– Тётя Аня, а что с ней… случилось?
Лицо старой женщины потемнело.
– Пожар. Лесной пожар. И ребятня в лесу. В походе были. Может, сами и подпалили, не знаю. Он тогда две деревни сожрал, так буйствовал. Мы в хате были. Услышали, выбежали к реке. Стоим, смотрим, с домом родным прощаемся. А она, дочечка моя, вдруг напряглась вся, будто что в этом гуле услышала. " Дети там!" - говорит. " Не успеют" - и к лесу. Я за неё вцепилась, не пускаю. А она вывернулась, чмокнула меня в щеку: " Простите, мама! Надо!" - и кинулась через лужок к пожару. А потом - прямо в пламя. Вот и всё, что я видела… А потом эти бойскауты рассказывали, что когда они уже отчаялись, сбились стайкой на полянке, она появилась возле них. Прямо из пламени появилась. Стала в центре и аж засветилась. И этот свет, как они говорили, туман такой светящийся, их накрыл и огонь близко не подпускал. Потом пожар ушёл дальше, и этот туман постепенно растаял. Кто посмелее был, на дочушку мою смотрел, так говорили, что она, как этот туман тоже растаяла… Та полянка так и сохранилась среди пепелища. Там ребят и нашли потом. Никто и не верил, что в таком ужасе уцелеть можно. А от доченьки ничего не нашли… Совсем… Ребята, которые спаслись, каждый год туда ходят, второй день рождения празднуют. И цветы кладут. Доченьке моей. Хотя наши пожарники объясняли всё это какими-то "микросмерчами" или "микровихрями", которые пожар вокруг полянки обвели. Но я то знаю…
– Какая она у Вас была молодец! - вытирая слёзы, похвалила Алёна.
– Да…, была. Но ты опять плачешь! Да что же это такое?
– Просто… жалко.
– Вот это ты брось. Я смотрю, у тебя глаза вообще на мокром месте? Не пойдёт. Если можешь помочь чьему-то горю - помогай, а не реви. Если не можешь, то плачь, не плачь, всё едино.
– Но если жалко?
– Ах, внучечка, внучечка, добрая ты душа. Жалей. Но не рюмзай. Сейчас время злое, люди злые, слёзы для них - признак слабости. А над слабыми в лучшем случае посмеются. Поэтому давай потихоньку от плача отвыкать.
– Хорошо, давайте.
Ещё Алёна позвонила домой, сказала, что выздоравливает и что скоро приедет. Мать отвечала односложно, и у девушки испортилось настроение. Отец "загусарил", - поняла она. Это была незаживающая, постоянно кровоточащая рана их семьи. Отец. Тракторист, бригадир, главный инженер, бригадир, тракторист. Водка загубила и эту некогда светлую голову. Или не водка? Или было что-то иное, из-за чего началось пьянство? Девушка тяжело вздохнула. Вспомнила, как прятались они с мамой от разбушевавшегося "родителя". Как тихонько плакала мать и прощала, прощала, прощала. Потом, с появлением братиков, отец поутих, не буянил, но напивался регулярно и крепко. Вот, видимо, и сейчас. Думать об этом не хотелось. Но пришлось.
На следующий день когда юная целительница блаженно отсыпалась после хорошо сделанной работы, вернувшей здоровье жертве катастрофы, к ней приехали. Изменившийся в лице Карлуша растормошил девушку.
– Там к тебе… из милиции. Не знаю зачем. Но если об этих ночах пронюхали… Ты молчи. А то за такое нарушение режима…
– Хорошо, я не буду говорить. А если спросят?
– Скажи, что не помнишь, где была. Что гуляла. Что лунатичка. такое бывает…
В освобождённой ординаторской сидел какой-то серый потрёпанный милиционер с погонами капитана.
– Вот, Алёна… поручили мне тебя допросить, - начал он, доставая какие-то бумаги.
– Да, пожалуйста, а о чём? - насторожилась девушка.
– Ну, вообще, как поживаешь. Как здоровье, кстати?
– Нормально, спасибо. Думаю, что скоро выпишут. Домой надо.
– Да, домой надо… Это ты права. Не буду… Неприятности у тебя дома.
– Что? С братиками что? - подхватилась девушка. - С мамой?
– С отцом.
Девушка опять села. Перевела дух.
– А что с ним? - спросила она через некоторое время.
– А ты ведь за него не так переживаешь, а? - наклонился через стол капитан.
– Но что с ним? - повторила девушка, отмалчиваясь на проницательный вопрос.
– В большие неприятности влез. Понимаешь, в очень большие. Пока не могу сказать конкретнее. Давай всё-таки побеседуем. Ну, поручено мне это.
Уже с более спокойным настроением девушка однозначно отвечала на стандартные вопросы о школе, о семье, об отце.
– Но имейте в виду, если он во что… встрял, то без меня. Я всё время была здесь, уже с улыбкой добавила девушка.
– Ой ли? - многозначительно спросил капитан.
– Да… Во всяком случае, у меня на любое время есть это… алиби!
– Тебя, насколько я знаю, ни в чём не подозревают. Но если вдруг… Ты такими словами не бросайся. Очень часто все эти "алиби" просто разваливаются.
– Но я…
– Это так к слову. Теперь распишись. Молодец, девочка. Это между нами. Ни единого плохого слова об отце!
– Но так и должно быть!
– Должно, - тяжело вздохнул милиционер, уже подписывая протокол. Вон мои оболдуевы…, - он опять тяжело вздохнул, затем позвал настороженно подобранную старшую медсестру.
– Вы так и не сказали…
– Да. Крепись, девочка. Это серьёзно. В общем… Он подозревается… В общем, вчера на тракторе… Пьяный… Въехал в ваших девчат и студентов.
– И… - побледнела Алёна.
– Трое сразу. Ваших. И один студент. Он девушку успел отбросить. И двое ещё потом. В больнице… - ну вот, я же знал, - услышала ещё Алёна, погружаясь во тьму.
Глава 6
Областной суд размещался в солидном, но неприятном здании, ранее занимаемым обкомом. В коридорах почти буквально ощущалась враждебность всего окружающего к людям. Начиная с мрачного милиционера, проверяющего документы и заканчивая неудобными скамейками для ожидающих. Найдя номер зала, Алёна с матерью прошмыгнули через дверь и забились в самый дальний уголок, на самую дальнюю скамейку. Девушка посмотрела на высокие, похожие на троны кресла судей, затем на огромную мрачную клетку со скамьёй подсудимых (здесь особенно гадать не приходилось, да и не из джунглей каких они приехала), на маленькие столики справа и слева от судебного помоста и поёжилась. Чем-то жутким, неумолимо жестоким веяло в этом зале. Как… как на эшафоте. Всё уже давно решено, а сейчас здесь - публичная казнь. Для всех этих кровожадных потерпевших. Алёна тяжело вздохнула. Конечно, им больно. Но разве человеческая кровь - лучшее лекарство?
– Твоих бы так! - кинула ей мать одноклассницы.
Другие люди стали приходить гораздо позже - приехали на более позднем автобусе. Так и думала несчастная жена подсудимого, намеренно пытаясь разминуться со ставшими беспощадными врагами односельчанами. Враждебно поглядывая на "родственничков убийцы", потерпевшие и их группа поддержки начали рассаживаться ближе к месту действа, поэтому Алёна смогла укрыться от посторонних глаз за чьей- то спиной. Затем ввели отца. Туда, в клетку. Сняли наручники. Он сел, обвёл каким-то мёртвым взглядом зал, опустил глаза. Алёна его почти не узнала, скорее - почувствовала. И ранее склонный к седине, он теперь стал совсем белым. Щёки настолько впали, что, казалось, вот-вот порвутся. Огромные круги под глазами. Сейчас, когда он опустил голову и потупил взгляд, его бледное лицо казалось черепом. И сидел он тихо, не шевелясь, как какая-то кукла.
Судьи не очень впечатлили Алену. Видела по телевизору. Не понравился седой с мятым лицом защитник. Не понравилась и прокурорша - большая женщина с большими звёздами на погонах и с очень мрачным взглядом. Но больше всего не понравилась судья. Мантия не могла скрыть её грузности. Свисали щёки и второй подбородок. Видимо, она только что поднималась по лестнице, поэтому тяжело дышала. Алёна с удивлением рассматривала этого вершителя людских судеб. Потом началась процедура представлений, разъяснений, проверки свидетелей, во время которой матери предложили выйти из зала.
– Но это мой муж! - возмутилась Алёнина мать.
– Мария Ивановна, Вы вызывались в качестве свидетеля, поэтому должны пока выйти, - терпеливо разъясняла судья. - Допросим, будете присутствовать.
– Никуда не пойду! Я должна знать! - повысила голос свидетельница.
– Защитник, это Ваш свидетель. Объясните Вы, или суд найдёт управу.
Мятый адвокат сорвался со своего места - столика возле клетки и кинулся в проход. Но у матери и так прошёл пыл.
– Сиди, доча. Потом расскажешь, - шепнула она и пошла к выходу. Остановившись напротив судьи, извинилась: "Муж ведь", затем вышла. Процесс продолжался. Прочитала обвинение прокурорша. Алёна узнала - то, что случилось с отцом, называется: "Убийство двух и более лиц из хулиганских побуждений". Обвинительница рассказала, кто что видел и что показал на следствии, что у подсудимого была тяжелейшая степень опьянения, что он после всего уехал "скрылся с места происшествия" и нашли по следам, в стогу сена возле злополучного трактора. Что отец Алёны виновным себя признал и показал, что " по пьянке хотел попугать ребят".
– Подсудимый, встаньте. Вы признаёте себя виновным? - равнодушно спросила судья.
– Нет, не признаю.
Председательствующая восприняла это, как пощёчину. Мелко затряслись жирные щёки. Поднимаясь из-под мантии, начала расползаться по шее и лицу краска.
– Но Вы… э… Геннадий Сергеевич, признавали себя виновным?
– Да. Сейчас не признаю.
– Садитесь. Мнение обвинения о порядке исследования доказательств? Тишина в зале! - это уже в ответ на ропот потерпевших.
Первым допросили отца. Тот, явно волнуясь, повернулся к потерпевшим.
– Я отвечу. Я всё равно отвечу. Перед законом. Но перед Богом и вами я не виноват! Не я был за рулём. Не я!
– Подсудимый, давайте показания суду, - прервала судья.
– Извините. В тот день я действительно выпил. Даже, точнее, напился. Бывает. Вот и решил отоспаться. Вечер уже. Думаю, завалюсь спать, а утром прямо отсюда - и вперёд. Я и раньше так делал… Лёг, уснул. А потом меня выволокли, избили, в милицию. А что я понимал тогда?
– Задавайте вопросы, прокурор, - подсказала судья.
– Сейчас, высокий суд! - собиралась с мыслями и переворачивала страницы в своей папке женщина в погонах. Затем, начала "потрошение".