16 октября н. с. Роман уехал в Женеву. Перед отъездом он из Парижа отправил следующее письмо Филиппеусу:
«Сегодня я видел в последний раз Герцена и у него завтракал снова. Беседовал, не выражая ни малейшего сомнения. Проект условия мне вручил: цена не проставлена, об ней мы должны решить в Женеве с Тхоржевским. В отношении печатания условия для меня очень строги. Сказал он мне также, что, вероятно, Тхоржевский будет считать рубль не по курсу, а по 4 франка, что составит 28.000 фр. – сумма далеко разнящаяся от той, которую вы назначили и которой я строго буду держаться. Дай бог успеть, а главное уйти ловчее с бумагами. Не забудьте при этом расходы нотариальные и мелочи, о которых потом было бы поздно думать. До какой цены я успею дойти, я вам сообщу по телеграфу и вас буду просить, в случае согласия, выслать деньги тоже по телеграфу. Я очень рад, что благополучно ухожу из Парижа; у Герцена часто бывают разные лица, но до сих пор такие, которых я никогда не встречал. Сегодня в 10 час. вечера выезжаю, помолясь богу».
В Женеве Роман быстро договорился с Тхоржевским, который ставил цену до 26.000 фр. Быстрому разрешению вопроса помог и Герцен. «Ну, что Тхоржевский с бумагами? – спрашивал он в письме к Огареву, отправленном 17 октября (н. с.), – Постников меня мучил, как кошмар. Брал бы Тхоржевский деньги, благо дают и – баста»[70].
Роману, однако, пришлось пережить здесь несколько неприятных дней: из Петербурга не приходили деньги. Кое-как под разными увертками он убедил Тхоржевского взять задаток в 500 фр. и допустить его к осмотру бумаг. Тхоржевский недоумевал. «Опять, – пишет Роман 13/25 октября 1869 г., – начались вопросы: отчего я не хочу ему дать денег тотчас по окончании просмотра бумаг, откуда я получу деньги, когда я начну печатание и т. д. Вообще следовал ряд вопросов самых подозрительных, ответы на которые пришлось выдумывать, ибо дело совершалось в присутствии Николая Платоновича Огарева. Дальше понедельника – письмо писалось в субботу – едва ли выдержу свою роль. Больше того, что я вытерпел в этом деле, требовать от человеческих сил и способностей нельзя. Я говорю это твердо, с сознанием того, что свято исполнил свой долг и до самого окончания блистательно оправдал ваше доверие. Остальное вне моей зависимости. После просмотра бумаг, продолжавшегося до 6 час. вечера, Огарев предложил идти ко мне обедать. Конечно, я предложение принял и Тхоржевского пригласил, хотя это посещение было для меня крайне неприятно, ибо опасался, что за обедом подадут мне вашу депешу, против чего, однако, я принял меры. За обедом Тхоржевский, касаясь разговора о бумагах, сказал, что у него были и другие гораздо выгоднейшие в материальном отношении покупатели, но которым он ни за что не отдал бы бумаги, ибо скоро узнал в них русских шпионов (приятно, – замечает Роман, – было это слышать! – Р. К.). Князь Долгоруков, оставляя ему бумаги, не имел в виду оставить ему материальное наследство, а нес убеждение, что они будут напечатаны. А так как он, Тхоржевский, ссылаясь на мнение Александра Ивановича (Герцена) и Николая Платоновича (Огарева), имеет нравственное убеждение, что в моих руках бумаги выйдут в свет, то он и постановил мне их уступить. Вечером мы были в театре. Сегодня же я окончил просмотр бумаг и насколько просмотр любителя-издателя, из роли которой я не должен был выходить, позволяет судить, бумаги заключают в себе много интересного. Еще вчера я был приглашен Огаревым обедать в Café du Nord, откуда только теперь вернулся. Денег у меня всего 45 фр. – да это еще не беда, а вот беда будет в понедельник, если не пришлете ответа. Бумаги остались у Тхоржевского. Чтобы несколько устранить его подозрение, я заказал большой сундук, в который их уложил и запер на замок. Отсюда я еду якобы в Брюссель, а оттуда в Париж. На самом же деле проеду через Париж. Бумаги же отправлю до Берлина».
В понедельник вечером, 25 октября н. с., он, наконец, получил телеграмму о посылке первых денег – 3.000 фр. Такая сумма его не устраивала. Чтобы пока отделаться от Тхоржевского, Роман убедил его, что ему необходимо по срочному делу съездить в Лион, откуда вернется только в конце недели. К моменту его возвращения из Лиона деньги прибыли, и он смог приступить к оформлению сделки.
«Наконец, вчера вечером, – писал Роман 3 ноября (н. с.), – я покончил дело, вручил деньги и получил продажную запись и самые документы, едва уложившиеся в большой сундук»[71].
Тяжелый сундук с бумагами я хотел прямо довезти до Берлина, что было бы дешевле, но, имея поручение от вас принять во Франкфурте-на-Майне ваше письмо, я везу сундук с собою до сего города, ибо полагаю, что в письме будут какие-либо распоряжения ваши.
Тхоржевский и Огарев в это последнее мое здесь пребывание просто замучили меня своим вниманием. Я ясно видел, что они все-таки хотели еще тверже убедиться во мне, особенно Огарев. То они у меня обедали, то я был зван к Огареву, у которого я сегодня в последний раз обедал, и от которого я только что возвратился. Он поднес мне в подарок свое стихотворение «Восточный вопрос в панораме». Я изучил своих господ очень хорошо, – быть может, в будущем и пригодится. Хорошо бы издать мемуары и завязать с ними непосредственные, так хорошо начатые, сношения. Тхоржевский обещал мне писать в Париж, куда я приеду из Брюсселя еще не скоро. Для Тхоржевского я везу бумаги в Брюссель через Германию, – он вполне в этом убежден.
Дай бог только здоровья, и тогда скоро доберусь до Петербурга, а то тоска меня мучит очень. Родное детище свое – документы – я хоть полумертвый, а привезу».
В последних числах октября (старого стиля) Роман был уже в Петербурге. Здесь при нем подсчитали все расходы: покупка архива в общей сложности обошлась III Отделению в сумме свыше 10.000 рублей.
Среди бумаг Романа сохранился полный перечень купленным бумагам. Куда они девались – неизвестно. В политическом отношении они не представляли, судя по списку, никакого значения, и III Отделение должно было разочароваться в этой покупке. В следующем году, как увидим, оно само сочло возможным опубликовать часть рукописей.
Задание Роман, надо отдать ему справедливость, выполнил блестяще. Ни Герцен, ни Огарев, не говоря уже о Тхоржевском, не разгадали новоявленного незнакомца-издателя.
Любопытно, что и в этот раз, как и при поездке Романа для розысков Нечаева, за границей носились слухи о его проделке. Летом 1871 г. тот же Балашевич-Потоцкий писал из Лондона, что «Тургенев (И. С.), писатель, здесь и играет роль либерала. Он всем говорит, что известный книгопродавец и alter ego Герцена – Ст. Тхоржевский – состоял на жаловании III Отделения и продал все тайны Долгорукова». Но, несмотря на подобные слухи, Роман-Постников оставался до своей смерти (в январе 1872 г. его не было уже в живых) незаподозренным. В течение, по крайней мере, всего 1870 г. (за этот год сохранились его письма в III Отделении) он вращался, как свой человек, среди эмигрантов и оказывал, как увидим, всяческие немаловажные «услуги» Огареву, Бакунину и другим деятелям эмиграции.
Приобретение бумаг князя Долгорукова – факт выдающийся в летописях III Отделения. И лицо, совершившее удачно такой маневр, могло явиться тем именно человеком, в котором Шувалов, Филиппеус и К° нуждались для погони за Нечаевым. Все – его характер, манеры, способности сыщика, известная образованность, общительность – говорили за то, что он сумеет снова выведать нужные сведения. III Отделение в критическую минуту не могло не воспользоваться неоценимой для него помощью Арвида-Карла Романа – «издателя Постникова».
Глава VIIИздание II тома мемуаров князя Долгорукова
Очутившись в Петербурге, Роман старается приложить все усилия к тому, чтобы склонить III Отделение к мысли начать издание долгоруковских бумаг. Он видит в этом предприятии лучшее средство для непосредственного наблюдения за деятельностью эмиграции. Согласись III Отделение на его предложение, оно имело бы возможность быть информированным постоянно и верно об эмиграции. Мысль Романа неустанно работает в таком направлении. Он проявляет в данном случае особую инициативность.
3 ноября 1869 г. он обращается к К.Ф. Филиппеусу с большим письмом, в котором развертывает перед начальством оригинальный план издания приобретенных бумаг покойного князя Долгорукова. Письмо это не находится еще ни в какой связи с его будущей командировкой для поимки Нечаева. План его исключительно сводится к тому, чтобы иметь «возможность – говоря его словами – черпать, так сказать, у главного источника эмиграции те сведения о ее намерениях и действиях, которые могут быть во вред правительству, при возможности их парализовать».
Вот это письмо:
«При исполнении возложенного вами на меня поручения приобретения за границею известных бумаг покойного князя Петра Долгорукова, главною побудительною причиною успеха этого дела был удачный выбор роли, которую я на себя принял. Результат дела доказал это. Роль эту я избрал потому, что издательская деятельность и ее приемы мне хорошо известны, и что только за этою ролью можно было скрыть истинные мои цели. В продолжение трех месяцев роль эта так удачно была выдержана мною, что Тхоржевский, Герцен и Огарев пришли к полному заключению в искренности моего намерения купить бумаги для издания, и на этом основании таковые были мне уступлены.
Оставляя Женеву, я объявил, что уезжаю на время в Брюссель, где, оставив все бумаги, потом возвращусь в Париж, куда и буду перевозить документы по частям для их обработки. Так поступать советовал мне и Герцен. При прощании Тхоржевский еще раз повторил мне словесно данное им письменное обязательство выслать мне в Париж еще кое-что из частной переписки Долгорукова и для этого просил меня известить его о моем возвращении в Париж. Огарев с своей стороны обещал мне – и я уверен, он сдержит свое слово – прислать мне кое-что для биографии князя. Желанием моим издать биографию князя я объяснил в глазах Тхоржевского, Огарева и Герцена настойчивость свою иметь как можно более документов из частной жизни князя и его переписки.