«7 октября 1869 г.
20 Route de Carouge, Genève.
Милостивый государь.
Письмо ваше получил и совершенно согласен с вами на посредство Александра Ивановича или кого он изберет. Срок окончания дела дать могу только самый последний до 1 ноября. Должен непременно выждать на некоторые известия. Может быть, буду в этом месяце в Париже или если нужно будет, буду вас просить приехать и даже показать вам каталог всего, что на продажу, и сделаем условие. Я бы хотел знать от вас, до какой суммы вы пойдете? Вот все, что сегодня могу вам сообщить.
Остаюсь с уважением
Роман временно воздерживается назвать сумму, указывая, что это зависит от «степени важности» бумаг. По поводу письма он, кроме того, пишет Филиппеусу: «Тхоржевский не мастер на память – каталог видел»[65].
При очередной встрече с А.И. Герценом 11 октября (н. с.) Роман рассказал ему о содержании письма Тхоржевского.
«Вопрос Тхоржевского о том, чтобы я наперед назначил цену, Герцен нашел, как он сам выразился, нелепым, тем более, что в письме к нему, Герцену, Тхоржевский говорит, что сам будет в октябре в Париже и тогда скажет о цене. Тем не менее я успел заметить, что Герцен крайне интересуется этим делом, ибо без того, что я даже и не намекал ему, он сам вызвался тотчас же снова написать Тхоржевскому и добиться от него обстоятельного ответа. Я же, с своей стороны, в сегодняшнем письме моем к Тхоржевскому представил ему, что я не в состоянии определить цены, не видав подробно бумаг.
В разговоре со мною о будущем мнимом издании мною бумаг Герцен проникнут всегда сильным желанием, чтобы я печатание продолжал у Чернецкого[66] в Женеве (он, видимо, сам, того не замечая, считает дело как бы поконченным), на что я, конечно, не даю решительного ответа, ссылаясь на то, что для меня, быть может, русская типография в Лейпциге Брокгауза будет выгоднее. Чтобы тут не вышло недоразумения, в случае справок, я написал уже Брокгаузу в Лейпциг, прося его ответить мне о цене печатного листа своей типографии. Я успел здесь рационально (sic!) узнать о существовании русских типографий в Карлсруэ, Лейпциге, Дрездене и Берлине и ознакомиться с их положением. Конечно, об этом закидываю, при удобном случае, словцо Герцену, чтобы укрепить его веру в то, что имею намерение печатать бумаги. В этом случае мне много должно помочь некоторое знание тонкостей издательской деятельности, почерпнутое мною здесь в разговорах с книгопродавцами Франком и др. С Франком у Герцена вчера вышла сильная размолвка по поводу того, что Франк отказался от покупки у Герцена исправленного издания его сочинения «La Russie et la revolution», несмотря на то, что контракт был уже у нотариуса совершенно готов. Вероятно, размолвка с Франком и лопнувшая надежда получить с него 2.000 фр. были поводом тому, что Герцен был совершенно расстроен (что, видимо, старался предо мною скрыть). По словам же Герцена, он сам отказался от сделки с Франком, ибо находит выгоднее заключить таковую с Лакруа и вот почему он, Герцен, занят и не успел еще составить проект контракта. Пустяки! Барин лукавит: он с Тхоржевским в самой усердной переписке по поводу моего дела. Герцен говорил мне, что он поселяется на постоянное жительство в Париже и ждет только некоторых писем из Флоренции от родных, чтобы нанять квартиру. Жаловался на дороговизну квартир и вообще жизни в Париже[67]. Видно, у барина нет денег. Говорил также, что, несмотря на то, что обещал Тхоржевскому приехать в Женеву в октябре, он не может исполнить свое обещание ранее первых чисел ноября, вследствие каких-то дел. В Grand Hôtel de Louvre Герцен занимает большой и, по всей вероятности, недешевый номер в три комнаты. Когда вопрос обращался к бумагам, то Герцен говорил, что мне предстоит большой труд в отношении оценки их, ибо между ними есть много таких, которые для историографа имеют большое значение, а для него же, например, они ничего не стоют, ибо часто носят на себе характер сплетен, до чего покойный князь был большой охотник.
Следующие слова Герцена убедили меня вполне, что он в переписке с Тхоржевским по поводу бумаг. Трудно удержать в памяти буквально все речи Герцена, но вот их смысл: Тхоржевский желает, чтобы в условии было помещено, что я обязан тотчас же опубликовать во французских и немецких газетах, что, приобретя право издания, я теперь же к нему приступаю. Я против этого не возражал, но заявил, что соглашусь не иначе, как с оговоркою, что обязательства, заключенные Тхоржевским до сего времени, для меня не обязательны. Публикация мне нисколько не повредит, попали бы только раз бумаги в мои руки, тогда пусть хотя вся эмиграция тянет меня к ответственности за неисполнение обязательств. Вся проволочка теперь со стороны Тхоржевского заключается, по-моему, в двух главных причинах: 1) в нерешительности, какую назначить цену, и 2) оправдать себя, в случае какого-либо казуса, в глазах эмиграции тем, что дело сделано не торопясь.
Говорил он (Герцен) мне также, что ему положительно известно, что русская часть бумаг покойного князя находится в совершенном порядке; французская же часть страдает отсутствием этого порядка; что в них интересного весьма много (в обеих частях) из прошлого царствования, из настоящего же весьма мало.
Затем Герцен весьма много говорил мне еще о старых своих мытарствах по разным странам и о намерении своем поселиться в Париже, если и не навсегда, то надолго. Вообще в его рассказах много интересного и правдивого, но в то же время проглядывает желчь и усталость от борьбы с жизнью. На этот раз я не берусь определить более верно Герцена, ибо, быть может, он находился под влиянием неудачи дела своего с Франком. Ругал он чрезвычайно Трубникова за распространение фальшивого слуха о сыне его, обращавшегося будто бы к священнику Раевскому с просьбою исходатайствовать ему дозволение приехать на время в Россию. А между тем дело было вот как: сын Герцен при свидании с молодым князем Горчаковым выразил ему свое желание побывать на время в России. Сей последний передал об этом своему отцу, а «либеральный канцлер» не замедлил написать Герцену официальную бумагу, что пребывание его в России признается невозможным. Эта официальная бумага либерального министра, как говорил Герцен, доказывает, как бюрократизм сильно вкоренился в России»[68].
12 октября (н. с.) Роман опять виделся с Герценом. «Я встретил недалеко от моей квартиры Герцена, который говорил, что, будучи по какому-то делу на бульваре Sevastopol, он намеревался зайти ко мне, чтобы мне передать, что Тхоржевский просит меня приехать в Женеву для окончания дела. Когда я спросил, не пишет ли он что-либо о цене, то Герцен ответил мне, что на этот вопрос он не имеет еще ответа. Простившись со мною, он просил меня перед отъездом в Женеву зайти к нему. Между тем сегодня утром (письмо к Филиппеусу от 13 октября 1869 г. н. с. – Р. К.) я получил по городской почте следующее письмо (Роман приводит его в копии – Р. К.):
«М.Г. Я получил вчера письмо от Тхоржевского. Он пишет, что его знакомый археолог и книжник оценил рукописи русские и французские, оставшиеся после Долгорукова, в 7.000 р. серебром, говоря, что меньше он решительно не советует брать. Господин этот помог моему незнанию цены, – мне кажется, что скромнее оценить нельзя.
Не думаю, чтобы Тхоржевский прислал каталог. Самое лучшее ехать в Женеву. Тхоржевскому очень важно обязательство начать тотчас печатать, – надобно написать обоюдное compromis (sic! – Р. К.).
Автографы входят в общую продажу, и Тхоржевский исключает только семейные письма, совершенно частного содержания.
Затем свидетельствую вам мое искреннее почтение
По получении этого письма я отправился к Герцену и вот что он мне сказал: так как Тхоржевский просил его составить ему проект условия, который он и мне обещал, то Герцен просил меня подождать (поездкой в Женеву) до субботы, ибо раньше, имея много своих дел, он не составит проекта. Я, конечно, не настаивал и не спешил».
В обсуждении условий продажи бумаг, не проявляя особой активности, а являясь только советником Тхоржевского, Герцен, действительно, принимал непосредственное участие, о чем свидетельствует хотя бы записка его к Роману, опубликованная М.К. Лемке по подлиннику, хранящемуся в Румянцевском музее в Москве. Записка эта хронологически, несомненно, относится к 14–16 октября н. с. (подлинник не датирован) и подтверждает, при всей своей краткости, многое из того, что сообщал Роман Филиппеусу. Вот она:
«Я полагаю, что Тхоржевский продает не безусловно в вашу собственность бумаги, а с определенным условием все их издать (курсив подлинника. – Р. К.) и в особенности издать все, относящееся к двум последним царствованиям. Вы, вероятно, ему дадите удостоверение в том, что начнете печатать через два месяца после покупки, и в обеспечение положите условленную сумму в какой-нибудь банк без права ее брать до окончания печати. Если из бумаг, относящихся к прошлому столетию, что-нибудь окажется негодным для печати или мало интересным, то вы можете не печатать их, по взаимному соглашению с Тхоржевским.
Все бумаги и письма, относящиеся к семейным делам Долгорукова, исключаются. § 3 принять можно, но деньги не после принятия, а тотчас»[69].
Дело близилось к концу. Пока Роман дождался от Герцена проекта контракта, он успел телеграфно снестись с III Отделением и добиться обещания потребной суммы. Уверенный, что скоро, наконец, достанет бумаги, Роман заранее просил Филиппеуса дать соответствующее приказание русскому посольству в Берлине, чтобы к его пакетам, буде он того потребует, приложить посольскую печать, предупредив таможню о беспрепятственном пропуске его и т. д.