– Нет-нет, так не пойдет! – внезапно кинулся возражать москвич. – История не засчитывается! Рассказ начали не вы, а Наталия. Кроме того, не такой уж он и стыдный. Давайте другое признание!
– Столичные веяния принесли нам убийственную игру, – вполголоса пояснил Поволоцкий для Морского и Светы. – Самоубийственную, я бы сказал. Называется «Русская рулетка». Каждый рассказывает сокровенную историю из своей жизни. Желательно секретную. По возможности такую, какую вне игры никому рассказывать не стал бы. А дальше – как повезет. Никто из нас не знает, как воспримут эту историю слушатели, кому перескажут и вообще, как все обернется. – Было видно, что игра ему явно нравится.
– Не заговаривайте нам зубы! – вмешался столичный гость. – Ваш выстрел, Шура! Где ваша история?
– Ну, хорошо, – зловеще протянул Александр Иванович, и Света поняла, что вытащить его для разговора до конца игры точно не получится. На удивление, Поволоцкий оказался краток. – Когда я был у вас в гостях, то все еще злился на Лизу. Совсем немного, но мне за это стыдно.
– Принимается! – кровожадно улыбнулся московский гость. – Я обязательно ей передам!
– Нечестно! – подала голос какая-то юная дама из угла комнаты. – История, которую не понимает большинство присутствующих, – не выстрел.
– Очень даже выстрел, – с ироничной улыбкой к столу подошла хозяйка дома. – Кто может быть задет, тот понимает. – И тут же пояснила: – Лиза Форт. Сашина приятельница, московская актриса. Насколько мне известно, был роман. И Саша, может, даже подумывал о большем, но тут, оставив пассию всего на несколько дней в Москве одну, приехав, получил известие, что та расписалась с другим. Вышла замуж прямо из-под носа у нашего Поэта! Позже Поволоцкий встретился со мной, увез на юг, уверяя, что сердце его цело и свободно. А оказалось, сам еще грустил о Лизе. Конечно, это выстрел. Я могу и рассердиться. Сейчас мы, кстати, с Лизой дружим семьями. У нее новый, на этот раз обдуманный и настоящий брак.
Все это Галина говорила весело и явно для того, чтоб подтвердить игрокам, мол, да, муж сделал очень важное признание. И выстрел засчитали.
– Что ж, смело! – похвалил Поволоцкого мужчина, стоявший за спиной критиковавшей откровенность хозяина юной дамы, и вдруг набросился на Свету: – А вы, скромная незнакомка? Какую тайну поведаете нам вы? Ваш выстрел!
Галина и Александр Иванович поняли, что забыли представить гостей, и начали пояснять кто, где, но Света не слушала, изо всех сил пытаясь вспомнить какой-нибудь достойный общего внимания секрет. И вспомнила:
– У нас в библиотеке давно уже, чтобы книгу целиком не пришлось сдавать в спецфонд, ввели практику вымарывания вредных фамилий и фактов. Приходит разнарядка, – что закрасить. Каждый отдел выделяет активистов, мы беремся, – в этот момент Морской больно пнул Свету под столом ногой. – Ой! – мгновенно сориентировалась она. – Я отвлекаю вас ненужными подробностями. Сейчас перейду к главному. Так вот! Вопрос: как не испортить мысль, изъяв из нее часть? Тут тоже нужен творческий подход. Вообще-то я давно уже сама решаю, как лучше зачеркнуть. И раньше все были довольны. А недавно руководитель группы как с цепи сорвалась. «Почему фамилию автора статьи Кулиша закрасили, а внутренность статьи не трогаете? Фамилия Курбаса тут раз пять встречается! Где ваша хваленая скрупулезность, Светочка?» И как ей объяснить, когда сама не понимает? Ведь это сборник! Брошюра «Театр русской драмы», стенограмма обсуждения партактивом Ленинского района спектакля «Интервенция». И каждый там открыто говорит, что думает про спектакль и театр. И Микола Гурович Кулиш тоже говорит. Да, имя его нынче надо всюду зачеркнуть, но сама его речь – полезная. Он говорит, что рад открытию русского театра в Харькове, что теперь, сам посмотрев работу труппы, он уверен, что политика прежнего руководства Наркомпроса, из-за которой 10 лет у нас не было русского театра, – чудовищна. Признает свои ошибки. Сам извиняется, мол, да, он раньше писал только на украинском языке, но теперь понимает, что и на русском можно сделать хорошую советскую пьесу. Обязуется попробовать! – Явно недовольный речью спутницы Морской красноречиво закатывал глаза к потолку и вообще делал всяческие знаки. – Я не могу рассказывать секрет, не описав сопутствующие обстоятельства! – напрямик сообщила ему Света. И продолжила: – Микола Гурович признает, что желание товарища Курбаса делать исключительно национальный, да к тому же аполитичный театр – трагедия, заведшая «Березиль» в тупик. Понимаете? Имя Леся Курбаса упоминается в ругательном смысле. Зачем же тогда его вычеркивать? – Тут Света наконец решилась на признание: – В общем, я начальнице своей покивала, а в статье, кроме имени автора речи, ничего не вычеркнула!
В комнате воцарилась драматическая тишина. В глазах присутствующих читалась смесь ужаса с уважением: вот это выстрел так выстрел!
– И вот еще! – для пущего эффекта добавила Света. – Мне стыдно не только за нарушение распоряжения руководительницы, но и за собственные мысли. Так сложилось, что я Миколу Гуровича знала лично. И я уверена, что он так про «Березиль» на самом деле не думал. И, может, было лучше вообще тогда всю эту речь его из книжки вымарать. С другой стороны, если все зачеркнуть, от них – от Курбаса, от Кулиша, от «Березиля» – вообще ничего не останется! Понятно, что они сбились, повернули не туда и в сложное для страны время их ориентиры вредны, но ведь не всегда… Пусть остаются имена хотя бы там, где это не опасно…
– Мда, – протянула вдруг Галина, глядя на Свету с явным сочувствием. – Нелегкая у вас работа. Решать, забудут о Кулише вовсе или будут судить о его слоге по выступлению на партсобрании, непросто…
Она хотела добавить что-то еще, но Морской, явно желая сменить тему и перетянуть внимание на себя, вдруг выпалил:
– Что ж, стало быть, мой выстрел?
– Да-да, – загудели вокруг. – Раз вызвались, стреляйте!
– Я, вдохновившись Сашиным признанием, – сказал он так, будто Светиного монолога вовсе и не было, – хочу поведать свою личную похожую историю. Представьте, до сих пор, бывает, злюсь на нынешнего мужа моей первой жены! Это притом, что мы друзья, и дочь мою, живущую в его семье, он очень любит…
– Тоже мне признание! – фыркнул кто-то. – Скорее удивительно, что вы – друзья.
– Нет, это как раз норма, – поднял указательный палец вверх Морской. – Любой мужчина благодарен тому, кто помогает скрасить одиночество покинутых им женщин. Я злюсь из-за другого. Мы все – я, моя первая жена и наш отличник Яков, большой борец за истинные ценности советской молодежи, – одновременно учились в медицинском институте. Мы с Яшей состояли в партии. Оба восстановились на учебе после службы в Красной армии. И тут я совершил досадную оплошность – венчался в синагоге. – Морской обвел обалдевших присутствующих торжествующим взглядом. – А что мне было делать? Отец моей жены – прекрасный человек, но брак гражданский признавать не стал. А я с ним дружил, и сейчас дружу. Он даже в деле предлагал мне пай, что в нэпманские времена, конечно, и не редкость, но приятно.
– Какой, однако, вы дружеобильный. Есть кто-нибудь, с кем вы не были дружны? – пошутил кто-то.
– Есть, – невозмутимо ответил Морской. – Почти все сейчас. Но в юности – никто.
– Не отвлекайте товарища от темы! – на правах организатора игры попросил московский гость. – Вы так и не дадите этому лихому человеку сделать выстрел.
– Так вот, – продолжил Морской. – За это все – за синагогу, за пай в частном деле… Да еще и за то, что мы к тому времени с Двойрой стали ссориться, и всем казалось, будто я ее – мать годовалой своей дочки – обижаю. За это все наш бдительный и ответственный Яков написал на меня заявление. И даже выступил на партсобрании с призывом повлиять. В итоге с 1924 года ваш покорный слуга – беспартийный. Яков потом сто раз извинялся. И долг отдал мне добрыми делами многократно. А я, бывает, все равно иногда думаю: нет, ну какой же негодяй! Ему тогда казалось, что он прав – и на меня влияние окажет, и Двойру защитит – он был уже тогда в нее влюблен, а я с ней тогда, в общем-то, расстался. А обернулось все большим скандалом, и каждый раз, когда мою кандидатуру рассматривают на новую должность, я должен писать объяснительную про ошибки юности и про то, отчего это меня в 1924 году исключили из партии.
– Хорошая история! – решили за столом. И только Галина осталось недовольной.
– Хорошая, но вовсе не секретная, – объяснила свои претензии она. – Эту историю ваш Яков каждый раз, когда вы вместе выпиваете, каясь рассказывает. По крайней мере я была у вас в гостях всего два раза и оба эти раза Яков громогласно извинялся. А то, что вы, бывает, злитесь на него – это ж очевидно! Так что с вас новый выстрел, уважаемый Морской!
– Сдается мне, – с хитрой улыбкой поднял одну бровь журналист, – что кто-то просто боится своей очереди стрелять, поэтому затягивает время.
– Да! Да! – загалдели за столом. – Галина, сейчас твой выстрел!
– Ну ладно, разгадали, – изображая, что сердится, сказала хозяйка Морскому. – Раз так, я расскажу ужасную историю, – таинственным шепотом начала она. – И главное, из вас никто потом ее не сможет повторить без ущерба для собственной репутации. Рассказывать или, быть может, дадите мне возможность не стрелять?
– Ишь, – захохотали присутствующие, – как ловко завернула! Нет-нет, от нас так просто не уйдешь! Раз ты в игре, то будь добра – стреляйся!
– Как скажете, – пожала плечами Галина и на одном дыхании выпалила такое, отчего у Светы в буквальном смысле слова отвисла челюсть. – Борис однажды, придя в садик, вдруг вместо «здрасьте» громко всем сказал: «Сталин петух!» Такая вот история!
– Да что вы говорите? – почему-то с насмешкой произнесла коротко стриженная дама.
– И дальше, между прочим, было хуже! – продолжила хозяйка торопливо. – Как все мы понимаем, Боря этой фразы ни от кого не слышал, сам придумал и, уж конечно, ничего дурного в виду не имел, и все бы скоро это забыли. Но, види