– Безбытен, но, однако же, умел мастерить и работать руками! – удивилась Галочка.
– Редкое сочетание, согласен. Я знаю хорошо устроенных людей, которые и гвоздь-то в стену не вобьют, – кивнул Морской, а про себя добавил: «Не только знаю, но и сам вообще такой же». И вслух, вдруг, сам себе удивляясь, добавил: – Я и сам к ним отношусь.
– Не наговаривай! – улыбнулась Галя. – Я же была у тебя дома. Как бы там все было так практично и так ладно?
– Друзья, подруги, многочисленные жены! – частично цитируя Ларису, объяснился Морской и вместе с Галей звонко рассмеялся. Он неожиданно отметил, что подобной легкости и понимания давно уже ни с кем не возникало. А если вспомнить еще и об удивительной доброжелательности, исходящей от этой забавной барышни, то можно было бы только пожалеть, что раньше Морской считал общение с юным поколением неинтересным.
– Хотя, по утверждению друзей, Хлебников без ущерба для творчества мог бы заниматься чем угодно, – Морской почти силком заставил себя вернуться к теме лекции. – Ведь в уме Велимир Владимирович все равно с утра до ночи писал-писал-писал и, кстати, не выпуская сапога из рук, с удовольствием принимал гостей, зачитывая целые лекции по искусствоведению. Он был ходячей энциклопедией, по памяти цитировал отрывки из чужих трудов, никогда не путал даты. Те, кому посчастливилось видеть, как он работает над статьями по литературоведению, всегда поражались: пишет сразу набело, мелким почерком покрывает листы, не ошибаясь ни в едином факте, и не встает из-за работы, пока не закончит целую статью… Так же он записывал свои стихи – в один присест, как давно обдуманную и сто раз в уме переписанную вещь. Если бы не его совершеннейшая неприспособленность к быту и оседлости, он стал бы прекрасным лектором. Ко времени моей с ним встречи, кстати, он выглядел вполне прилично, хоть и немного старомодно – парусиновые брюки, длинный сюртук. Ни о каких обмотках или мешке вместо пальто я знать тогда не знал. О том, что Хлебников так одевался в военные годы, мне рассказали позже.
– Постой! Ну а где же он сейчас? – осторожно спросила Галочка.
– Кто знает, – Морской пожал плечами. – Достоверно известно, что он умер летом 20 года на руках у друга-художника, приютившего очень больного, но все еще странствующего по миру Хлебникова у себя в деревне под Новгородом. Перед смертью, говорят, у него начался паралич. Врачи – хотя я точно не уверен, что там в деревне были врачи – оказались бессильны. Но, знаешь, Хлебников был человеком такого уровня таланта и духа, что я при всем своем реализме не могу поручиться, что душа его умерла вместе с телом, а не странствует сейчас по своему любимому земному шару, посмеиваясь над всеми нами и воспевая гармонию мироздания.
– Ох, – громко вздохнула Галочка, – грустно это все. И про его скитающуюся душу, и про ваш, то есть твой реализм, и про все эти ужасные выходки Саенко…
Морской вдруг понял, что, вместо того, чтобы подбадривать несчастную девочку, зачем-то задал прогулке меланхоличный тон. Пока он соображал, что бы такое ввернуть позадорнее, Галочка уже и сама придумала, как быть.
– Хочешь, покажу удивительный подъезд? Там прямо за дверью под потолком лепка с фигурками про знаки зодиака. Мы с дедушкой когда-то тут гуляли, и так замерзли, что зашли в подъезд, а там…
Морской прекрасно знал этот особняк с забитым нынче треснутой фанерой круглым окном на изогнутом эркере крыши. Дом строился в 1913 году по проекту архитектора Компанийца, но по колориту и запоминаемости вполне вписывался в ряд своих соседей – роскошных творений архитектора Бекетова. Один подъезд тут был одноэтажным, но с мансардой, другой – двухэтажным, но с высоченными полуподвальными окнами. Попав в подъезд, ты на миг переносился в другой мир – лепные фигурки, удивительная белизна стен, символично сохранившаяся только выше человеческого роста.
– Конечно, с интересом посмотрю, – сказал Морской вместо заготовленного «не знал, спасибо, буду рад узнать». С доверчивой Галиной даже ложь на благо казалась недопустимой.
В подъезде едко пахло коммуналкой. За второй дверью, отрезающей пространство с лепниной от остальной квартиры, как знал Морской, прямо напротив входа располагалась наскоро сооруженная и отгороженная от коридора фанерной перегородкой уборная, которая нещадно источала запахи и звуки.
Галочка смутилась.
– Бежим?
– Пожалуй, более предметно осмотрим этот домик в другой раз, – пробормотал Морской, выбегая наружу следом за Галиной.
А дальше были бекетовские особняки. Больше всего Галочку поразило, что тот, кто строил их, живет тут – тихо-скромно – по сей день. Узнав о том, что здесь проживает еще и 80-летний художник Николай Семенович Самокиш, преподающий рядом в художественном институте, Галочка поклялась ходить впредь на улицу Дарвина не только, чтобы поглазеть на домики, но и чтоб кланяться каждому проходящему мимо старику – вдруг это сам Бекетов или Самокиш.
До квартиры на Карла Либкнехта Морской с Галочкой дошли спустя еще час. Веселые, валящиеся с ног, все еще не наговорившиеся.
– Хорошо поболтали! – сказала Галочка напоследок.
– И поболтали, и поболтались, – согласился Морской. – Болтаться по городу с приятным собеседником – мое любимое занятие, если честно.
Ни о какой неловкости и уж тем более о бегстве к Нюте он не вспоминал. Рухнув в гостиной на топчан, Морской, чтобы не смущать еще снующую туда-сюда девушку, отгородился от внешнего мира газетой да так и уснул, уверенно изображая чтение. Огромный, едва помещающийся в свой плащ темноволосый человек с побитым оспой лицом стоял на улице и неотрывно следил за окнами Морского. Когда Галина подошла на миг задернуть шторы, он оживился, довольный подтверждением догадки, что это правильный этаж и адрес на бумажке написан тот же. Свет в нужной квартире довольно скоро погас, но, словно в отместку, на первом этаже соседнего дома кто-то тут же щелкнул выключателем: – Барсик! Барсик, где ты? Уже ночь, возвращайся домой тюльку жрать! Я тебе скелетики сохранила! – прокричал старческий голос в распахнутую форточку. – Кыс-кыс-кыс!
Темный человек тихонько выругался в светящееся окно, снова отпрыгнул в спасительную тень и затаился. В любом случае по всему выходило, что до утра подобраться к объекту невозможно. Хотя, конечно, в голове крутились всякие варианты…
Глава 11. Школы соцвывиха и прочие ошибки
В дверь постучали, и Морской открыл глаза. Что еще за гости в такую рань и при таких обстоятельствах? И почему не звонят в дверь? Ивановна, конечно, часто забывает запирать входную дверь квартиры на замок, что поделаешь, возраст, но, приличия ради, любой порядочный человек все равно нажал бы кнопку звонка, прежде чем проникать в квартиру.
Морской вскочил, покосился на дверь спальни (судя по тишине за ней, Галочку утренние посетители не потревожили), потом подошел к снова мелко подрагивающей от стука двери в коридор и, предварительно вооружившись палкой-рогатиной, испокон веков используемой в квартире для сдвигания штор, повернул защелку замка. И тут же отпрыгнул в сторону, с умным видом изображая, как пытается пристроить рогатину в углу.
– Доброе утро! – удивленно проговорила застывшая на пороге соседка. – Что это вы?
– Вечно падает эта штуковина, куда ни пристрой, – оправдываясь, Морской показал на палку. – Хочу найти место, чтобы она не мешала, но и всегда была под рукой. С нашими потолками, сами понимаете, так просто ни до штор не дотянешься, ни паутину с люстры не смахнешь.
– Да, буржуи строили будто нарочно, чтобы людям было хуже жить. Это ж додуматься – делать такие высоченные потолки. Как специально, лишь бы над жильцами своими издеваться… – дежурно поддержала светскую беседу соседка и, наконец, перешла к делу. – Но я к вам по другому поводу! Скажите, Галочка с Ларисой еще у вас? Я убегаю на работу, но передайте им, что я завтрак приготовила на всех. Отличную традицию они ввели! Скажите девочкам разогреть, как проснутся, и сами тоже присоединяйтесь!
Морской скомканно поблагодарил, немного опасаясь, что идея общих завтраков приживется. «Ты, Галочка, уйдешь, а обязанность периодически кормить весь дом останется. Причем на мне!» – собирался сказать он гостье, осторожно стучась в спальню.
Открыв дверь, Галочка после секундного замешательства стала делать вид, что пытается прислонить непослушную палку-рогатину к углу шифоньера.
– Ого! Ты этим думала обороняться? – не лукавя, поинтересовался Морской.
– Да, так и есть, – смущенно ответила Галочка. – Простите, я просто очень впечатлительная. Все утро, с перерывом, разве что, на утреннюю тренировку, сижу и дергаюсь от каждого звука. Сейчас услышала – от вас доносятся голоса, потом хлопок двери. Мне показалось, вы ушли, а тут стучат. Ну, думаю, добрались… – Галочка смеялась сама над собой так мило и непринужденно, что Морской не удержался и рассказал, как сам несколько минут назад тоже хватался за палку:
– Мне просто вчера вечером внезапно показалось, что из-под дома через дорогу кто-то наблюдает за нашим домом. На улице кто-то что-то кричал про кота, я выглянул и увидел под окнами крайне подозрительную личность. Через миг незнакомец уже исчез, но я, конечно, насторожился. А сегодня вдруг – стук в дверь…
– Постойте! – всполошилась Галочка. – Но ведь мне тоже это показалось. Одних предположений про Саенко я бы не испугалась, но тут – когда своими глазами увидела громадного мужика, явно пялящегося на меня, – почувствовала себя очень неуютно.
Морской уже выглядывал из-за шторы на улицу.
– На прежнем месте слежки нет, – отчитался он. – Хотя…
Похожий на вчерашнего великан нелепо топтался на углу с Бассейной улицей, старательно изображая, что рассматривает газету и ничего вокруг не замечает.
– Это он! – прошептала Галочка, оказавшись совсем рядом. – И именно такой, как в описании товарища Горленко. – Вчера Морской и Галя много говорили о сложившейся ситуации, и все, что знал о деле Коли, Морской, конечно, рассказал: с одной стороны, чтобы, проговорив все вслух, систематизировать, с другой – чтобы Галина, раз уже оказалась впутана в эту историю, поним