ки.
Затем он крикнул громким и ясным голосом (что указывало на полное его выздоровление):
— Вина!
Один из охотников, вскочив в седло, помчался в замок Уаньи за бутылкой старого бургундского.
Через десять минут он вернулся с двумя бутылками. Их откупорили, и барон, за неимением стакана, одним духом выпил содержимое обеих прямо из горлышка.
Затем он повернулся лицом к стене, пробормотав:
— Макон тысяча семьсот сорок пятого года.
И крепко уснул.
VIДЬЯВОЛЬСКИЙ ВОЛОС
Слуги, перестав беспокоиться о здоровье хозяина, отправились на поиски собак, продолжавших преследовать оленя.
Они нашли их спящими на красной от крови земле.
Было ясно, что псы загнали, растерзали и съели оленя, а если и оставались какие-нибудь сомнения в этом, их развеял вид рогов и обломков челюсти — то, что осталось от несчастного зверя и чего собакам не удалось разгрызть и уничтожить.
Кажется, одни они в этот день получили хоть какое-то удовольствие.
Охотники заперли гончих у Тибо в хлеву и, поскольку барон все еще спал, решили поужинать.
Они забрали весь хлеб, лежавший в ларе у бедняги, зажарили козу и вежливо пригласили хозяина разделить с ними трапезу, которую он в какой-то мере оплатил.
Тибо отказался под благовидным предлогом, сославшись на то, что еще не оправился от глубокого потрясения, вызванного смертью Маркотта и болезнью барона.
Он собрал обломки своего прекрасного кубка и убедился, что склеить его невозможно; затем стал размышлять, каким образом поскорее покончить с убожеством своей жизни, в последние два дня ставшей совершенно невыносимой.
Прежде всего перед его внутренним взором встал образ Аньелетты.
Он увидел ее такой, какими являются детям во сне ангелы, — в длинном белом платье, парящей в голубом небе на больших белых крыльях.
Она казалась очень счастливой, знаками звала его следовать за ней и говорила:
«Тот, кто пойдет со мной, узнает блаженство».
Но Тибо в ответ только качал головой и пожимал плечами, словно хотел сказать прекрасному видению:
«Да, да, это ты Аньелетта, я узнаю тебя. Вчера еще я мог пойти за тобой; но сегодня, когда, подобно королю, я в состоянии распоряжаться чужой жизнью и смертью, я не могу неразумно подчиниться только что родившейся любви, едва лепечущей свои первые слова. Стать твоим мужем, бедная моя Аньелетта, не значит ли это вдвое и втрое увеличить тяжесть груза, под которым изнемогает каждый из нас, вместо того чтобы облегчить нашу жизнь? Нет, Аньелетта, нет! Вы были бы прелестной любовницей; но жена должна мне принести столько же денег, сколько у меня теперь власти».
Совесть подсказывала ему, что у него есть обязательства по отношению к Аньелетте.
Но он отвечал себе, что, разорвав помолвку, сделает доброе дело для кроткого создания.
— Я честный человек, — шептал он еле слышно, — и должен пожертвовать своим удовольствием ради счастья милого ребенка. Впрочем, она достаточно молода, достаточно хороша собой и достаточно рассудительна, чтобы выбрать себе лучшую участь, чем та, что ожидает ее, стань она женой простого башмачника.
Из всех этих прекрасных рассуждений Тибо сделал вывод: вчерашние смехотворные обещания брошены на ветер, а о помолвке, свидетелями которой были лишь дрожащие листья берез да розовые цветочки вереска, надо забыть.
К тому же на мельнице в Койоле была красивая мельничиха, и воспоминание о ней сыграло не последнюю роль в решении Тибо.
Это была молодая вдова лет двадцати шести — двадцати восьми, свежая, пухленькая, с лукавым, дразнящим взглядом.
Она считалась самой богатой невестой в округе, мельница ее работала не умолкая, — как видите, во всех отношениях она как нельзя лучше устраивала Тибо.
Прежде он никогда не осмелился бы заглядываться на красивую и богатую г-жу Поле (так звали мельничиху).
Под нашим пером имя это возникает впервые, ибо впервые обладательница его серьезно заняла мысли нашего героя.
Он и сам удивился, как это он раньше не вспомнил о мельничихе, но сказал себе, что и прежде часто думал о ней, однако без всякой надежды; теперь же, когда он пользуется покровительством волка и одарен сверхъестественной властью, которую имел уже случай испробовать, он уверен, что легко устранит со своего пути соперников и достигнет цели.
Злые языки поговаривали, что у мельничихи характер не из легких и она сварлива.
Но башмачник решил, что с помощью дьявола он легко одолеет жалкого бесенка, который может обитать в душе вдовы Поле. Итак, на рассвете он задумал отправиться в Койоль (а мысли эти, разумеется, пришли ему в голову ночью).
Сеньор Жан проснулся, едва запела славка. Он совершенно оправился от вчерашнего недомогания; ударами хлыста подняв слуг, он отправил тело Маркотта в замок, а сам решил, чтобы не возвращаться домой ни с чем, поохотиться на кабана, как будто вчера ничего особенного не случилось.
К шести часам утра он покинул жилище Тибо, заверив этого последнего в своей признательности за гостеприимство, оказанное в бедной хижине ему самому, а также его людям и собакам; за эти заслуги барон обещал совершенно забыть о мелких обидах, причиненных ему башмачником.
Легко догадаться, сожалел ли Тибо об уходе сеньора, охотников и собак.
Оставшись один, он некоторое время созерцал свое разоренное жилище: пустой ларь, разбитую мебель, ненужный хлев, покрытый отбросами пол.
Но он сказал себе, что все это — естественные последствия пребывания в его доме знатного сеньора, а будущее представлялось ему слишком лучезарным для того, чтобы долго предаваться печали.
Достав воскресную одежду, он принарядился как мог, позавтракал последним куском хлеба с последним обрезком козьего мяса, запив все стаканом ключевой воды, и отправился в Койоль.
Тибо решил в тот же день попытать счастья у г-жи Поле.
Он вышел около девяти часов утра.
Самая короткая дорога на Койоль идет через Уаньи и Пислё.
Как же получилось, что Тибо, знавший леса Виллер-Котре не хуже, чем портной знает карманы на сшитом им костюме, свернул на кретьенельскую дорогу, удлинив путь на целых пол-льё?
Это получилось оттого, что дорога через Кретьенель проходила вблизи того места, где Тибо впервые увидел Аньелетту; пока расчет вел его к койольской мельнице, сердце тянуло в сторону Пресьямона.
В самом деле, почти сразу за Ферте-Милоном он увидел на обочине прелестную Аньелетту, которая рвала траву для своих коз.
Он мог пройти мимо так, чтобы она его не заметила, это было совсем легко: девушка стояла к нему спиной.
Но бес толкал его прямо к ней.
Аньелетта, склонившаяся с серпом в руках, услышала шаги и подняла голову; узнав Тибо, она покраснела.
Но, залившись краской, она радостно улыбнулась и вся просияла; ее румянец был вызван не враждебными чувствами к башмачнику.
— Ах, — сказала она, — вот и вы. Я всю ночь думала о вас и молилась за вас.
И Тибо вспомнил, что в его собственных снах Аньелетта пролетала по небу, сложив руки для молитвы, в ангельском одеянии и с ангельскими крыльями.
— А по какому случаю вы обо мне думали и за меня молились, прелестное дитя? — развязно, как сделал бы какой-нибудь молодой дворянин из свиты принца, спросил Тибо.
Аньелетта посмотрела на него своими большими глазами цвета неба.
— Я думала о вас, потому что люблю вас, Тибо; я за вас молилась, потому что видела, как с сеньором Жаном и его доезжачим случилось несчастье и у вас из-за этого были неприятности… Ах, если бы я слушалась только своего сердца, я сразу же поспешила бы к вам на помощь.
— Надо было так и сделать, Аньелетта, вы нашли бы веселую компанию, уверяю вас!
— Но я совсем не этого хотела, господин Тибо; я помогла бы вам принять их. О, что за чудесное кольцо у вас на пальце, господин Тибо!
И девушка показала на кольцо, полученное им от волка.
У Тибо кровь застыла в жилах.
— Это кольцо? — переспросил он.
— Да, вот это.
Видя, что Тибо медлит с ответом, Аньелетта отвернулась и вздохнула.
— Конечно, это подарок какой-нибудь знатной дамы, — прошептала она.
— Да нет, — с уверенностью законченного лжеца возразил Тибо, — вы ошибаетесь, Аньелетта, это обручальное кольцо: я купил его, чтобы надеть вам на палец в день нашей свадьбы.
Аньелетта грустно покачала головой.
— Почему вы не хотите сказать мне правду, господин Тибо?
— Я вам ее сказал, Аньелетта.
— Нет.
И она покачала головой еще печальнее.
— А почему вы думаете, что я обманываю вас?
— Потому что в это кольцо я могу всунуть два своих пальца.
В самом деле, у Тибо каждый палец был толщиной с два пальчика девушки.
— Если оно слишком большое, Аньелетта, мы отдадим его уменьшить.
— Прощайте, господин Тибо.
— Как прощайте?
— Да.
— Вы уходите?
— Ухожу.
— Почему, Аньелетта?
— Я не люблю лжецов.
Тибо искал, чем поклясться, чтобы успокоить Аньелетту, но ничего не смог найти.
— Послушайте, — вновь заговорила Аньелетта и слезы выступили на ее глазах, ведь ей приходилось делать над собой большое усилие, чтобы уйти от Тибо, — если это кольцо действительно предназначено для меня…
— Клянусь вам, Аньелетта.
— Хорошо, дайте мне кольцо на сохранение до дня нашей свадьбы, а тогда я отдам вам его, чтобы его освятили.
— Я только этого и хочу, Аньелетта: я мечтаю увидеть кольцо на вашей хорошенькой ручке. Вы очень верно заметили, что оно велико вам. Я сегодня иду в Виллер-Котре; мы снимем мерку с вашего пальчика, и я отдам кольцо господину Дюге, ювелиру, чтобы он его уменьшил.
Улыбка снова появилась на губах Аньелетты, а слезы на ее глазах мгновенно высохли.
Она протянула Тибо свою маленькую ручку.
Тибо с минуту подержал ее в своих, поворачивая то вверх то вниз ладонью, потом поцеловал.
— Ой, — сказала Аньелетта, — не надо целовать мою руку, господин Тибо, она недостаточно красива для этого.