вших этот город, и, наконец, лично указал полиции Нечаева, задержанного 2 августа.
Таковы восьмилетние заслуги Стемпковского, которыми он надеялся искупить свои прежние преступные действия, как участник в польском мятеже 1863–1864 гг. Правда, действия эти нельзя не признать в высшей степени преступными, такими, что, не скройся Стемпковский за границу, он по суду подлежал бы смертной казни. По сведениям, имеющимся во временной военно-следственной комиссии в Варшаве, Стемпковский, во время начавшихся в Царстве манифестаций, был одним из подстрекателей молодежи к беспорядкам. Впоследствии он был офицером жандармов-кинжальщиков в Варшаве и, наконец, распоряжался поджогом варшавской ратуши.
Сам Стемпковский не отрицает своей виновности, хотя не признает ее в тех размерах, в каких на нее имеются указания в делах следственной комиссии, и в оправдание свое он приводит то, что когда, в начале беспорядков, его хотели заставить принять в них участие, то он заявил об этом начальству, прося защитить его от угроз зачинщиков, но, не найдя у правительственных властей защиты, он из чувства самосохранения должен был исполнять приказания тайного революционного комитета.
В настоящее время Стемпковский достиг среднего возраста, женат, имеет троих детей и собственным трудом создал себе состояние, обеспечивающее безбедное существование его с семейством.
Он обращается к монаршему милосердию, просит предать забвению его прежние преступления, обещает за себя и за детей своих не уклоняться от долга верноподданного и продолжать оказывать правительству те услуги, которыми он в течение восьми лет старался, даже с опасностью для себя, искупить ошибки своей молодости. Участь Стемпковского повергается на всемилостивейшее воззрение вашего императорского величества».
Шлиссенбургская крепость, где был заключён С.Г. Нечаев
От представления этого доклада Александру II шеф жандармов граф П.А. Шувалов воздержался. Среди высших чинов отделения обнаружились разногласия. Прикосновенные к агентуре воздавали должное заслугам Стемпковского в деле поимки Нечаева и полагали, что смертная казнь искупляется блистательным успехом агента. Другие же, в том числе, как это ни странно, сам П.А. Шувалов, держались иной точки зрения. Полное и реальное помилование такому человеку, повинному в тяжких политических преступлениях, по их мнению, не могло быть дано. Переговоры, поднятые по этому поводу в Петербурге, затянулись до начала февраля, когда (7 февраля) было решено «уведомить Стемпковского, что он будет помилован через год, если будет себя хорошо вести, но в Царство Польское нельзя будет вернуться раньше 2–3 лет после помилования».
Тем временем Стемпковского в Берне пытались убить. 4 (16) февраля 1873 г. князь Горчаков писал в Петербург:
«Вчера поляк Витольд Скржинский, кондитер, приехавший из Цюриха, сделал четыре револьверных выстрела в Стемпковского и его семью, в их квартире, но никого не ранил. Это месть комитета за Нечаева. Федеральные муниципальные власти города Берна в большом волнении; преступник скрылся. Начато строгое дознание. Из предосторожности, я немедленно разрешил Стемпковскому сдать в канцелярию его бумаги в запечатанном виде. Он умоляет графа Шувалова окончательно решить, будет ли ему дарована амнистия и паспорт для России. Его положение ненадежно. Ввиду того, что срок паспорта, выданного ему после ареста Нечаева федеральным швейцарским консулом, истекает через две недели, я прошу, по возможности, телеграфного ответа. Если Стемпковский получит просимые им милости, он останется в Швейцарии так долго, насколько позволит ему его положение[164].
Покушение ускорило развязку. П.А. Шувалов срочно доложил о совершившемся Александру II и 13 февраля он уже писал князю Горчакову, что царь «всемилостивейше соизволил даровать ему полное прощение преступлений, совершенных им в качестве участника в мятеже 1863 г. Прощение это, будучи даровано Стемпковскому без ограничений, давало бы ему право ныне же возвратиться в пределы империи, но Стемпковский, вероятно, сам поймет причины, по которым я не могу не признать возвращение его в Россию в настоящее время весьма неудобным».
Стемпковский был помилован; вдобавок ему был пожалован подарок – бриллиантовый перстень стоимостью в 350 р.
После того этот предатель приезжал в Россию впервые, кажется, в начале 1876 г. Исполнилось желание его. Исполнилось желание и Александра II. Со Стемпковским не расстались: много лет он продолжал еще числиться заграничным шпионом III отделения, а потом и департамента полиции.
Его карьера закончилась, насколько мне известно, в 1883 г., когда признано было, что он «вполне бесполезен» и «даже вреден». По требованию известного деятеля департамента полиции Семякина, ревизовавшего заграничную агентуру накануне передачи ее в ведение П. Рачковского, Стемпковский был уволен от службы.
Приложение V
Катехизис революционера
§ 1. Революционер – человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени. Все в нем поглощено единственным исключительным интересом, единою мыслью, единою страстью – революцией.
§ 2. Он в глубине своего существа, не на словах только, а на деле, разорвал всякую связь с гражданским порядком и со всем образованным миром, и со всеми законами, приличиями, общепринятыми условиями, нравственностью этого мира. Он для него – враг беспощадный, и если он продолжает жить в нем, то для того только, чтоб его вернее разрушить.
§ 3. Революционер презирает всякое доктринерство и отказался от мирной науки, предоставляя ее будущим поколениям. Он знает только одну науку, науку разрушения. Для этого и только для этого, он изучает теперь механику, физику, химию, пожалуй, медицину. Для этого изучает он денно и нощно живую науку людей, характеров, положений и всех условий настоящего общественного строя, во всех возможных слоях. Цель же одна – наискорейшее и наивернейшее разрушение этого поганого строя.
§ 4. Он презирает общественное мнение. Он презирает и ненавидит во всех ея побуждениях и проявлениях нынешнюю общественную нравственность. Нравственно для него все, что способствует торжеству революции.
§ 5. Революционер – человек обреченный. Беспощадный для государства и вообще для всего сословно-образованного общества, он и от них не должен ждать для себя никакой пощады. Между ними и им существует тайная или явная, но непрерывная и непримиримая война на жизнь и на смерть. Он каждый день должен быть готов к смерти. Он должен приучить себя выдерживать пытки.
§ 6. Суровый для себя, он должен быть суровым и для других. Все нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в нем единою холодною страстью революционного дела. Для него существует только одна нега, одно утешение, вознаграждение и удовлетворение – успех революции. Денно и нощно должна быть у него одна мысль, одна цель – беспощадное разрушение. Стремясь хладнокровно и неутомимо к этой цели, он должен быть всегда готов и сам погибнуть и погубить своими руками все, что мешает ея достижению.
§ 7. Природа настоящего революционера исключает всякий романтизм, всякую чувствительность, восторженность и увлечение. Она исключает даже личную ненависть и мщение. Революционерная страсть, став в нем обыденностью, ежеминутностью, должна соединиться с холодным расчетом. Всегда и везде он должен быть не то, к чему его побуждают влечения личные, а то, что предписывает ему общий интерес революции.
§ 8. Другом и милым человеком для революционера может быть только человек, заявивший себя на деле таким же революционерным делом, как и он сам. Мера дружбы, преданности и прочих обязанностей в отношении к такому товарищу определяется единственно степенью полезности в деле всеразрушительной практической революции.
§ 9. О солидарности революционеров и говорить нечего. В ней вся сила революционного дела. Товарищи-революционеры, стоящие на одинаковой степени революционного понимания и страсти, должны, по возможности, обсуждать все крупные дела вместе и решать их единодушно. В исполнении таким образом решенного плана, каждый должен рассчитывать, по возможности, на себя. В выполнении ряда разрушительных действий каждый должен делать сам и прибегать к совету и помощи товарищей только тогда, когда это для успеха необходимо.
§ 10. У каждого товарища должно быть под рукою несколько революционеров второго и третьего разрядов, то есть не совсем посвященных. На них он должен смотреть, как на часть общего революционного капитала, отданного в его распоряжение. Он должен экономически тратить свою часть капитала, стараясь всегда извлечь из него наибольшую пользу. На себя он смотрит, как на капитал, обреченный на трату для торжества революционного дела. Только как на такой капитал, которым он сам и один, без согласия всего товарищества вполне посвященных, распоряжаться не может.
§ 11. Когда товарищ попадает в беду, решая вопрос спасать его или нет, революционер должен соображаться не с какими-нибудь личными чувствами, но только с пользою революционного дела. Поэтому он должен взвесить пользу, приносимую товарищем – с одной стороны, а с другой – трату революционных сил, потребных на его избавление, и на которую сторону перетянет, так и должен решить.
§ 12. Принятие нового члена, заявившего себя не на словах, а на деле, товариществом не может быть решено иначе, как единодушно.
§ 13. Революционер вступает в государственный, сословный и так называемый образованный мир и живет в нем только с целью его полнейшего, скорейшего разрушения. Он не революционер, если ему чего-нибудь жаль в этом мире. Если он может остановиться перед истреблением положения, отношения или какого-либо человека, принадлежащего к этому миру, в котором – все и все должны быть ему равно ненавистны.