[155], знавшего Нечаева по случаю арестования его и допросов о сходках в 1869 году во время студенческих беспорядков и по положению своему могущего официально дать швейцарскому правительству требуемое удостоверение. Князь исполнил мою просьбу, и на другой день, то есть 9-го числа, я с князем вернулся в Берн. Там князь успел согласить г. федерального президента Вельти на просимое от него содействие, так что условлено было, что президент напишет в Цюрих и предложит президенту кантональной полиции (Regierungs Rath Pfenninger) содействовать лицу, которое к нему обратиться под именем «Коневича».
Обеспечившись таким образом для будущих действий, я в тот же день возвратился в Базель и 10-го числа отправил к Стемпковскому им же составленную депешу. Он мне ответил, что не может быть, а просит меня в Цюрих. Я тотчас же написал к Зега о немедленной присылке Стемпковского, на что в ответ получил нижеследующее:
«Уже утром Павел был у меня. Не может сегодня приехать, так как вечером должен быть здесь по важному делу. Завтра в 10 часов утра выезжаю через Аугсбург домой. Мишель».
Зега действительно уехал, но до того успел убедить Стемпковского приехать ко мне. Действительно, 12-го числа утром он прибыл. Я с ним возобновил весь бывший разговор и спросил его решительно, желает ли он далее содействовать мне. Он подтвердил мне выражение своей преданности. Тогда я выставил ему на вид его семейные обязанности и сказал ему, что, в случае арестования Нечаева, он и семейство его будут обеспечены тем, что выдастся ему золотом 5000 рублей.
Во время разговора постучался ко мне баварский агент; я его не впустил, но успел просить его хорошо познакомиться с наружностью человека, который со мной пойдет. Провожая Стемпковского на станцию железной дороги, я, под предлогом узнать ближайший путь, дал случай агенту говорить с самим Стемпковским. Он отправился по Баденской линии, я же тотчас вместе с агентом – по Швейцарской и переночевал в Цюрихе.
На другое утро, в 9½ часов, я отправился к президенту кантональной полиции, у которого вдруг, к моему удивлению, я застаю в кабинете Стемпковского. Президент попросил меня подождать, но когда он меня принял, Стемпковского уже там не было. Он был выпущен из секретной двери. Я себя назвал Коневичем, тогда президент тотчас же сказал мне, что он уведомлен о причинах моего посещения. Я же счел нужным тогда сказать ему мою настоящую фамилию и показать мой паспорт, где обозначено мое звание адъютанта шефа жандармов. На вопрос мой, могу ли я рассчитывать на содействие кантональной полиции, президент изъявил мне свою готовность, но прибавил, что Нечаева в городе более нет, потому что, вследствие неосторожных поисков французских агентов, он две недели тому назад отсюда бежал. Я тогда еще раз решительно спросил президента, желает ли он – да или нет – содействовать к арестованию сего убийцы. Президент согласился, я же обязался указать ему Нечаева. Мы условились, что он будет в тот же день у меня вместе с жандармским майором. После этого я возвратился домой, куда, по моему приглашению, прибыл ко мне Стемпковский. Я тут успел окончательно убедить и склонить к арестованию на другой же день. Стемпковский сказал мне, что завтра Нечаев будет в «Café Műller» am Seefeld в 1 ч. дня. Тут же прибыл ко мне президент с жандармским майором Netzli. Я успел выпустить Стемпковского, но полагаю, что президент заметил его. Убедившись снова в готовности президента содействовать мне, я попросил его сделать следующее распоряжение: командировать восемь переодетых жандармов и разместить их на местностях, которых я укажу.
При выходе из города продолжается улица, называемая «Seefeld»; в середине этой улицы, по левой стороне, находится в роде харчевни, называемой «Műllers Caffe Haus». Далее на горе есть фарфоровая фабрика, в которую Нечаев, из опасения преследований французских агентов, хотел поступить, чтобы укрыться и получить вид, ограждающий его от притязаний полиции. Имея в виду расположить на другой день жандармов, соображаясь с этой местностью, я попросил президента прислать ко мне в 12 часов майора Netzli, в распоряжении которого должны уже были быть восемь жандармов. Условившись во всем, президент и майор ушли.
В 11 часов ночи пришел ко мне Стемпковский. Я ему возобновил все обещания и спросил, можно ли, по его мнению, на другой день Нечаева арестовать. Он, хотя и признавал эту возможность, но, во избежание скандала, умолял не останавливать его в самой харчевне. Я согласился с ним и выразил мое намерение поставить только агентов на улицу, для того, чтобы более их познакомить с личностью Нечаева.
14-го августа, в 12 часов, прибыл ко мне майор Netzli. По сделанному заблаговременно распоряжению, пять жандармов должны были ждать в кофейной «Műller», а трое – по дороге, ведущей к тому месту, где жил Нечаев. Все они в лицо знали Стемпковского и должны были арестовать того, кто с ним будет ходить по улице или сидеть в кофейной. Наружность Нечаева была им описана. Если же их было бы несколько человек, то арестовать их вкупе. В 1¼ майор и я были на месте и расхаживали по побочной улице. Жандармы же расстановились по указанию.
До 2-х часов в кофейной уже сидел Стемпковский и пил кофе с двумя членами Интернационального общества Грейлихом и Реми.
В два часа входит сам Нечаев. Стемпковский оставляет стол, у которого он сидел, и уселся с Нечаевым, который потребовал стакан пива. Стол был у дверей. Несколько минут спустя старший вахмейстер, сидящий напротив, встает, проходит к Нечаеву и просит его выйти на минуту, потому что имеет передать ему несколько слов. Как только Нечаев успел выйти из двери, остальные жандармы бросились за ним, а вахмейстер металлической цепью скрутил ему руку.
Нечаев начал кричать и звать себе на помощь Стемпковского. Тот вылетел из кофейной и хотел его защищать, надев на руку так называемый железный «coup de poing». Два сидящие там члены Интернационала стали его уговаривать не принимать защиты человека, недостойного сочувствия, а один из жандармов сказал ему: «Неrr Stempkovski, seien sie ruhig» («Г-н Стемпковский, успокойтесь!»). Между тем Нечаева уводили.
В карманах его нашли шестиствольный отличный большой револьвер (все стволы заряжены), два старых бумажника, в коих записано много имен высших сановников Российской империи, два письма – одно на французском, другое на русском языке (ответ на сие последнее письмо просят Нечаева дать чрез посредство редакции «Биржевых Ведомостей»), пять экземпляров новой революционной программы на польском языке и четыре конверта с адресами на имя: 1) Неrren Andreewitch, 2) Herren Stojanowitch, pour remettre à M-r Etienne, 3) Herren Ewassanin и 4) M-me Stern. Трое из имен сербские, все же конверты адресованы в Цюрих. Кроме того найдено несколько записок, между прочими одна на имя M-lle Herzen à Paris, и, наконец, старый кожаный кошелек, где было 1 фр. 40 сент., и старый же средней величины складной ножик. Жандармы увели Нечаева без сопротивления с его стороны на городскую гауптвахту.
Я туда же с майором отправился и нашел там уже президента полиции, который Нечаева еще не видал. Я попросил его, как предмет особой важности, позволение первым говорить с Нечаевым с тем, чтобы президент следил бы за выражением его лица.
Вошедши в комнату, я прямо обратился к Нечаеву со словами: «А! Здравствуйте, г-н Нечаев, наконец-то я имею случай с вами ближе познакомиться».
Он весь переменился в лице и страшно побледнел. «Я вас не понимаю, милостивый государь», – ответил он мне по-русски. Президенту он объяснил по-французски, что немецкого языка он не знает и назвал себя «Stephan Grasdanow», 22-х лет от роду, родом же из Сербии. Получивши на то позволение президента, я прямо обратился к Нечаеву с вопросом по-сербски, но тот, смешавшись, ничего не мог отвечать и сказал только, что долго жил в России и забыл сербский язык. Я передал президенту, что допрашиваемый вовсе не говорит по-сербски. Обстоятельство это было внесено в протокол, и на вопрос Нечаева, за что он арестован, президент объявил ему, что распоряжением Федерального Совета он арестован вследствие обвинения в убийстве. Я тогда же обратился к Нечаеву и напомнил ему, что должен отвечать за погибель Иванова. Нечаев, услышав это, опять заметно смутился. Его тогда же увели, а я объявил президенту, что считаю себя в совестливом праве подписать протокол, так как лицо Нечаева мне известно по фотографии, я знаю сестру, имеющую большое с ним сходство, что арестованный наверное не серб и что, наконец, явятся личности, его знающие и могущие все это подтвердить.
Тем и покончился предварительный на гауптвахте допрос Нечаева. Я с майором Netzli возвратился домой, искренне поблагодарил его за энергическое содействие и выдал восьми жандармам, так ловко приведшим в исполнение арестование, награды, по 100 франков каждому.
Я не считаю себя в праве говорить о его светлости князе Горчакове, так много способствовавшем успеху дела своим неутомимым содействием на дипломатическом поприще и своим горячим сочувствием к достижению цели. Считаю только долгом своим говорить о майоре Netzli и о г. Зега. Сей последний начал дело, провел около месяца в самой опасной среде революционных агитаторов и, несмотря на ежедневную угрожающую ему опасность, довел свое дело до конца. Майор Netzli с тех пор, как я с ним познакомился, исполнял все мои распоряжения, как самый усердный подчиненный, и его примерной и бескорыстной деятельности можно приписать в значительной степени успешный результат.
Привезенное письмо господина товарища шефа жандармов к его светлости князю Горчакову действительным статским советником Всеволожским и личные дополнительные объяснения сего последнего с князем послужили к окончательному разъяснению дальнейших действий и к необходимому в подобном случае единству в предпринимаемых мерах.
Майор Николич-Сербоградский.
Интерлакен.
7/19 августа 1872 года».
Приложение III