На какую-то минуту все о нем забыли.
Эта минута и погубила Маркотта.
Он еще раз вынырнул у поворота реки, забил руками по воде и в последний раз прокричал:
— Назад! Собаки, назад!..
Но вода залила ему рот, он захлебнулся на последнем слоге последнего слова, и лишь через четверть часа тело несчастного вынесло течением на песчаную отмель.
Маркотт был мертв.
Это происшествие самым пагубным образом сказалось на сеньоре Жане.
Как положено дворянину, он никогда не отказывался от доброго вина, а потому имел некоторую предрасположенность к апоплексическому удару.
Потрясение, которое он испытал при виде трупа своего слуги, было таким сильным, что вызвало прилив крови к голове.
Тибо ужаснулся точности и добросовестности, с которыми черный волк исполнил свое обещание. Он не мог без дрожи подумать о том, что метр Изенгрин вправе требовать от него той же пунктуальности. Он с беспокойством спрашивал себя, окажется ли волк достаточно славным малым, чтобы удовлетвориться несколькими волосками, тем более что ни в момент произнесения желания, ни в следующие несколько секунд — то есть во время его исполнения — не почувствовал даже слабой щекотки на коже головы.
Труп бедняги Маркотта произвел на башмачника довольно тягостное впечатление. Откровенно говоря, Тибо совсем не любил покойного и считал, что для этого есть достаточные основания; но его неприязнь никогда не была так велика, чтобы желать ему смерти, и волк явно зашел слишком далеко в исполнении договора с башмачником.
Правда, Тибо не указал конкретно, чего он хочет, и тем самым предоставил волку достаточную свободу действий.
Он пообещал себе в будущем более точно формулировать свои пожелания и уж, во всяком случае, быть более сдержанным в просьбах.
Вернемся к барону; он не умер, но мало отличался от мертвого.
С той минуты как его настигло, словно удар грома, пожелание Тибо, он так и не пришел в себя.
Его уложили на свежем воздухе на ту самую кучу вереска, которой Тибо завалил дверь хлева. Растерянные слуги вверх дном перевернули все в хижине, стараясь отыскать какое-нибудь средство, способное привести хозяина в чувство.
Один требовал уксуса — растереть виски, другой — ключ, чтобы засунуть его барону за шиворот, тот желал похлопать хозяина по ладоням дощечкой, этот — зажечь у него под носом серу.
Среди всех этих голосов, моловших явный вздор, выделялся пронзительный голос маленького Ангулевана:
— Черт вас возьми, это все не то! Нам нужна коза; если бы только у нас была коза!
— Коза? — воскликнул Тибо, который не прочь был исцелить сеньора Жана, таким образом освободив свою совесть от половины лежавшего на ней груза, и вместе с тем спасти свою бедную хижину от разграбления. — Коза? У меня есть одна!
— В самом деле? У вас есть коза? — воскликнул Ангулеван. — Эй, друзья мои, наш дорогой сеньор спасен!
И Ангулеван в восторге бросился на шею Тибо, повторяя:
— Ведите сюда козу, приятель, ведите вашу козу!
Башмачник вытащил из хлева блеющую козу.
— Держите ее покрепче за рога, — приказал ему Ангулеван. — И поднимите ей переднюю ногу.
Продолжая говорить, охотник вытащил из висевших у него на поясе ножен маленький нож и принялся тщательно точить его о брусок, на котором башмачник правил свои инструменты.
— Что это вы собираетесь делать? — спросил встревоженный этими приготовлениями Тибо.
— Как! — удивился Ангулеван. — Вы что, не знаете, что в сердце козы есть маленькая косточка в виде креста? Измельченная в порошок, она становится лучшим лекарством при апоплексическом ударе!
— Вы хотите убить мою козу! — воскликнул Тибо, разом отпустив рог и ногу несчастного животного. — Но я не хочу, чтобы вы ее убили, не хочу!
— Ай-яй-яй! — сказал Ангулеван. — Какие некрасивые вещи вы говорите, господин Тибо! Разве можно сравнить жизнь нашего доброго сеньора с жизнью этой презренной козы? Право же, мне стыдно за вас.
— Вам легко говорить. Эта коза — все, что у меня есть, все мое богатство. Она дает мне молоко, и я дорожу ею.
— Ну, господин Тибо, я уверен, что вы так не думаете; к счастью, сеньор барон вас не слышит: он очень бы огорчился, что ради его драгоценного здоровья приходится так торговаться с мужланом.
— Впрочем, — с издевательским смехом заметил один из охотников, — если метр Тибо так дорого ценит свою козу, что лишь монсеньеру под силу за нее заплатить, ничто не мешает ему завтра прийти в замок Вез и получить должок, а заодно и то, что ему недодали вчера…
Сила была не на стороне Тибо, разве что он снова призвал бы на помощь дьявола.
Но он только что получил от монсеньера сатаны хороший урок и не хотел снова, по крайней мере сегодня, прибегать к его услугам.
Так что он был озабочен только одним — как бы не пожелать дурного никому из присутствующих.
Один умер, другой еле жив — этого вполне достаточно.
Поэтому Тибо старался не смотреть на окружавшие его угрожающие или насмешливые лица, чтобы не разозлиться.
Пока он смотрел в другую сторону, козочку зарезали; Тибо узнал об этой казни, услышав жалобный крик бедного животного.
Как только коза испустила дух, в ее трепещущем сердце отыскали указанную Ангулеваном косточку.
Ее измельчили в порошок, растворили в уксусе, добавили тринадцать капель желчи из козьего же пузыря, размешали все это в стакане воды висевшим на четках крестом, затем острием кинжала разжали сеньору Жану зубы и влили ему в глотку эту микстуру.
Средство подействовало мгновенно и чудесно.
Сеньор Жан чихнул, приподнялся на своем ложе и довольно внятно, хоть язык у него немного заплетался, потребовал:
— Пить!
Ангулеван поднес ему воду в деревянном кубке, который Тибо получил в наследство и которым очень гордился.
Но барон, едва пригубив и узнав омерзительную жидкость, неосторожно ему поднесенную, выразительно сплюнул и с силой запустил кубком в стену, отчего тот разлетелся на куски.
Затем он крикнул громким и ясным голосом (что указывало на полное его выздоровление):
— Вина!
Один из охотников, вскочив в седло, помчался в замок Уаньи за бутылкой старого бургундского.
Через десять минут он вернулся с двумя бутылками. Их откупорили, и барон, за неимением стакана, одним духом выпил содержимое обеих прямо из горлышка.
Затем он повернулся лицом к стене, пробормотав:
— Макон тысяча семьсот сорок пятого года.
И крепко уснул.
VIДЬЯВОЛЬСКИЙ ВОЛОС
Слуги, перестав беспокоиться о здоровье хозяина, отправились на поиски собак, продолжавших преследовать оленя.
Они нашли их спящими на красной от крови земле.
Было ясно, что псы загнали, растерзали и съели оленя, а если и оставались какие-нибудь сомнения в этом, их развеял вид рогов и обломков челюсти — то, что осталось от несчастного зверя и чего собакам не удалось разгрызть и уничтожить.
Кажется, одни они в этот день получили хоть какое-то удовольствие.
Охотники заперли гончих у Тибо в хлеву и, поскольку барон все еще спал, решили поужинать.
Они забрали весь хлеб, лежавший в ларе у бедняги, зажарили козу и вежливо пригласили хозяина разделить с ними трапезу, которую он в какой-то мере оплатил.
Тибо отказался под благовидным предлогом, сославшись на то, что еще не оправился от глубокого потрясения, вызванного смертью Маркотта и болезнью барона.
Он собрал обломки своего прекрасного кубка и убедился, что склеить его невозможно; затем стал размышлять, каким образом поскорее покончить с убожеством своей жизни, в последние два дня ставшей совершенно невыносимой.
Прежде всего перед его внутренним взором встал образ Аньелетты.
Он увидел ее такой, какими являются детям во сне ангелы, — в длинном белом платье, парящей в голубом небе на больших белых крыльях.
Она казалась очень счастливой, знаками звала его следовать за ней и говорила:
«Тот, кто пойдет со мной, узнает блаженство».
Но Тибо в ответ только качал головой и пожимал плечами, словно хотел сказать прекрасному видению:
«Да, да, это ты Аньелетта, я узнаю тебя. Вчера еще я мог пойти за тобой; но сегодня, когда, подобно королю, я в состоянии распоряжаться чужой жизнью и смертью, я не могу неразумно подчиниться только что родившейся любви, едва лепечущей свои первые слова. Стать твоим мужем, бедная моя Аньелетта, не значит ли это вдвое и втрое увеличить тяжесть груза, под которым изнемогает каждый из нас, вместо того чтобы облегчить нашу жизнь? Нет, Аньелетта, нет! Вы были бы прелестной любовницей; но жена должна мне принести столько же денег, сколько у меня теперь власти».
Совесть подсказывала ему, что у него есть обязательства по отношению к Аньелетте.
Но он отвечал себе, что, разорвав помолвку, сделает доброе дело для кроткого создания.
— Я честный человек, — шептал он еле слышно, — и должен пожертвовать своим удовольствием ради счастья милого ребенка. Впрочем, она достаточно молода, достаточно хороша собой и достаточно рассудительна, чтобы выбрать себе лучшую участь, чем та, что ожидает ее, стань она женой простого башмачника.
Из всех этих прекрасных рассуждений Тибо сделал вывод: вчерашние смехотворные обещания брошены на ветер, а о помолвке, свидетелями которой были лишь дрожащие листья берез да розовые цветочки вереска, надо забыть.
К тому же на мельнице в Койоле была красивая мельничиха, и воспоминание о ней сыграло не последнюю роль в решении Тибо.
Это была молодая вдова лет двадцати шести — двадцати восьми, свежая, пухленькая, с лукавым, дразнящим взглядом.
Она считалась самой богатой невестой в округе, мельница ее работала не умолкая, — как видите, во всех отношениях она как нельзя лучше устраивала Тибо.
Прежде он никогда не осмелился бы заглядываться на красивую и богатую г-жу Поле (так звали мельничиху).
Под нашим пером имя это возникает впервые, ибо впервые обладательница его серьезно заняла мысли нашего героя.