итическую борьбу с целью захвата государственной власти и передачи земли крестьянам, а фабрик и заводов рабочим. Благоприятный момент для захвата власти рисовался Нечаевым 19 февраля 1870 года, когда оканчивался срок временных обязательств крестьян к помещикам. К этому времени должна была быть закончена вся организационная работа, развернута сеть «отделений», намечены основные формы будущего общественного и государственного строя и подготовлены ударные кадры.
Таков был первичный набросок ближайшей революции. В этом наброске сказалась уже вся сила и мощь организаторских способностей Нечаева. По времени это была первая в России попытка «подготовленного плана» революции. И недаром такой авторитетный историк-марксист, как М.Н. Покровский, говоря о плане «назначенной революции», определенно заявляет: «В конце 60-х годов складывается в русских революционных кружках план, который впоследствии сильно осмеивался меньшевиками и который реализовался буква в букву 25 октября старого стиля 1917 г. – план назначенной революции (курсив автора. – А. Г.). Этот план назначенной революции, правда, в очень наивных формах появляется у нас «впервые в нечаевских кружках» (курсив наш. – А. Г.). Рассматривая нечаевскую организацию, как первую попытку применения плана «назначенной революции», гениально воплощенную в жизнь 25 октября 1917 года, М.Н. Покровский этим самым определяет и истинное положение Нечаева в истории революционного движения в России. Несколькими строчками ниже он говорит о нечаевской организации, как о «первом детском наброске назначенной революции». Так, как подошел к нечаевскому движению М.Н. Покровский, иначе и нельзя было подойти. Нечаевское движение действительно представляло детство той грандиозной революционной борьбы, которая впоследствии развернулась на протяжении целых десятков лет под руководством партии большевиков и которая победоносно завершилась 25 октября 1917 года. В этом и заключается вся сила и все историческое значение нечаевского движения. Борясь с извращением революционного облика Нечаева, М.Н. Покровский определенно подчеркивает, что «в настоящее время никакой грамотный человек (курсив наш. – А. Г.) не рассматривает Нечаева, как какого-то полоумного бандита, который устраивал какие- то сумасшедшие подпольные кружки для проведения при помощи этих кружков какой-то полуразбойничьей революции».
Но, к несчастью, высказанное М.Н. Покровским утверждение, что «никакой грамотный человек не рассматривает Нечаева, как какого-то полоумного бандита», не находит своего полного оправдания. И до сих пор среди многих и притом достаточно грамотных и исторически образованных людей по-прежнему продолжает существовать представление о Нечаеве, как о каком-то «политическом авантюристе». Слишком сильно, очевидно, влияние буржуазного наследия прошлого и не так легко, очевидно, расстаться с укоренившимися представлением[30].
Под влиянием мемуарной накипи и всякого рода гипотез политических противников Нечаева – историческая сущность его настолько замуравлена, что не сразу можно вскрыть подлинный облик революционера-борца. Один из действительных и притом решительных сторонников исторической реабилитации Нечаева, другой историк марксист М.Н. Коваленский категорически заявляет: «В наши дни, когда нами пережиты три российских революции, когда не только мораль, но и вся решительно наша жизнь подвергается пересмотру и переоценке с новых пролетарских точек зрения, – ныне пора, казалось бы, сделать пересмотр и переоценку деятельности Нечаева. Пора заняться реабилитацией революционера, который не только от других требовал жертв во имя революции, но и свою жизнь отдал ей без оглядки и без остатка и своим собственным примером запечатлел верность принципу: «все для революции».
В вопросе о переоценке революционной деятельности и исторической реабилитации Нечаева невольно бросается в глаза следующий, довольно любопытный факт. Поскольку со стороны представителей народнической или другой какой-либо буржуазной мысли вся революционная деятельность Нечаева встречает решительных противников, постольку со стороны представителей марксистской мысли она находит не менее решительных сторонников его реабилитации. Да это и понятно. В нечаевском движение русская история впервые имела четко выраженный этап политической борьбы во имя торжества социальной революции и коммунистических форм общественного строя.
Пусть, с точки зрения современного понимания основ коммунизма, не все положения Нечаева выдерживают критический анализ истории, пусть в его построениях можно обнаружить ряд глубочайшей важности пробелов, тем не менее во всех его теоретических и практических построениях можно проследить наличие огромного политического чутья. Если принять во внимание условия той отдаленной эпохи и историческую обстановку, среди которой разворачивалась революционная деятельность Нечаева, то все недочеты выдвинутой Нечаевым политической программы объективно становятся достоинствами ее[31].
В то время невозможна была широкая классовая борьба, так как не только не было пролетариата, как революционного класса, но и само движение только начинало выходить на историческую сцену. Поэтому во всех построениях Нечаева не прослеживается так четко огромнейшая роль капиталистического фактора, усложнившего классовые взаимоотношения и классовую борьбу, с которым приходится считаться в настоящее время. Но если не быть строгим и учесть ряд исторических предпосылок, с которыми не мог не считаться Нечаев и которые, помимо него, определяли характер начатого им движения, то во всех теоретических и практических построениях его можно обнаружить зародыши современной классовой борьбы. Нечаев опередил свое время.
В этом его глубочайший исторический трагизм и глубочайшее историческое значение. На рубеже 60-х и 70-х годов, силою своего несомненно гениального политического чутья, Нечаев как бы предвосхищал характер будущей классовой борьбы, ее методы и тактику, а также и роль партии в этой борьбе во имя достижения коммунистического строя грядущего общества. Все, что рисовалось Нечаеву в ту отдаленную эпоху, но что, в силу исторически независящих от него причин, не было достаточно обосновано, все это нашло свое глубочайшее и полное воплощение в методах и в тактике политической борьбы Российской Коммунистической Партии на протяжении 25-летней ее истории. В этом несомненно гениальном предвосхищении характера содержания современного коммунистического движения и заключается исторически огромная заслуга Нечаева и те основные положения, какими приходится руководствоваться в вопросе его исторической реабилитации. Как отдаленного предшественника русского большевизма, история его не только реабилитирует, но она давно уже его реабилитировала.
Рувим КанторВ погоне за Нечаевым
Предисловие
При составлении настоящей книги я пользовался донесениями Карла-Арвида Романа – крупнейшего, на мой взгляд, агента III Отделения, «работавшего» в эмигрантской среде в течение второй половины 1869 и всего 1870 года. Часть донесений адресована заведывавшему в то время агентурой III Отделения Константину Федоровичу Филиппеусу, а остальные (незначительное меньшинство) представлялись их автором полковнику Антону Николаевичу Никифораки, руководившему розысками Нечаева за границей и находившемуся большею частью, как и Роман, в Женеве. Все донесения, – вернее та пачка, которой я располагал при работе, – хранятся в Ленинградском Историко-Революционном архиве (I Отдел. Политическ. Секции).
С точки зрения истории русской эмиграции 60-х и 70-х гг., донесения эти представляют чрезвычайный интерес, приоткрывая завесу над некоторыми, далеко не второстепенными, фактами из жизни тогдашней эмиграции, к которым III Отделение руку приложило. В равной степени они наглядно выясняют характер и способы секретной агентуры знаменитого «высокого учреждения», мало отличающиеся от тех, к которым, спустя много лет, прибегал и памятный всем Департамент полиции…
Работая над таким материалом, как «агентурные донесения», всегда приходится относиться к ним с особой осторожностью. В этом отношении донесения, использованные в настоящей книге, являются завидным исключением. С первого же знакомства с ними убеждаешься в том, что автор их – агент совершенно особого типа. В донесениях отсутствует всякий фантастический элемент, нет намека на грандиозные заговоры, – одним словом, они не затрагивают излюбленных тем подобного рода агентов. На протяжении многих страниц Карл-Арвид Роман спокойно рассказывает о таких вещах, которые навряд ли могут способствовать целям шантажа. Я полагаю и, думаю, безошибочно, что большею частью и в главных случаях донесения правдивы. Читатель, надеюсь, сам убедится в этом. Те несколько случаев, когда совершенно ясно вырисовывается его действительная роль, заставляют одновременно относиться к его остальным показаниям с некоторым доверием.
Только после того, как полностью будет опубликована переписка Бакунина с Огаревым, о которых, главным образом, идет речь на страницах книги, представится возможность подвергнуть показания данного агента должной проверке. Пока же мы располагаем только незначительной частью этой переписки, – проверить донесения невозможно, за исключением, конечно, тех случаев, в отношении которых соответствующий материал был налицо. В последнем случае, как увидим, сообщения агента вполне совпадали с данными, существующими в литературе.
Прошу не предъявлять к книге тех требований, которых автор сам не предусматривал. Моей целью было на сыром материале показать, как «работало» III Отделение. Естественно, что я везде предпочитал предоставить слово самому агенту, а не передавать содержание его донесений. Излагать «агентурное донесение» – задача щекотливая: всегда рискуешь передать не точно то, что нужно, и что в действительности агент писал.