[129], а по словам Романа – последний разговаривал с ним в Женеве еще 16 сентября. Но, заметим, донесение Романа от 17 сентября охватывает промежуток времени с 11 до 16 сентября, так что он вполне мог, когда писал его, ошибиться в деталях. Как бы то ни было, это разноречие не может умалить значение всего донесения. Тем более, что в только что цитировавшемся письме Бакунина к Огареву, опубликованном Драгомановым, мы находим другое прямое подтверждение слов Романа. «С деньгами, – пишет 19 сентября Бакунин, – которые ты получишь от нашего храброго кавалерийского полковника, если ты еще не распорядился ими, – поступи следующим образом: 100 фр. отошли Гавирати. Gavirati – Farmacista. 50 фр. удержи у себя для наших деловых расходов, а 100 фр. пришли сюда на адрес Паликса, только не m-me Palix, а м-r Palix (для денег) с приложением письма к Паликсу с просьбою передать деньги m-me Antonie».
Речь определенно идет о 250 фр., которые Огарев имеет получить, даже мог уже получить («если ты еще не распорядился») от «храброго кавалерийского полковника», т. е. от «Постникова»-Романа, который предупредил III Отделение о предстоящем расходе в донесении от 17 сентября.
В том же письме Бакунин просит Огарева: «Нашего хорошего кавалерийского полковника облобызай и передай ему прилагаемую записку в ответ на его письмо».
К сожалению, в нашем распоряжении нет всех донесений Романа за этот интересный период его сношений с Бакуниным. Те донесения, которыми мы располагаем, писаны с большими перерывами. В хронологическом порядке следуют донесения от 11 сентября, 17 сентября и 22 сентября. А Роман, судя по многому, писал в эти дни, несомненно, чаще. Нам поэтому неизвестно содержание писем Бакунина и Романа, которыми, судя по словам первого, они обменялись[130].
Очередное донесение Романа относится к 22 сентября. Он начинает «с письма Бакунина, полученного сегодня Огаревым из Лиона, и которое сей последний, придя ко мне, дал мне прочесть. Начальные слова письма я, – продолжает Роман, – запомнил буквально и их подчеркиваю, – содержание же вообще письма я, конечно, не мог удержать буквально в памяти, а потому передаю его смысл. Вот оно:
«Община» свалилась ко мне, как снег на голову; Постников был прав, восставая против нашей солидарности с Нечаевым (курсив Романа – Р. К.). Затем следует, что Нечаев мерзавец, что Бакунин уже передал Лионскому интернационалу всю суть дела и напечатанное письмо Нечаева, который, раз побывав у Р. (вероятно Palix’a), более не показывается, что Р. рассердился за рекомендацию Нечаева, что он, Бакунин, видит только теперь в Нечаеве дурака и подлеца, что Нечаев замарал совершенно и его и себя, дозволив себе печатную клевету и ложь, что Л. (конечно, Лавров) дал ему 50 р., и т. д. Что касается до моей персоны, то Бакунин предлагает мне вступить в члены Лионского интернационала, но с тем, чтобы я, приехав в Лион, сам прежде присмотрелся к обществу. Вот верная передача тех наиболее интересных мест, которые я мог запомнить из длинного письма Бакунина (он коротко писать не может, – это вы изволите знать)».
При том же донесении он представил подлинную расписку Огарева от 21 сентября в передаче ему 250 фр.[131].
Дальше он доказывает, что Нечаев якобы находился в Лионе, и «хотя дошло до меня известие, совершенно меня убившее, – известие о смерти в течение нескольких дней двух моих детей и об ухудшении здоровья жены», – тем не менее, раз обстоятельства того требуют, он готов отправиться в Лион. «Я могу проехать, – заявляет Роман, – консул французский здесь засвидетельствует мой паспорт (подложный, конечно), а в Лионе я попаду под кров Бакунина».
В Лионе события развертывались с молниеносной быстротой. Дело шло к восстанию. «Обстоятельства снова так быстро меняются и следуют одно за другим, что я едва успеваю писать», – такими словами начинает Роман свое письмо, отправленное 23 сентября. Первым долгом он сообщает в копии полученное им в тот день письмо от Бакунина такого содержания («Этот новый подлинник я оставляю у себя пока, до вашего востребования», – замечает он попутно):
«22 сентября 1870. Лион.
Добрый друг и храбрый полковник.
Посылаю тебе нашего товарища и друга[132] с этим письмом. Прошу тебя верить ему как мне, он человек испытанный, крепкий и верный. Сам старик Огарев приведет его к тебе. Пусть Огарев прочтет тебе письмо, которое я написал ему, чтобы мне не повторять того же самого два раза.
Умри, задуши старого пана Тхоржевского, но достань нам на революционные приготовления 500 р.; или умрем, или отдадим очень скоро. Податель письма расскажет подробное состояние дела, а тебя позовем, когда поставим дело в порядке и восторжествуем.
Обнимаю тебя М. Бакунин».
Затем следует отчет о разговоре его с Огаревым, Ланкевичем и Тхоржевским.
«Огарев пришел ко мне, но без посланца, не зная, как он выразился, будет ли мне это приятно, а потому видеться с ним я буду только сегодня вечером. Уж не Нечаев ли? Прежде чем говорить о письме Бакунина к Огареву, я обязываюсь сказать, что на письмо ко мне Бакунина я объяснил Огареву, что я охотнее дал бы свои 500 р., если бы у меня были свободные деньги, чем быть посредником этой просьбы у Тхоржевского, перед которым я не желал бы стать в обязательные отношения, но, чтобы показать М.А. мою полную готовность, я исполню его желание и к просьбе его, Огарева, присоединяю сегодня вечером и мое ходатайство.
Затем я принялся читать письмо Бакунина к Огареву – и вот что в нем заключается:
1) Передать посланному Ланкевичу написанную Бакуниным и напечатанную в Невшателе брошюру о настоящей французской республике в числе 300 экземпляров для привоза в Лион, а остальные 500 экземпляров отправить в разные города Италии.
Адреса, хотя и приложены, но писаны по-итальянски, а потому их запомнить я не мог, помню только, что отсылка назначена в города – Турин, Милан, Неаполь, Флоренцию и Ливорно.
Оказалось, что брошюра сюда еще не прислана (должен был получить ее здесь некто Линдегер), а потому Огарев послал в Невшатель телеграмму о ее высылке сюда.
2) Что если я дал уже ему, Огареву, обещанные 250 фр., то сказать мне сердечное спасибо, прося, чтобы я к просьбе Огарева присоединил свое красноречие для убеждения Тхоржевского, чтобы из сих 250 фр. 150 отправить жене Бакунина, а остальные 100 выслать ему (они все уже отправлены жене).
Неприятная комиссия, а делать нечего; неприятно – тем более, что я желал бы, чтобы Тхоржевский отказал, ибо я вижу, что революционное дело останавливается за недостатком фондов.
3) Что много, много через неделю они в Лионе или восторжествуют, или умрут. Давай бог последнее.
4) Что, восторжествовав, тотчас прежде всего приступлено будет к русскому революционному делу.
5) При письме посылается от Комитета Salut public de la France Огареву доверенность с приложением печати на сбор фондов для поддержания социальной европейской революции. Доверенность подписана президентом Blanc. С этою доверенностью Огарев пошел по французам. Я обещал после подписаться, – опять франков 10 расхода.
Эту часть письма я написал, пользуясь свободою, чтобы сдать письмо, после свидания, еще сегодня вечером на почту. Остальную часть пишу теперь, после свидания с Ланкевичем, Тхоржевским и Огаревым. Прежде всего я должен сказать, что Ланкевич не Нечаев, а потом то, что Тхоржевский отказал за неимением денег. И слава богу. Ланкевич рассказал, что главная пока их цель – низвергнуть весь Лионский муниципалитет и завладеть оружием; затем, провозгласив новое правительство, идти уже на помощь Парижу. Главное участие принимают работники, но удача крайне парализована недостатком средств.
Вообще же видно, что вся эта новая процедура Бакунина ведена неразумно, очертя голову, и, конечно, кончится падением, а пожалуй и арестом самого Бакунина, Озерова, который на днях к нему отправляется.
Сегодня же с 6-часовым поездом отправился обратно в Лион Ланкевич, без брошюр, ибо об них даже ответа еще не получено из Невшателя».
Опять-таки такое письмо Бакунина к Огареву, о котором сообщает Роман, неизвестно. Но, как нам кажется, Бакунин действительно такое письмо послал. 26-го Роман отправляет тревожную записку:
«Беспорядки в Лионе, в которых Бакунин принимает участие, начались. Массы рабочих на его стороне. Он возбуждает их все более и более своими речами. Хотят поставить Лион в положение коммуны, не зависящей от временного правительства, заседающего в Париже и Туре. А между тем вся пресса вооружается против этих беспорядков, а префект Роны нашелся вынужденным выпустить особую прокламацию, в которой взывает к порядку. Можно наперед предсказать Бакунину полный неуспех, если еще не хуже. Засим пришлю отчет о состоянии русской эмиграции в эту минуту. Эскадрон лионских волонтеров формируется. Принимают всех, без разбора национальностей. Боссак вернулся в Женеву, не желая подчиниться какому-то французскому полковнику».
26 сентября Огарев получил письмо Бакунина от 25 сентября, следующего содержания:
«Старый друг. Немедленно пошлю тебе нашу прокламацию, зовущую народ на низвержение всех оставшихся и мешающих властей. Сегодня ночью арестуем всех главных врагов, завтра последний бой и, надеемся, торжество.
Отправь Гейнриха к Линдегеру. Вероятно, Guillaume прислал брошюру[133]. Если не прислал, пусть попросит Линде-гера, чтобы он принес – и тотчас же, как только получит.
И как только ты ее получишь, пусть наш друг, храбрый полковник (курсив наш – Р. К.), тотчас же (курсив Бакунина – Р. К.), не теряя ни одной минуты, везет ее в Лион прямо к Palix, Cours Vittou 41, вход с rue Massena, 20, au premier. Брошюра необходима, мы все ждем ее. Твой М. Б.»