит. Во всяком случае, если они и задавали эти вопросы, в протокол это не попало. Возможно, дело в том впечатлении, которое произвела Мария, и в том, как все застыли, когда почувствовали, что перед ними не Заика, а какое-то непонятное существо, которое смотрит прямо им в сердце, потому что именно так Мария и говорила с ними. Странно, что попечительский совет не понял ее — слово «невиновность» никак не может быть отнесено к ребенку. А вот Мария их поняла. Будучи чрезвычайно восприимчивой, она уловила сущность этих людей, вникла в нее и предложила им как раз то, о чем они всегда мечтали: Красная Шапочка без волка, Грета без Ханса и представление о Невинном Ребенке.
Все это нам что-то напоминает. Такое же смятение царило в церквях, когда Анна являлась перед прихожанами, и когда Адонис, странствуя по Ютландии, выступал перед крестьянами — загадочное соединение честности, расчетливости, наивности и мудрости. Это сочетание порождало печальные вздохи, почти что плач, вздохи, вибрировавшие в тот день под сводами копенгагенского магистрата.
В заключение некоторые члены попечительского совета взяли слово, что вообще-то случалось редко. Но во всем происходящем было что-то неординарное и это, очевидно, заставило их выступить. Домохозяйка, фру Хауербах, высказала сожаления по поводу ошибочного ареста и заявила, что хотела бы иметь такую дочь, а П. Карл Петерсен сообщил, что намерен завещать свой огромный дом по улице Странвайен, номер 263, молодым людям, которым негде жить. Врач Дамбман рассказал о законе Бойля — Мариотта, а затем старший учитель подвел итог. Его выступление представляется важным. Речь в нем идет о правильном подходе к сексуальному просвещению, и как это связано с Марией, можно только догадываться. С чего это вдруг переходить на такие вопросы? Отвечаю, что они здесь и прежде рассматривались, и если члены попечительского совета решили, что Мария (а до нее и после нее и другие дети) невинна, то это связано с их взглядами на вопросы нравственности, которые старший учитель и решил осветить в своей речи. Сексуальное просвещение, по его словам, должна взять на себя семья, но она не в состоянии этого сделать, школа дистанцировалась, и никто ничего не делает. Старший учитель сказал, что он хотел бы подчеркнуть: чрезвычайно важно, чтобы руководство в этом вопросе осуществлялось одновременно с моральным воздействием, призывом не торопить события, а подождать, пока душа и тело окрепнут и созреют для длительной жизни в браке. И воспитывать молодежь в этих вопросах следует отнюдь не журналами, продающимися в газетных киосках и табачных лавках. Он вовсе не предлагает членам совета взять на себя такое просвещение, но совету следует по возможности обеспечить, чтобы оно осуществлялось наилучшим образом и там, где следует.
На этом он закончил, и чтобы понять его речь, следует посмотреть на нее не только в свете золотого мартовского солнца, освещающего Марию, но и в свете собственного опыта Марии в доме в Кристиансхауне, где она была заводилой игр с раздеванием, где она запросто заходила к проституткам и где в ее детстве родители, не стесняясь, занимались при ней любовью. Но более всего следует обратить внимание на мысль старшего учителя о том, что следует сдерживать себя, не торопить события и ждать, пока тело и душа будут готовы и окрепнут, и именно это звучит несколько странно в ушах Марии. Совет не переживать, не торопиться, ничего не требовать, а только ждать пока бла-бла-бла, такой совет для старшего учителя имеет совершенно другой смысл, чем для Марии, которая выросла в доме, где многие, если не сказать большинство, ложились спать голодными и где каждый, с самого раннего детства, усвоил, что кто не успел, тот опоздал.
С этим знанием (и не только с этим) Мария выслушивает речь учителя, после чего ее отправляют домой. В зале остается попечительский совет, о членах которого можно сказать, что в данном случае они не поняли ничего. Разумеется, и раньше, и позже случались необычные заседания, включая и заседания, посвященные Марии. Разумеется, бывали и случаи, когда все они соображали гораздо лучше, но в этот мартовский день в Копенгагене двадцатых они совсем ничего не поняли.
Здесь нужно рассказать об одном событии — до наступления катастрофы и до того, как настанет конец всему: о встрече Марии с богатством. А встретилась она с ним таким же весенним днем, когда отправилась бродить в одиночестве и случайно забрела в дальний угол двора. Там она наткнулась на владельца их дома и еще нескольких домов в Кристиансхауне и половине Вестербро, а также владельца транспортной компании Андреасена — сгорбленного, потрепанного жизнью человека в синем рабочем комбинезоне. В то время он был легендарной личностью, а для некоторых людей, которые помнят его, он и до сих пор таковой и остается. И хотя его вообще мало кому доводилось видеть, Мария сразу поняла, что это он. Он сидел на навозной куче, которая возникла тут по его распоряжению. Дело в том, что в этой части дома, в этих дальних флигелях, которые даже он не смог никому сдать, Андреасен устроил трехэтажный коровник, от которого теперь над землей осталось только два этажа. Увидев Андреасена, Мария остановилась и долго, очень долго стояла, разглядывая его. Мужчина, сидящий на навозной куче, тоже посмотрел на нее, и, собственно говоря, больше и нечего сказать об этой их встрече. У меня слишком мало сведений, чтобы строить предположения, о чем именно думала Мария, и я уж точно не могу предположить, что подумал владелец домов, коровника и транспортной компании. Нет никаких оснований полагать, что Мария почувствовала безысходное одиночество этого человека, одиночество, из-за которого он в свое время завещает все свое состояние масонской ложе, в которой никогда не состоял, — ему захотелось, чтобы хоть кто-то отнесся к нему без неприязни. По-видимому, Мария не могла заподозрить его в неведении относительно того, что происходит с домом. Но Андреасен не знал, что дом оседает и что именно поэтому находящиеся в заточении коровы все чаще и чаще жалобно мычат, теперь еще и по ночам. Но кое-что она все-таки запомнила. По куче, вокруг Андреасена, прыгают его курицы — они на свободном выгуле, а сам он держит одну из них в руках. У курицы сломана нога, и любой другой человек, любой без исключения, зарезал бы ее, Мария в этом не сомневается. Но не он. Мертвая курица — это убыток, небольшой, но все же убыток. Вот почему он, сидя на навозной куче, пристраивает к сломанной ноге курицы приготовленную им щепочку — что-то вроде шины для фиксации кости, которая никогда не срастется. Мария и Андреасен смотрят друг другу в глаза, он заканчивает свою перевязку и отпускает курицу. Еще до того, как Мария разворачивается и уходит, мимо нее, в свете весеннего солнца, спотыкаясь и кудахтая, пробегает курица, устремляясь в самую середину двора. Эта картинка осталась в сознании Марии. Курица на дер