Все это Бакунин старался говорить вразумительно. Но на вопрос мой, – где люди, где средства? – отвечал, что от этих двух недостатков страдает все дело; впрочем, Бакунин надеялся, что обстоятельства должны выработать и то и другое.
Мы расстались за полночь, при чем Бакунин выпросил еще у меня 60 фр. и просил непременно обещать ему побывать у его братьев и побудить их отвечать на его последнее письмо, посланное им теперь из Берна по почте. Я обещал.
Прощаясь со мною 24 числа, старый конспиратор плакал как ребенок».
Наконец, в последнем своем донесении Роман упоминает о деньгах, ожидаемых им на обратную поездку в Россию. «В русской эмиграции, по-прежнему, тихо и спокойно. Огарев хворает все чаще и чаще», – заверяет он Филиппеуса.
«Мемуары» князя Долгорукова он издал, Бакунина и Огарева «обработал», конечно, не без реальной пользы для III Отделения, Нечаева не поймал. Стало определенно известно, что между Бакуниным и Нечаевым легла пропасть, и, следовательно, «фундаментально наблюдать» за первым из-за второго бессмысленно.
Все это сказывается на ближайшей судьбе «издателя». Он покидает Женеву и возвращается истрепанный и с расстроенным здоровьем на родину.
Вместо начала наступил конец его карьере. Вскоре, в январе 1872 г., Роман числится уже в списках умерших. Судьба улыбнулась ему. Ему не пришлось пережить дни терзающей зависти, когда с помощью другого предателя – эмигранта Адольфа Стемпковского – Нечаев был пойман и выдан России.
Приложение I
«Издатель Постников» в Лионе во время восстания(Два донесения)
Роман дважды был в Лионе. В первый раз он туда направился 27 сентября (н. с.) вечером и прибыл в полдень 28 числа, оставаясь там до вечера следующего дня, 29 сентября. Выехал он по приглашению Бакунина, чтобы отвезти ему печатавшуюся в Невшателе брошюру «Письмо к французу» (см. выше). Первое его донесение, написанное в Женеве по возвращении из Лиона, приведено выше. «Подробности завтра», – писал он в том письме, помеченном 30 сентября. 1 октября он писал следующее, что было в свое время доложено Александру II: «В полдень 28 числа я приехал в Лион и, к крайнему моему изумлению, не застал на станции Озерова, так что в первый момент я пришел в недоумение, что делать; но на этом я не хотел останавливаться и сел в омнибус «Hôtel Célestin». По дороге я уже начал догадываться о причине отсутствия Озерова и о том, что творится в городе: везде раздавался барабанный бой, garde mobile, garde nationale и толпы блузников, кто вооруженный, а кто и нет, бежали с разных сторон. Я спросил у кондуктора о причине, – он покачал головой и ответил, что, вероятно, работники возмутились. Омнибус не мог далее следовать, толпа преграждала везде, а потому я пошел за толпою пешком, с намерением отправиться на квартиру к Паликсу (где жил Бакунин) и избавиться от брошюры, что я и сделал. Замечательно, что толпа блузников двигалась без крика, даже в большем порядке, нежели garde nationale, которая то пела, то кричала «vive la république». Паликса я не застал, была дома лишь его жена. Я сказал ей слово «Antonie», и она просила меня зайти. Первым движением моим было избавиться от брошюры. Плачущая, трепещущая, она передала мне, что муж ее, Бакунин, Озеров и Ланкевич теперь, вероятно, с народом на площади перед Hôtel de Ville, которым решено сегодня овладеть, и что она ничего еще не знает. Понять было нетрудно, что революция разразилась. Не желая более оставаться с перепуганной женщиной, я, однако ж, не забыл главной своей цели и спросил ее, не знает ли она моего компатриота Нечаева, на что она мне ответила, что недели две тому назад к мужу приходил какой-то молодой русский из Лондона, говоривший худо по-французски, но имени его она не знает, и с тех пор он более не приходил. По описанию нет никакого сомнения, что это был Нечаев.
Выйдя от Паликса, я сам не знал еще, на что решиться, но, попав в новую толпу и влекомый любопытством видеть на самом деле вблизи революцию, я пошел за нею и очутился, таким образом, на площади перед Hôtel de Ville, на балконе которого я тотчас узнал Бакунина и еще каких-то двух неизвестных мне лиц. Как после я узнал, это были депутаты рабочих: Клюзере, провозглашенный генералом, и Сень – последователь Барбеса. Оказалось, что эти господа и еще несколько лиц явились в Hôtel de Ville под предлогом переговоров с членами муниципалитета. Непропущенные часовыми в залу, они бросились на них, обезоружили и, выломав замок, вошли в залу и затем явились на балкон и объявили толпе (тысяч шесть), что муниципалитет, префект и мэр арестованы и что народное правление провозглашено. Оказалось также, что толпу эту привел и возбудил Бакунин, и без него ничего бы не сделалось. Толпа держала себя довольно тихо, но вот явилась рота национальной гвардии, встреченная свистом, и вошла во двор. Здесь произошла небольшая драка, но выстрелов не было. После появления этой роты на дворе, на балконе является Сень и объявляет народу, что Клюзере арестован, приглашая народ идти на его освобождение. Народ ринулся к воротам, но при появлении его рота взвела курки ружей, и толпа остановилась. Сделай рота один лишь выстрел, и уличный беспорядок принял бы характер кровопролития, но рота разумно от этого удержалась.
М.А. Бакунин
Отодвинутая назад толпа при помощи лишь взведения курков, видимо, струсила, многие разошлись. Некому было более уговаривать, она потеряла энергию; ружья хотя у некоторых и были, но не было зарядов. Garde mobile была в это время просто immobile, – стояла спокойно, куря трубки и шутя.
Одновременно с этим двери балкона заперлись и, как впоследствии оказалось, вследствие арестования Бакунина, Ришара, Сень и проч., за исключением Клюзере, который успел уйти чрез задние ворота и не запер их, что дало возможность войти во двор Hôtel de Villе двум батальонам национальной гвардии и вывести из подвалов попрятавшихся туда членов муниципалитета, префекта и мэра. Префект в сопровождении национальной гвардии вышел на площадь в самую середину народа и, не стесняясь, объявил, что он получил от временного правительства приказание по телеграфу употребить для восстановления общественного спокойствия самые энергические меры военного времени, но что он из этого не сделает никакого употребления, ибо народ, вероятно, разойдется. Толпа, уверенная, что Клюзере не арестован, начала расходиться, с криком однако ж: Vive la république! A bas les bourgeois!
Часов в 9 вечера спокойствие было восстановлено, и уличной революции как будто не бывало. Кафе были закрыты. По дороге мне попадались только толпы возвращавшегося народа и патрули. Я отправился в гостиницу, где у меня даже не спросили имени и кто я.
Я остался 29 числа в Лионе, решившись узнать еще более подробностей о катастрофе, об участии Бакунина, а главное, имея в виду желание графа Петра Андреевича Шувалова, – не упустить случая разведать что-либо обстоятельно о Нечаеве от самого Бакунина. Утром 29 числа все было тихо, магазины все заперты, как будто снова чего-то ждали, но прокламация префекта, появившаяся около 12 час., успокоила всех, и магазины открылись. Я возвратился в гостиницу, где обедал за табльд’отом, а потом пошел тут же рядом на площади против театра Célestin в Café Célestin. По слышанным мною здесь и в гостинце рассказам, оказывается: 1) Всю вину беспорядков складывают на Бакунина, – он увлек рабочих с укреплений Лиона обманом, обещав им увеличение платы и уменьшение рабочих часов, как равно и часть той суммы, которая, в случае успеха, взята будет у богатой буржуазии. 2) Цель революционеров была, завладев Hôtel de Villе, захватить всех членов муниципалитета, префекта, мэра, городские печати и оружие, которое раздать народу и одной роте franc-tireurs, тоже обманутой. При помощи городских печатей издать мандаты для завладения городскими суммами и для ареста командира военных сил Мазюра. Говорили, что печати были уже в руках революционеров и кто-то (по всем вероятиям, Бакунин) подносил Клюзере подписать мандат на выдачу городских сумм, но тот побоялся и отказал подписать. 3) В решительный момент никто из французов не решился вести толпу, – повел ее Бакунин. 4) Бакунин ночью 28 числа якобы ушел из-под ареста, но здесь его нет, как равно и Озерова, и нет о них никакого известия. 5) Освобожденный Клюзере снова арестован. Вообще общественное мнение, особенно буржуазии, сильно возбуждено против возмутителей. Ожидают таких же беспорядков в Марселе и Тулоне.
В 9 часов вечера я зашел к Паликсу. Жена была в слезах, сказала, что муж ее и Бакунин арестованы, ибо до сих пор не приходили»[146].
Во второй раз Роман отправился в Лион 10 октября по требованию, надо думать, III Отделения, настаивавшего на том, что в Лионе будто бы скрывается Нечаев. В эту поездку агент оставался в Лионе целую неделю. Подробное описание своих лионских переживаний он прислал из Женевы. Донесение он начал писать 19 октября, но «Огарев мне помешал; отправляю его сегодня, 20 числа». Ни Озеров, ни Бакунин, ни Ланкевич, насколько нам известно, не оставили описаний лионских дней; тем более любопытно донесение Романа. Вот оно:
«Вчера, возвратившись из Лиона, я застал здесь вашу телеграмму, которая, как вы изволите усмотреть, получена здесь 10 числа в 10 час. 20 мин. утра, – день, в который я в 7 час. утра выехал в Лион. Из депеши вашей я с удовольствием усмотрел, что снова предугадал ваше желание. Из Лиона я не решался вам писать, – было бы рискованно, ибо теперь более, чем когда-либо, следят за письмами, адресованными вне Франции. Нельзя себе достаточно ясно представить того беспорядка, того своеволия и бесправия, той анархии, которые происходят теперь во Франции вообще, а в Лионе в особенности, напуганном приближением пруссаков.
10 числа, как я имел честь вам донести, я выехал в 7 час. утра в Лион, куда благополучно приехал того же числа в 4 часа пополудни. В префектуру идти за Carte de circulation было уж поздно. Я решился остаться дома и в 6 час. вечера пошел к table d’hôte, где застал несколько человек национальной гвардии, которые тотчас же спросили у сомельера, кто я, и остались, как видно, крайне недовольными неведением спрошенного. Главный предмет разговора этих господ был арест генерала Мазюра. Замечательно, что префект арестовал генерала в то время, когда получен был декрет временного правительства о назначении Мазюра начальником дивизии, расположенной в Нанте, и о немедленном его туда отправлении; но префект держал его под арестом до 13 числа и тогда только выпустил по настоянию Гамбе-ты, не извинившись даже перед ним. Мазюра – тот самый генерал, который на требование народом оружия отвечал, что у него есть оружие не для раздачи им, а для того, чтобы стрелять в них.