— Погоди, Андрей. Мы ведь главный вопрос так и не решили. — Она быстро набрала номер телефона. — Павел Иванович? Агеева. У меня появились новые данные относительно пропажи видеокассеты. Слушайте и не перебивайте! Ваша версия о виновности журналиста Андрея Истомина — ошибочна. Да-да, ошибочна! Будьте добры, восстановите его в прежней должности с завтрашнего дня. Вынужденный прогул оплатите. О том, кто виновен, вы непременно узнаете. Да. Обещаю. Всего доброго. — Положила трубку и улыбнулась Андрею. — Твой вынужденный отдых закончился.
— Я люблю тебя, Лера. А можно и мне разговаривать с Осетровым таким же тоном?
— Не вздумай! В таком случае он просто обязан будет тебя уволить.
— Тогда я с тобой буду так разговаривать… Нет, не могу. Скажи, где мы можем сегодня встретиться, Лера? Чтобы никаких секретарш, никаких посетителей за дверью.
— Не знаю…
— Я провожу тебя домой. Можно?
— Наверное… Я могла бы отложить некоторые дела на завтра… Наверное, часов в семь, нет, в восемь освобожусь, и мы можем пешком дойти до моего дома.
— В восемь? Лера, я с ума сойду!
— А я?..
— Хорошо, буду ждать тебя в восемь у входа, больше чем на полчаса не опаздывай, холодно на улице.
Так хотелось обнять ее, поцеловать, спрятать лицо в этих прекрасных рыжих волосах!.. И так трудно было повернуться и уйти. До восьми еще столько времени, черт возьми!
И она думала о том же.
31
Тихо жужжал кондиционер в окне, заполняя кабинет теплым воздухом с запахами моря и сосен. Хорошая штуковина! Много появилось красивых вещей. Было бы здоровье, можно пожить в свое удовольствие. Красиво пожить… А здоровья-то и нет.
Илья Олегович выдвинул верхний ящик стола, взял упаковку реланиума, выдавил таблетку, положил под язык, откинулся на спинку кресла.
Невроз, черт бы его побрал! А у кого из крупных руководителей его нет? Посмотришь по телевизору на московских демократов и видишь: руки трясутся, вид грозный, а глаза пустые, двух предложений внятно сказать не могут. И понимаешь: друзья по несчастью, на транквилизаторах живут. По-другому и нельзя. Не может выдержать нормальная человеческая психика таких напряжений каждый день.
А тут еще этот журналист, щенок, сволочь такая! Он свое получит, в порошок будет стерт! Какой наглец, а! В кабинете мэра чувствует себя прямо как дома! Что это значит? Кто-то за ним стоит? Кто?
Директору завода не так-то просто все выяснить. Раньше, бывало, только подумает о чем-то или о ком-то, сразу людишки вокруг суетиться начинают, шептать на ухо, записки докладные сочинять — оно и ясно становится. А теперь…
Бориса можно было бы расспросить, кто этот журналист, чего к Лере ходит, может, партию какую организуют вместе? Да Бориса нет, уехал на дачу. Заболел. Куда-то смотался, а приехал, как собака побитая. И вчера был такой же, сам на себя не похож. Весь вечер водку жрал да тупо ухмылялся. Может, и вправду заболел? Сказал, что плохо себя чувствует, был у врача и теперь уезжает за город, недельку посидит на больничном.
Вовремя исчез, ничего не скажешь.
Тоже странно, что это с ним приключилось? Здоровый мужик, на нем пахать можно, а расклеился. Если кто и больной, так это он, Стригунов: давление скачет, голова кружится, сердце колотится, ладони потные — невроз! А обязанности свои служебные выполняет, на больничный не садится. Дома поторчишь недельку, совсем расклеишься, а на даче в такую погоду и вовсе тоска смертная. Что-то здесь не чисто…
Да и вчера Борис так старательно рассказывал, что Лера больная, не может приехать… На полном серьезе говорил! Потом аж побелел, когда увидел ее. Вашурин с трибуны свалился, а этот рот от неожиданности раскрыл.
Многовато загадок…
Таблетка растаяла, но во рту остался мягкий, горьковатый привкус. Стригунов нажал кнопку селектора:
— Ольга Павловна, дайте, пожалуйста, чаю.
— Несу, Илья Олегович. Булочку, бутерброд с колбасой или ветчиной?
— Просто чай.
А может, у нее шуры-муры с этим Истоминым? У Леры Агеевой?! И представить себе такое невероятно. Уж он-то знает ее как облупленную, можно сказать, в одном котле варились. Какие мужики — и красавцы, и при деньгах — подкатывались! И когда незамужняя была, и когда Агеевой стала, горы золотые обещали. И ни один, ни один так ни хрена и не добился. О ее неприступности прямо-таки легенды ходили. Суровая баба! И не сказать, что Бориса любит без памяти, просто у нее на уме только одно — работа. Помешалась на этом, и все туг. Да нет, какие там шуры-муры, особенно теперь, перед выборами?
Ольга Павловна внесла поднос с чашкой чая, поставила перед Стригуновым. Стройная, в красивом сером костюме — не такая уж и пожилая, еще хоть куда женщина. А он даже и не пытался… Стареет, что ли?
— Еще что-нибудь?
Было время, когда Стригунов на этот вопрос отвечал коротко: тебя! И лез под юбку, ощупывая сладкие женские прелести. Иногда этим дело и кончалось, иногда следовало продолжение в комнате для отдыха на диванчике — когда как получалось. Было время…
— Спасибо, Ольга Павловна. Нужно будет, скажу.
И нужно, а не скажешь… Нет, Ольга Павловна, такие секретарши нам не нужны. Приятные воспоминания подсказали, что делать дальше: позвонить Марине и непременно встретиться с нею сегодня. Она может кое-что интересное рассказать про Леру и подлеца Истомина, про Бориса, чего это он вдруг расхворался. Ну и… будет «еще что-нибудь».
— Мариночка? — проворковал в трубку Стригунов. — Как настроение?
— Илья? Мог бы раньше позвонить, я тут извелась вся. Выскочил нервный, красный, чего-то крикнул и убежал. Вы что, одну бабу не поделили?
— Ну, мне-то нужна совсем другая женщина, ты ведь знаешь. Кстати, где Агеева? Ты можешь говорить?
— Могу, она вышла. Сегодня тут прямо столпотворение какое-то, народ валом валит. Но минут пять назад уехала к энергетикам, сказала, вернется через час.
— Труженица наша, — посочувствовал Стригунов.
— Ты-то как себя чувствуешь? После таких нервотрепок можно инфаркт получить, совсем не думаешь о себе, — отчитывала его Марина.
— Ну, по правде сказать, чувствовал себя хренова-то, но теперь лучше.
— Ты знаешь, что Истомин после того приходил к Агеевой? Видел бы, как он выглядит! Ужас! Все лицо в синяках.
— Бог наказал за наглость, — довольно усмехнулся Стригунов. — Ну и что? Стал вежливым после этого?
— Илья, скажи мне честно, ты как-то причастен к нападению на него?
— Да ты что, Мариночка! Я сразу на завод поехал, поначалу думал «скорую» вызвать, так тяжело было, да потом отошел. В моем возрасте только бегать за молодыми подлецами да морду им бить! И рад бы, да увы! Для таких дел мое время вышло.
— Я так и думала. А Истомин утверждает, что ты нанял бандитов, они его избили. Представляешь, Илья? Он же по всему городу будет трепаться, что ты мафиози, расправляешься со всеми неугодными!
— Пусть подаст на меня в суд, — снова усмехнулся Стригунов, вспомнив совет Чупрова. — И помалкивает до его решения, не то может за клевету ответить.
— Но это точно не ты?
— Ох, Марина, Марина! Пусть соберут независимую комиссию, она придет и спросит Ольгу Павловну, как я себя чувствовал в эти часы, что делал. И все станет ясно. А что Агеева?
— Не знаю, по крайней мере, по ней не скажешь, что огорчена. Замотана — это да, я ж тебе говорила, сегодня целый день идут и идут.
— Кто он такой, это самый Истомин?
— Журналист, которого Осетров позавчера уволил. Да это не телефонный разговор. В последние дни много интересного случилось, а я все никак не могу вырваться к тебе, рассказать.
— Я потому и звоню. Хочу сам к тебе вырваться. Не возражаешь? Или Вашурин опередил меня?
— Перестань, Илья! О Вашурине я уже и думать забыла.
— Тогда приду? Где-то в половине седьмого?
Марина задумалась, Стригунов ждал. Торопить с этим делом никогда не следует. Пусть сама настроится, захочет или убедит себя, что ей это нужно. Тогда все и решится.
— Хорошо, приходи, — тихо сказала Марина. — Постараюсь освободиться сегодня в шесть. Агеева, наверное, раньше восьми не уйдет, но я не стану ее ждать.
— А меня? — не удержался Стригунов.
— И тебя не стану, — капризно сказала Марина. — Ты здоровье свое не бережешь и на банкете уж больно за жену держишься, прямо не мог потанцевать со мной разик или отшить этого противного Вашурина.
— Виноват, виноват, — довольно замурлыкал Стригунов. — Но здоровье у меня еще есть. И оно, Мариночка, в полном порядке. Сама увидишь, да?
Марина захихикала, видимо, представила себе его «здоровье» и осталась довольной.
— Ну, значит, жди, раз такое дело. До вечера, Мариночка, до встречи.
…Молодец Дима Чупров, живо отреагировал на его просьбу. А этот, значит, ходит с побитой мордой и кричит, что Стригунов бандитов натравил? Пусть ходит, пусть кричит. Крикунов нынче много, их давно уже никто не слушает.
Совсем другое, понимаешь, настроение. И поди разберись, то ли таблетка подействовала, то ли согласие Марины лучше всяких таблеток?
В комнате было жарко, и не только потому, что батареи горячие — не дотронешься. Жар исходил от белого женского тела, распростертого на широкой деревянной кровати: горячими были полуспущенные шары грудей с крупными сосками, мягкий, припухший в нижней части живот, а более всего обжигал чувства темный водоворот лобка. Горячими были и полные, напрягшиеся ноги, чья белизна в верхней части была особенно заметна и приятна для глаз.
Придерживая руками нетерпеливое колыхание бедер, Илья Олегович Стригунов не с юношеской пылкостью (возраст не тот!), но с солидностью умудренного немалым опытом мужчины целовал это доброе женское тело.
Ему нравилась такая любовь, сладостное путешествие в мягких и влажных, столь приятных глазу и сердцу мужчины местах. Нравилось чувствовать себя там хозяином. Он знал, что это нравится и Марине, она блаженствует — бедра кричали об этом. Острые запахи близкого, пульсирующего лона возбуждали Илью Олеговича больше, нежели просто вид обнаженного тела.