чески старается задержать поступательный ход ее развития. «Эта самая уверенность и сознание нашей правоты служат мотивом в отношениях ко всему внешнему миру, ко всему, что не мы и что не может быть нами. Отсюда и положение, служащее нам девизом: Кто не за нас, тот против нас».
А разве не этим девизом руководствовались массы в октябре 1917 года, когда шли против твердынь капитала, против вчерашних лжедрузей революции?
А раз предстоит беспощадная борьба, и борьба не только с правительством, но и со всеми остатками старого буржуазного строя, то в этой борьбе нечего считаться со средствами, хотя бы против этих средств и продолжали бы шипеть враги революции. «Ко всему тому, что мы раз признали за истину, за необходимость, за неизбежность, ценой крови множества своих братьев заплатив за то признание, ко всем средствам и приемам, которые считаем наиполезнейшими, наивернейшими, наискорейшими в преследовании нашего великого дела, убежденные в этом путем горького опыта, – мы относимся, как к священным заповедям, не допуская никаких отступлений, послаблений и непоследовательности, вызываемой обыденной и грошевой нравственностью или барской честью, родственным чувством или личной привязанностью ко всему, относящемуся до нашего общего дела, чувствуя и сознавая нашу главную силу в неумолимой последовательности и неотступности в преследовании нашей задачи»[21].
Ставя конечной своей целью торжество социальной революции, а средством для достижения этой цели – политический переворот, Нечаев глубоко убежден, что совершить его возможно единственно насильственным путем. Поэтому в понятие социальной революции неизбежно должны были входить два этапа, последовательно следующие один за другим: первый, начало революции, время разрушения существующих общественных форм, доведение их до аморфности, и конечный, созидание, т. е. образование совершенно новых форм из этого аморфизма».
Намечая план первого этапа, Нечаев, независимо от Бакунина, должен был признать наличие стихийности на этой стадии развития революции. «Сперва как бы исключительные события, называемые современниками поступками фанатизма или исступления, они должны чаще и чаще повторяться в разных формах, перейти потом как бы в повальную страсть молодежи и, наконец, во всеобщее восстание. Это естественный путь»[22].
Какова же роль партии в этом стихийном процессе? И Нечаев отвечает: Для настоящей революции нужны личности, не во главе толпы стоящие и ею повелевающие, а скрытые незаметно в самой толпе и незаметно связывающие посредством себя одну толпу с другой, дающие также незаметно одно и то же направление, один дух и характер движению. Такой только смысл имеет ведение тайной подготовительной организации и настолько она необходима»[23].
Но на обязанности организации лежало не только руководство массами в момент восстания, но и вся подготовительная работа по расшатыванию политического и экономического строя. Появись Нечаев значительно позже, когда на историческую арену уже выступил рабочий класс с его могучим орудием экономической и политической борьбы, начала революции стачек и забастовок, Нечаев, несомненно, выдвинул бы это средство борьбы в качестве фактора, расшатывающего экономический и политический строй. Но в его время не могло быть этого могучего орудия. В поисках этого фактора он должен был признать неизбежным систему политического террора. Но одним индивидуальным террором Нечаев не мог ограничиваться. По мере роста движения индивидуальный террор должен уступать место коллективному террору масс. Дела, инициативу которых положил Каракозов, Березовский и пр. «должны перейти, постепенно учащаясь и увеличиваясь, в деяния коллективных масс, в роде деяний товарищей Шиллерова Карла Моора, с исключением только того идеализма, который мешал действовать, как следует, и с заменой его суровой, холодной, беспощадной последовательностью. Все таковые коллективные деяния молодежи быстро должны принимать все более и более народный характер – от прилива озлобленных, ничего не щадящих народных сил.
Таким образом, подводя итоги намеченной Нечаевам тактики политической борьбы, можно с уверенностью сказать, что такой четкой постановки методов политической борьбы нельзя проследить ни на одном этапе революционной борьбы донечаевского периода. В нечаевском движение русская революция впервые имела такие четко поставленные задачи и такую последовательную революционную тактику, с какой должны были разворачиваться события. Мало того, не только в нечаевском движении, но и в движении позднейшего периода, революционная борьба разворачивалась с значительно большей туманностью и внутренними противоречиями. Единственно, чего недоставало Нечаеву – это опоры не на туманное представление «народа», а на рабочий класс, на этого единственного носителя классово-революционной борьбы. Но тут уж не вина Нечаева, а вина времени, в обстановке которого приходилось разворачивать Нечаеву свою революционную деятельность. К торжеству социальной революции Нечаев шел верными средствами, и то, что в свое время не удалось ему, то удалось через много лет большевикам, сумевшим воплотить в жизнь не одно тактическое положение, впервые выдвинутое Нечаевым.
На языке буржуазных историков обычно принято считать, что у Нечаева не было никакой политической программы, что он был не больше, как политический авантюрист, «вписавший кошмарный эпизод» в историю революционного движения, что единственное, на что еще можно обратить внимание в его воззрениях – это наличие известных анархистских идей Бакунина, но что это «лучшее», в силу своей беспринципности, Нечаев настолько исказил и обезобразил, что самый анархизм в нечаевской трактовке принял отталкивающий вид.
Понятно, что со стороны буржуазной мысли Нечаев не мог заслужить какой-либо другой оценки. Мало того, каждый правоверный анархист считал и считает своим священным долгом откреститься от анархистских взглядов Нечаева. Но от подобного отношения представление о политических взглядах Нечаева становится лишь более отчетливым, очищаясь от лишней шелухи, так как «худшее», что действительно можно обнаружить в политическом мировоззрении Нечаева, – это и есть частичное внедрение анархистских взглядов Бакунина в его политическое мировоззрение. Если бы действительно можно было бы снять с политической программы Нечаева анархистский налет, то она представилась бы в совершенно ином, значительно выдержанном виде. Влияние анархистских идей на политическое мировоззрение Нечаева было кратковременным и поверхностным.
Несмотря на свой незначительный возраст – 22 года, – практически Нечаев был значительно сильнее великого «апостола разрушения». В области русских дел Бакунин был малосведущим революционером и прислушивался более к Нечаеву, чем к своему собственному опыту. В этом отношении вся практическая деятельность Нечаева – организация первичного кружка студенческой молодежи, а потом и общества «Народной Расправы» – всецело была продуктом огромной политической интуиции самого Нечаева. Единственно, на чем действительно сказалось влияние Бакунина – это на частичном просачивании отдельных анархистских положений в чисто литературные построения Нечаева.
Анализируя единственный литературный памятник первичного этапа развития нечаевского движения – «Программу революционных действий» – можно легко заметить, что в ней нет никаких следов анархизма. В этот период Нечаев не был лично знаком с Бакуниным. На построение основных положений «Программы» не оказали влияния даже такие статьи Бакунина, как «Наука и народ» и «Наша программа», напечатанные в № 1 журнала «Народное Дело» за 1869 год, который был широко распространен среди учащейся молодежи в период студенческих волнений[24].
Расплывчатые положения этих статей лично Нечаеву ничего не могли дать. Рассчитанное на пробуждение общественно-революционной мысли, «Народное Дело» имело огромное влияние на умонастроение тогдашней студенческой массы, но только не на самого Нечаева. Если Нечаев и рекомендовал молодежи этот журнал, то только потому, что он был в то время единственной революционной литературой, которую еще можно было читать. Рекомендуя бакунинскую «Программу Народного Дела», Нечаев тут же подвергал ее убийственной критике. «Мы вполне согласны с «Программою», высказанную в статье первого номера «Народного Дела»; но далеко не согласны с его умеренным тоном, с его литературными формами и вообще со всею абстрактно-теоретической обрисовкой. Нам нужна та же мысль, но высказанная просто, на языке общенародном, в форме, доступной для всех, и потому без всякого ученого или ложноученого хлама.
Что же касается воззвания Бакунина к учащейся молодежи, то Нечаев заявляет о нем, что это «вещь дельная, хотя и далеко не высказывающая всего» 2). Если Нечаев и соглашался с Бакуниным, с его «Программой» и «Воззванием», то только лишь в постановке вопроса, что учащаяся молодежь действительно должна причина помощь народу, – но ведь это было не более, как общим местом, начиная со времен Герцена. Критическое отношение бакунинской «Программе» высказано было в момент наибольшей личной связи Нечаева с Бакуниным, летом 1869 года. Это обстоятельство имеет огромное значение, так как даже в этот период Нечаев считал себя вправе не соглашаться с Бакуниным.
Гораздо большее влияние на построение «Программы революционных действий» оказали господствовавшие в то время и значительно позднее народнические предрассудки современников. Здесь Нечаев, действительно, отдал дань народничеству. Но нечаевское народничество было таким, от которого в свою очередь открещивались и народники. Влияние бакунинских идей на построение теоретических взглядов Нечаева имело место лишь в период личного знакомства Нечаева с Бакуниным с марта по август 1869 года, когда оба они жили в Швейцарии. Но это влияние было только литературным. Отразилось оно в значительной мере лишь на № 1 журнала «Народная Расправа», вышедшем в Женеве летом 1869 года. Отдавая дань личной близости с Бакуниным, Нечаев невольно допустил в построении своих теоретических воззрений ряд чисто бакунинских положений, которые внесли только глубокую путаницу и противоречивость в его собственные положения.