Отец принес фотографии домой, сунул их мне: «Если хочешь, посмотри, что там творится». Отвечать на вопросы он не стал, только отмахнулся: «Не приставай».
О том, что случилось в те дни, я узнавал из разрозненных обмолвок причастных к трагедии лиц. Постепенно, как из мозаики, складывалась некая картина, естественно, далеко не полная. Председатель КГБ Владимир Семичастный рассказал, что зачинщиков беспорядков судили, наиболее злостных расстреляли. От его слов повеяло смрадным могильным холодом 30-х годов.
Потом сын Микояна Серго рассказал мне, почему Анастасу Ивановичу не удалась его миссия. По его словам, Козлов, в те годы второй секретарь ЦК КПСС, следующий после отца во властной иерархии, полностью отстранил Микояна от дел. Жесткий Козлов рвался применить силу, напрочь отвергал предложения Микояна выступить перед толпой. Весьма вероятно, что трусливый от природы Козлов сам боялся идти на площадь и не пускал Микояна, опасаясь, что тому достанутся лавры миротворца. Когда все закончилось, Козлов не только потребовал строго наказать участников демонстрации, но распорядился депортировать в Сибирь тех, кого не за что было арестовывать. Микоян возражал, пригрозил, что пожалуется Хрущеву. В ответ Козлов запретил соединять Микояна с Москвой и одновременно приказал подогнать к Новочеркасску вагоны, в которые предстояло погрузить депортируемых. Только после скандала, устроенного Микояном, ему позволили дозвониться до отца. Отец возмутился самоуправством Козлова, депортация не состоялась. С тех пор Козлов и Микоян не переносили друг друга.
Вот, собственно, и все, что мне удалось узнать».
Это – сыну Хрущева!!! Более или менее подробная картина событий в Новочеркасске раскрылась, когда по решению Первого съезда народных депутатов СССР военная прокуратура провела подробное расследование. Конечно, и эти результаты не до конца объективны. Военные пытались обелить себя, свалить вину за кровопролитие на КГБ, но факты собрали обстоятельные.
Документов, связанных с кровопролитием, следствие не обнаружило. Бывший председатель КГБ Владимир Семичастный заявил следователям: «В таких случаях никто не хочет брать на себя ответственность».
Вот что установила военная прокуратура:
«Материалы следствия позволяют сделать вывод о том, что принятое на месте членами Президиума ЦК КПСС решение применить оружие с Хрущевым предварительно не согласовывалось. Вначале, как уже отмечалось, тот был противником крайних мер. Потом, по мере обострения обстановки, стал требовать наведения порядка любыми средствами вплоть до применения оружия. Последнее, впрочем, с оговоркой: в случае захвата госучреждений».
Всего по данным следствия в Новочеркасске 1–2 июня 1962 года погибло 25 человек. Свыше 50 получили огнестрельные ранения. Более 20 граждан – ушибы и травмы, 9 из 86, пострадавших в столкновении с военнослужащими, были госпитализированы…[66]
Интересный, на мой взгляд, документ хранится в Рязанском архиве. Открыв папку, в которой подшиты аккуратно копии писем, посланных в ЦК КПСС, Совет Министров РСФСР и другие министерства и ведомства в 1962 году, я обнаружил письмо, которое по поручению партийного собрания написал секретарь партбюро Всесоюзного научно- исследовательского института коневодства Ю.Соколов. Особенность письма в том, что оно адресовано, на это обратим внимание в первую очередь, заместителю председателя Совета Министров СССР тов. Козлову, но он не занимал эту должность уже два года. Простим парторга, мог не знать, поди разбери, кто там наверху за что отвечает, – главное, земляк. В письме подробно излагается суть дела, а в конце просьба: «Просим Вас воздействовать на Рязанский совнархоз и обязать его принять меры к ускорению строительства института». 18 июня 1962 г.[67]
Письмо было переправлено председателю совнархоза Рязанского административного экономического района Е.А. Дундукову, секретарю Рязанского обкома КПСС К.Н. Гришину. На нем резолюция: «Прошу рассмотреть и принять», подпись – М.Суслов. Что, Михаил Андреевич забыл, какую должность занимает Ф.Р. Козлов? Чего там грешить на парторга. Многое, вероятно, тогда перепуталось в руководстве государством.
Другое письмо. Рязанцы пишут: «Секретарю ЦК КПСС товарищу Козлову Ф.Р.» и подробнейшим образом сообщают такие «детали», о которых секретарь ЦК знать не может да и просто не обязан. И напоминают ему: «Выполняя Ваше указание о постановке приборов Северному машиностроительному предприятию Государственного Комитета Совета Министров СССР по судостроению, Рязанский обком партии и совнархоз докладывают ЦК КПСС о том, что Рязанский завод тепловых приборов в 1961 году выполнил задание по изготовлению и поставке этому предприятию электронных сигнализаторов уровня МСУ-1 в количестве 32 комплектов и радиоволновых уровнемеров УРВ-3 в количестве 9 комплектов». И т. д. и т. п. на двух листах. Одновременно они сообщают о срыве поставок другими заводами, что не позволяет им вести сборку этих приборов.
В конце письма: «Рязанский обком КПСС и совнархоз просят Вас, Фрол Романович, обязать Совет Министров СССР и ВСНХ обеспечить поставку Львовским и Тульским заводами вторичных приборов и специальных труб для Рязанского завода тепловых приборов не позднее 10 февраля 1962 года и к этому же сроку обеспечить комплектацию приборов для организации п/я 199».
И далее: «Поручить Государственному Комитету Совета Министров СССР по автоматизации и машиностроению дать указание «НИИТЕПЛОПРИБОР» оказать помощь Рязанскому заводу тепловых приборов в освоении ультразвуковых уровнемеров конструкции этого института.
Секретарь Рязанского обкома КПСС Гришин
Председатель совнархоза Дундуков»[68]
Читал ли это письмо Ф.Р.Козлов? Установить невозможно. Время разметало и стёрло многие факты, необходимые для объективной оценки минувших событий.
Ещё один фрагмент приведу из книги сына Н.С. Хрущева: «В начале 63-го что-то начало меняться, почти неуловимо. Фрол Романович стал держаться по отношению к отцу чуть-чуть независимее. С точки зрения взаимоотношений в любом нормальном руководстве тут нет ничего особенного. Но в Москве тех лет все пристально следили за нюансами. Возможно, для других симптомы стали заметны несколько раньше, ведь перемены в отношениях в окружении лидера распространяются сначала вниз.
Только с дистанции в десятилетия становится возможным оценить, как медленно мы вылезали из сталинских сапог единовластия. Покончив с деспотией, делали первые робкие шаги к демократии. Тогда «коллективное руководство», дружно голосовавшее за все предложения Первого, воспринималось как значительное достижение. Вероятно, так оно и было.
Зрела какая-нибудь оппозиция отцу в 1962–1963 годах? Мне трудно сказать. Недовольство отцом существовало всегда. Но одно дело недовольство и сопровождающие его анекдоты, а совсем другое, когда в аморфной среде начинает выкристаллизовываться ядро. Лично я сомневаюсь.
Отцу Козлов нравился. Решение многих конкретных вопросов он брал на себя, контролировал их исполнение, был собран и четок, не нуждался в мелочной опеке. То, что он порой возражал, спорил, скорее вызывало уважение у отца, чем раздражало.
В прошедшие годы в Президиуме ЦК один Микоян не во всем соглашался с отцом. Теперь к нему прибавился Козлов. Отцу возникновение оппозиции в глубине души даже нравилось. Тем более, что оппозиционеры чаще придерживались несовпадающих точек зрения. Микоян слыл опытным, осторожным политиком. Козлов – администратор, практик, пусть грубоватый, но хорошо знающий жизнь, умеющий, где надо, нажать, прикрикнуть. В области политики Козлов отражал взгляды правых. Сегодня я бы сказал, – сталинистов, но до поры до времени открыто не высказывался. Предпочитал аппаратные стереотипы – «есть мнение», «не надо забегать вперед», или построже – «не искривлять линию»[69].
Сын Н.С.Хрущева вспоминает один из разговоров отца с Козловым:
«11 мая 1963 года вынесли смертный приговор полковнику Олегу Пеньковскому. В скандал оказались втянутыми два крупных военачальника, оба так или иначе связанные с отцом: главнокомандующий Ракетными войсками и артиллерией главный маршал артиллерии Сергей Сергеевич Варенцов и начальник Главного разведывательного управления Генерального штаба генерал армии Иван Александрович Серов, в недавнем прошлом председатель КГБ.
Отец не был склонен применять к провинившимся маршалу и генералу серьезные меры. Он считал, что они и так наказаны произошедшим, а у Пеньковского на лбу не написано, что он завербовался к англичанам и американцам. Он предлагал ограничиться административными взысканиями.
Козлов считал иначе, он настроился чрезвычайно решительно. Истинные истоки его поведения остаются загадкой. Он не мог смириться с тем, что Серов и Варенцов не разглядели предателя? Сомнительно… Он порой глядел сквозь пальцы и на куда более явные грешки, да и сам не относился к разряду святых. Тогда что? Стремился одним ударом выбить из игры преданных отцу военачальников? Зачем? Можно, конечно, дать волю фантазии. Но никакими фактами я не располагаю.
В конце февраля – начале марта Козлов по своей инициативе позвонил отцу на дачу и попросил о встрече. Отец с охотой согласился. Через четверть часа Фрол Романович приехал к нам, его дача располагалась неподалеку. Отец встретил Козлова приветливо, предложил прогуляться. До появления гостя мы гуляли вдвоем, и я остался в компании.
Козлов, то и дело искоса поглядывая на меня, стал убеждать отца в том, что Пеньковский скомпрометировал и Варенцова, и Серова. Он не просто служил в их ведомствах, но втерся в дом. Ходил в гости к Варенцову, оказывал услуги семье Серова. Тогда я услышал о злосчастных лондонских магазинах. Козлов возводил все это чуть ли не в ранг государственного преступления. Отец угрюмо молчал. Не очень уверенно пытался возразить, но Козлов настойчиво гнул свое.