ежду типами развития России и Запада. Никаких своеобразных, отличных от Запада путей развития история не предуготовила для России. Она идет по той же дороге, по которой шел Запад, но на этой дороге значительно отстает от него. Социальное развитие России подчинено действию тех же самых законов, что и Запада. Отличие России от западноевропейских стран сводится только к различию степени их экономического развития. Это – то самое различие, «которое (говоря словами Ткачева) существует между экономическими и политическими условиями общества, только что начинающего делать первые шаги по дороге буржуазного прогресса, и обществом, достигшим высшей, кульминационной точки этого прогресса»[205].
Ткачев ясно видел, что Россия его времени стоит на рубеже господства капитализма. Изучение экономического быта России приводило его к заключению, что в ней уже существуют и упорно развиваются зародыши экономических форм чисто капиталистического характера.
«Смотрите! – писал он в 1875 году в программе “Набата”. – Огонь “экономического прогресса” уже коснулся коренных основ нашей народной жизни. Под его влиянием уже разрушаются старые формы нашей общинной жизни, уничтожается самый “принцип общины”… На развалинах перегорающих форм нарождаются новые формы, – формы буржуазной жизни, развивается кулачество, мироедство, воцаряется принцип индивидуализма, экономической анархии, бессердечного, алчного эгоизма»[206].
Другими словами, Россия стоит перед тем, чтобы окончательно вступить в капиталистическую стадию экономического развития.
Но как же возможна в такой стране социальная революция?
В ней возможна, по мнению Ткачева, та самая социальная революция, какая была возможна в Германии XVI в., т. е. революция по содержанию своему крестьянская.
Русское крестьянство, ввиду экономической отсталости России, не заражено еще тем буржуазным духом, который свойственен крестьянству западному. К тому же у русского народа сохранился давно погибший на Западе общинный строй крестьянского землевладения.
Хотя русский народ и невежествен, зато он «проникнут принципами общинного владения»; «он, если так можно выразиться, коммунист по инстинкту, по традиции».
«Идея коллективной собственности, – писал Ткачев в “Открытом письме” к Ф. Энгельсу, – так крепко срослась со всем миросозерцанием русского народа, что теперь, когда правительство начинает понимать, что идея эта несовместима с принципами “благоустроенного” общества, и во имя этих принципов хочет ввести в народное сознание и народную жизнь идею частной собственности, то оно может достигнуть этого лишь при помощи штыков и нагайки. Из этого ясно, что наш народ, несмотря на свое невежество, стоит гораздо ближе к социализму, чем народы Западной Европы, хотя последние и образованнее его»[207].
Но где же те данные, опираясь на которые можно рассчитывать, что социальная революция в России увенчается победой?
Свои надежды на успешность социальной революции Ткачев строил на экономической отсталости России, на низком уровне ее промышленного развития. Недвижимый и движимый капитал не играют в нашей общественной жизни той роли, какую они играют на Западе. Будучи не в состоянии питаться и развиваться на собственные ресурсы и существуя главным образом за счет государственного бюджета, наше помещичье землевладение и наша промышленность находятся в зависимом положении и в силу этого не представляют собою самостоятельной экономической силы. Такой самостоятельной силой в России является только труд, т. е. тот фактор производства, представителем которого в России является мужик. «Только он один, – говорит Ткачев, дурно или хорошо, но живет на собственный счет, стоит на собственных ногах и не черпает никаких ресурсов из государственного бюджета, но, напротив, сам доставляет ему ресурсы, необходимые для оказания помощи и поддержки остальным факторам экономического производства».
Ни в одной стране, по мнению Ткачева, труд не играет такой большой роли, как в России.
Экономическое слабосилие русского недвижимого и движимого капитала обусловливает и внутреннюю слабость русского государства.
В то время как на Западе государство «обеими ногами упирается в капитал», воплощая в себе определенные экономические интересы, русское государство пока еще «висит в воздухе». Забыв о теории Маркса, последователем которого он объявлял себя, Ткачев пишет: «Наше государство только издали производит впечатление мощи. На самом же деле его сила только кажущаяся, воображаемая. Оно не имеет никаких корней в экономической жизни народа, оно не воплощает в себе интересов какого-либо сословия. Оно одинаково давит все общественные классы, и все они одинаково ненавидят его»[208]. Таким образом, Ткачев приходил к признанию надклассового характера русского самодержавия. В этом пункте его взгляды вполне совпадали с воззрениями современных ему народников.
Но если в настоящий момент русское государство слабо, то в очень скором времени оно, по мнению Ткачева, сделается сильным. Это произойдет, когда нарождающаяся буржуазия окрепнет. Тогда государство найдет в ней надежнейшую опору для себя.
«Сегодня, – писал Ткачев, – наше государство – фикция, предание, не имеющее в народной жизни никаких корней. Оно всем ненавистно, оно во всех, даже в собственных слугах, вызывает чувство тупого озлобления и рабского страха, смешанного с лакейским презрением. Его боятся потому, что у него материальная сила, но раз оно потеряет эту силу, ни одна рука не поднимется на его защиту.
Но завтра за него встанут все сегодняшние враги, завтра оно будет выражать собою их интересы, интересы кулачества и мироедства, интересы личной собственности, интересы торговли и промышленности, интересы нарождающегося буржуазного мира.
Сегодня оно абсолютно нелепо и нелепо абсолютно.
Завтра оно станет конституционно-умеренным, расчетливо-благоразумным…
Сегодня наши враги слабы, разъединены. Против нас одно правительство со всеми чиновниками и солдатами. Но эти чиновники и солдаты не более как бездушные автоматы, бессмысленные, слепые и часто бессознательные орудия в руках небольшой кучки автократов. Уничтожьте их и вместо дисциплинированной армии живых врагов вы очутитесь лицом к лицу с нестройной толпой обезглавленных трупов. Следовательно, сегодня единственным сильным и опасным врагом является для нас только эта ничтожная кучка автократов…
Это сегодня.
Но что будет завтра?
Не надейтесь слишком на глупость наших врагов.
Пользуйтесь минутой. Такие минуты не часты в истории. Пропустить их – значит добровольно отсрочить возможность социальной революции надолго, быть может, навсегда»[209].
Вот тот ход рассуждений, которым Ткачев приходил к выводу, что «осуществление социальной революции в России не представляет никаких затруднений».
Приведенная нами цитата дает повод для одного недоразумения. Основываясь на ее точном смысле, можно предположить, что возможное торжество буржуазии в России приводило Ткачева к полному пессимизму. Он как бы признает, что буржуазия может упрочиться на веки вечные и что ее победа может исключить навсегда наступление социальной революции.
Слово навсегда было у Ткачева, по-видимому, просто случайной оговоркой.
В другом месте, в статье «Революционеры-реакционеры», он определенно говорит, что развитие капиталистических отношений в России отсрочит социальную революцию в ней до тех пор, «пока буржуазный прогресс не пройдет того цикла развития, который он в силу неизбежных экономических законов должен пройти», но этого придется ожидать «сотни лет, а может, и более»[210].
Таким образом, залог возможности и успешности социальной революции в современной ему России Ткачев усматривал в «преобладание экономической силы серого мужика над экономическою силою (или, вернее, экономическим бессилием) представителей других факторов производства». При этом, с точки зрения Ткачева, отмеченное им экономическое преобладание мужика отнюдь нельзя рассматривать как преимущество отечественной цивилизации перед цивилизацией «гнилого Запада», как это у нас делают некоторые «патриоты своего отечества». Эти патриоты забывают, что «было время, когда и гнилой Запад пользовался тем же самым преимуществом». Если Ткачев находил возможной социальную революцию в России 70-х годов XIX столетия, то, как мы уже знаем, он признавал, что такая революция ранее была возможна и в других странах, в частности в Германии XVI в.
Чувствуя, что подобная постановка вопроса плохо мирится с признаваемой им самим обусловленностью всего исторического процесса существующим экономическим строем, и желая в то же время спасти свои надежды на социальную революцию в России от угрожающей им катастрофы, Ткачев оказался вынужденным построить теорию «исторических скачков».
«Всякий экономический принцип, – писал он еще в 1868 году, – развивается по законам своей логики, и изменить эти законы так же невозможно, как невозможно изменить законы человеческого мышления, законы наших психологических отправлений. В сфере логического мышления невозможно перейти от первой посылки к последней, минуя среднюю, – точно так же и в сфере развития данного экономического принципа невозможно перескочить с низшей ступени прямо на высшую через все посредствующие. Всякий, кто пытается сделать подобный скачок, может заранее рассчитывать на неудачу, – он только надорвется и понапрасну истратит свои силы. Совсем другое дело, если он, оставляя в стороне старый принцип, будет стремиться заменить его новым. Его стремления весьма легко могут увенчаться успехом, и в его деятельности не будет решительно ничего утопического