– Такси уже прибыло, вынужден откланяться, спасибо за отменный прием! – громко сказал Вольф Григорьевич и все – кто-то по долгу службы, но большинство явно действительно по велению души – кинулись жать ему руку и говорить прощальные теплые слова. Еле отбившись, подхватив под мышку небольшой портфель и распорядившись насчет чемоданов, Вольф Григорьевич направился к лифту. Цель ускользала!
– Что же вы стоите, Светлана? – внезапно обратился Мессинг к Свете. – Скоро поезд, времени мало, а вам, я вижу, действительно необходимо поговорить со мной. Товарищ Морской, вы со своей очаровательной спутницей не откажетесь проехаться вместе со мной до вокзала?
На ватных ногах, бережно ведомая под локоть Морским и провожаемая недовольными взглядами остающихся в холле, Света отправилась следом за Мессингом.
«Как он узнал? Волшебник! Настоящий волшебник! Надо взять себя в руки и понять, что спрашивать!» – проносилось в бедной Светиной голове в тот момент, как Морской открывал дверцу такси, а Мессинг, коротко переговорив с людьми из машины сопровождения, спешно усаживался вперед рядом с водителем.
– Не терплю разговоров на бегу! – через миг сказал он, удивительным образом разворачиваясь к пассажирам и красноречиво указывая глазами на шофера. И тут же снова переместился в нормальное положение, невинно спрашивая: – Мы ведь можем на мгновение оторваться и выиграть время для краткого перекура неподалеку от вокзала?
Автомобиль молниеносно стартанул.
Через время, высаживаясь следом за Морским, Света, наконец, взяла себя в руки. Вольф Григорьевич с наслаждением размял ноги и огляделся.
– Какие милые дворы! – кивнул он вдаль, обращаясь к Морскому. – Отчего вы не показывали мне их во время экскурсии?
Не дав беседе углубиться в отвлеченное русло, Света ринулась в бой.
– Простите, но я все же должна спросить! Тогда, при встрече у Морского, вы сказали, что мой муж «несправедливо арестован». Откуда вы узнали о его задержании и, главное, о том, что он… ну… не за дело?
Гипнотизер внезапно скис и опустил глаза. Несколько раз он нервно дернул губами, словно что-то пережевывая. Потом поднял печальный, полный отчаяния взгляд на Морского, словно прося о помощи. Морской пожал плечами, показывая что вопрос Светланы вполне закономерен.
– Я не волшебник, – сказал Вольф Мессинг наконец. – Я артист. Так даже на афишах пишут, вы читали? – Он попытался улыбнуться, но Света шутливый тон не приняла. – И мне всегда неловко, когда люди переоценивают мои способности, – с нажимом продолжил гипнотизер.
– Но откуда вы вообще узнали про Колю? Раньше, чем я или кто-либо…
– Я просто находился рядом с местом взрыва и, беседуя с неиспугавшимися зрителями да ожидая испарившегося вдруг представителя Госконцерта, немного задержался на месте, – с явным сожалением, что ничем не может помочь, проговорил Мессинг. – Ну и еще умею читать по губам. Когда первый ажиотаж спал – во двор к погорельцам тогда нахлынула толпа служивого народа, – двое сотрудников НКВД беседовали под выбитым стеклом. Один, тот, что пожилой и несколько сутулый, все причитал, мол, «Коля Горленко виноват? Арестовать? Да что они такое говорят! Я точно знаю, он не может быть виновен». Другой отвечал в духе, мол, «факты – вещь упрямая. Ты б лучше сокрушался, что двоих наших ребят больше нет. Хорошие были парни»… Первый обиделся. Послал второго к черту. И вот еще! – Тут Вольф Григорьевич иронично вскинул брови и склонил голову набок. – Никаких феноменальных способностей у меня, конечно, нет. Но я за версту чую, когда человек говорит правду, а когда – врет. Между мной и говорящими не было и километра, так что могу со стопроцентной уверенностью заявить, что второй – врал.
– Может, этот второй и есть преступник? Никто из тех, кто знает Колю лично, не усомнится в его честности!
– Вот ты сама и ответила на свой вопрос, – мягко перебил Морской, беря Свету за руку. – Наверное, второй не был знаком с Колей. А первый был. Из-за этого у них и вышел спор. Второй жалел своих коллег, ну и, как водится, приврал, сказав, что это были хорошие люди…
Света заглянула в глаза гипнотизеру, надеясь, что тот версию Морского опровергнет. Но нет, он, как бы извиняясь, пожал плечами, постучал в стекло авто, перекинулся парой слов с шофером и, подхватив с переднего сиденья свой чемоданчик, скомканно пробормотал:
– Такси отвезет вас куда нужно, а я пройдусь пешком. Движение – жизнь! Не останавливайтесь, и все обязательно образуется! – Последнюю фразу он говорил явно только Свете. – Вот увидите! Оно всегда как-нибудь, да образовывается. И, кстати, – тут лицо гипнотизера приняло задумчивое выражение, будто он старался что-то угадать, – если впереди тупик, вернитесь и начните все сначала.
Энергичный, собранный, словно вращающий ботинками землю, а не идущий по ней, Вольф Мессинг двинулся к вокзалу напрямую через дворы. У входа в арку он на миг обернулся и махнул рукой Морскому, мол, езжайте. Тот принялся усаживать растерянную Свету в авто.
– Но мне не нужно «как-нибудь», – упрямо прошептала она. – Мне надо, чтобы хорошо. Не останавливаться просто ради движения – глупо. Должна быть цель. Должно быть что-то ясно… И возвращаться тоже не хотелось бы. Какой же смысл, когда все без прогресса…
– Куда ехать? – как ни в чем не бывало, поинтересовался водитель.
– К Поволоцким! – твердо выпалила Света и разъяснила: – Александр Иванович ведь тоже говорил с Мессингом. Кто знает, может, ему удалось вытянуть из этого лиса чуть больше… Нет! Не надо говорить, что лис и так все рассказал. Он просто не хочет показывать, что все знает. То ли не имеет права светить свой дар, то ли думает, что мы не поверим. Как-то же он почувствовал, что из всей толпы именно мне обязательно нужно с ним поговорить!
Шофер завел мотор, и Света, прекрасно понимая, что цитирует только что опровергнутую доктрину, с азартом заявила: – Едем! Трогайте! И не останавливайтесь! Движение – это жизнь!
– Совнаркомовская, восемь, – смирившись, назвал адрес Морской и неодобрительно покачал головой. Похоже, сам для себя он уже считал обращение к Вольфу Мессингу за помощью опробованным и не принесшим ни малейшего результата.
Глава 8. Записки на манжетах
– О! Уголовные! Веселые заразы! – присвистнул, возвращая Колю в текущий момент, «затылок в складку», снова прильнув к окну. – Гуляют девки! Верней, работают. Капусту нам шинкуют. Хоть на работах, да все равно веселье – на свежем воздухе, а не как мы, – говоривший с досадой плюнул на пол. – Знал бы, так лучше б что украл, пока на воле жил, чтоб с вами здесь не томиться… Эх, воля расчудесная! Раньше не ценил, а сейчас, едва глаза закрываю, так сразу и вижу, как мы с Манькой под ручку по центру вышагиваем, – вздохнул он. – Идем себе с самого начала Карла Либкнехта, променад совершаем. Все оглядываются, «Красивая пара!» – шепчут вслед с завистью. Да… Я прогулки эти тогда ни в грош не ставил – лучше б с мужиками во дворе выпил, чесслово. А Маня – нет! Как выдавался совместный выходной, сразу в центр тащила, чтобы все видели, какая у нас семья хорошая. Она у меня из интеллигенции, Манька моя, учительская дочь. Ее тоже забрали, – помрачнел он. – Не представляю даже, как она справится. Тут на променады не походишь… Эх… Говорю же – лучше бы мы украли чего. Среди уголовных, я слышал, мужики даже с бабами своими иногда видятся…
«Сговорились они все, что ли?» – тоже мрачно подумал Коля, имея в виду, что, вот, и Игнат Павлович твердил во время разговора про блага уголовников… И, вяло пожурив сам себя необходимостью срочно искать выход, а не прохлаждаться, он сдался и, подчинившись подсознанию, снова начал вспоминать.
Рассвет вчера – хотя поручиться точно, в какое время это было, Коля сейчас не мог – застал арестованного Горленко строчащим показания про вечер взрывов. Отбросив эмоции, словно заполняя документацию по очередному текущему делу, он записывал все вспоминаемые эпизоды. Мало ли, вдруг потом деталь окажется важной и сыграет свою роль.
Канцелярский работник мерно шуршал бумагами в углу кабинета. Зараза-следователь дремал, упершись лбом в собственные поставленные один на другой кулаки. Револьвер без присмотра лежал на столе. При желании Коля мог схватить оружие и пристрелить негодяя, но он хотел, чтобы все было по закону, поэтому коротким движением выставил ладонь и быстро схватил со стола два окровавленных карандаша.
– Что за шутки? Эй? – хором встрепенулись следователь и канцелярский работник. «Значит, они все же настороже. Ишь!» – возмущаясь то ли тому, что за ним следят, то ли тому, что притворяются отрешенными, мысленно фыркнул Коля. И тут же ответил как можно миролюбивее:
– Карандаш взял! Мне тут подчеркнуть кое-что надо…
Демонстративно почеркав показания, он вернул один карандаш на место, а второй незаметно сунул в карман. Если удастся побеседовать с кем-нибудь из руководства о самоуправстве здешних сотрудников – будет улика. Вообще-то Коля хотел о неправомерных действиях сотрудников тюрьмы написать в показаниях, но следователь грубо забрал бумагу, едва Коля дошел до того, как пришел в себя после взрыва.
– Вот, значит, как, – с явной угрозой протянул разочарованный негодяй, пробежав глазами по Колиным записям. – В несознанку, значит, идешь. Ничего не видел, ничего не знаю… Что ж, это мы еще посмотрим.
После этого следователь вышел из кабинета.
Через несколько минут, жадно глотая свежий воздух во внутреннем дворе тюрьмы, Коля чуть подрагивал от утренней прохлады вместе с такими же, как он, выведенными для дальнейшего этапирования заключенными. Пересчитывая, людей почему-то заставляли приседать до земли. Коля с удовольствием поразмялся, но некоторым такая физкультура была невмоготу. Тем, кто не мог подняться, рискуя вызвать гнев надзирателей, помогали соседи – то ли случайно встреченные тут давние знакомые, то ли просто посторонние заключенные. Коля тоже, схватив за руку, попытался поднять с земли какого-то совсем обессилившего парня.