Почему воспоминание об этом так волнует и озадачивает ее? Возможно, подружки правы — она засиделась в одиночестве и ей нужно мужское общество.
Она тряхнула головой. Хватит думать о всякой ерунде. Алекс распрямила плечи, одернула короткие шорты цвета хаки, поправила ворот бледно-желтой блузки и уверенно провела рукой по волосам, заплетенным в целомудренную косу. Она снова проверила, все ли, что нужно, поставлено на поднос, и мысленно повторила список.
Две салфетки, нож, вилка, ложка — раз. Консервированный куриный бульон с лапшой (лапши вдвое больше, чем бульона), обязательно в горшочке, потому что, как он утверждает, в тарелке все быстро стынет, — два. Земляничный мармелад, нарезанный аккуратными небольшими кубиками, горстка соленых крекеров и охлажденный сок в высоком, обязательно в высоком, стакане — три. Кажется, все.
В который раз за эти шесть дней она наказывала себе быть терпеливой. Сама напросилась, никто не заставлял. Но предательский внутренний голос нашептывал: «Да, но тогда он был мистер Все-делаю-сам-в-помощи-не-нуждаюсь, а теперь, войдя во вкус, больше походит на короля-самодура из стран третьего мира».
Она взяла поднос, но тут же снова поставила его и с решительным видом добавила к бульону, крекерам и мармеладу бутылочку микстуры, прописанной доктором Шейдельманом.
Тревис, окинув взглядом поднос, отнесся ко всему, что на нем было, с капризным недоверием.
— Это куриный бульон с лапшой? — спросил он, глядя на горшочек.
— Угу, — подтвердила Алекс с обезоруживающей улыбкой. — Не стоит повторять наказание. Я усвоила урок сразу и более не собираюсь расширять ваши кулинарные познания. Мне достаточно было один раз увидеть, как вы выливаете отличный и полезный домашний суп в горшок с моей любимой бегонией рекс. Куда разрешите поставить?
Тебе бы на голову, подумала она в сердцах.
Он, словно угадав ее мысли, настороженно посмотрел на Алекс и, быстро взяв из ее рук поднос, поставил его себе на колени.
— Эй, леди, я просил только бульон, — возразил он, глядя на бутылочку с микстурой. — Доказано, что бульон полезней всех лекарств, которыми вы намерены меня потчевать.
При этих словах Тревиса передернуло от отвращения.
Прекрасно, подумала про себя Алекс и опустилась в кресло-качалку, доставшееся ей еще от бабушки. Пока он ел, она вязала. Этот ритуал установился как-то сам собой. Алекс вынула шерсть и спицы.
— По крайней мере, — заметила она, начав вязать, — мой суп был домашнего приготовления. Вы знаете, сколько вредных солей в консервированных бульонах?
— Понятия не имею, — равнодушно ответил Тревис, — с наслаждением проглатывая первую ложку консервированного бульона с лапшой. По его лицу разлилось блаженство. — Мне кажется, вам не терпится сообщить мне об этом.
— А вам разве не хочется узнать? — сдержанно ответила Алекс.
Сжав крекеры в ладони, он раскрошил их и высыпал в бульон.
— Послушайте, я не курю, не пью, не бегаю за каждой юбкой. Оставьте мне хоть одно удовольствие — мой бульон с лапшой.
Алекс благоразумно промолчала и сосредоточилась на вязании, не зная — радоваться или досадовать на то, что Тревис на сей раз не ищет предлог для спора.
Когда он покончил с обедом, Алекс отложила вязание, сняла с его колен поднос и поставила на пол. Чуть подумав, она с тяжелым вздохом взяла в руки бутылочку с микстурой и ложку, а затем вопросительно посмотрела на Тревиса.
Лицо его мгновенно изменилось, взгляд стал недобрым.
— Не трудитесь, — промолвил он с иронией и решительно скрестил руки на груди.
Алекс, внешне казавшаяся спокойной, еле удержалась от того, чтобы не ударить его ложкой по лбу.
— Отчего вы такой упрямый?! — нетерпеливо воскликнула она, хотя в душе не очень осуждала его. Опасения доктора Шейдельмана, к счастью, не подтвердились, и болезнь Тревиса протекала не столь тяжело, как он предполагал. Высыпание было не особенно сильным, и теперь остались лишь его следы. Однако зуд изрядно изводил Тревиса, упорно отказывавшегося от антигистаминных препаратов, рекомендованных детским врачом.
— Не понимаю, — печально, с упреком заметила Алекс. — На мазохиста вы не похожи.
Яростно расчесывая ухо, Тревис мысленно не согласился с ней. Из-под опущенных век он разглядывал ее ноги в соблазнительных шортах. Он был уверен, что она не искушает его и что все это получается у нее непроизвольно. Но ему от этого не легче. В ней все волновало — тихий голос, мягкие руки, кажущаяся покорность. Порой ему хотелось грубо схватить ее и затащить в постель, или запустить руку под край коротких шорт и дерзко коснуться ее бедра, или прижаться губами к трогательной ямке на нежной шее или полоске обнаженной кожи, видневшейся в открытом вороте блузки.
От проклятого зуда нет лекарств, но в такие минуты он готов был выпить что угодно. Он всегда относился подозрительно к любым лекарствам, считая, что они снижают реакцию и туманят мозги.
— Нет, я не мазохист, — после долгой паузы наконец ответил Тревис. — Просто взял за правило не прикасаться ни к чему, что пахнет мятой или валерианой.
Он раздраженно почесал грудь. Алекс внимательно посмотрела на него.
— Сара клянется, что Брендон хвалил микстуру и пил ее с удовольствием.
— Что можно ожидать от того, кто мошенничает в игре, норовя сдвинуть шашку, когда партнер зазевался, или утверждает, что его любимое лакомство — черепахи.
— Должно быть, «черепашки», — поправила Алекс и, поняв, что угостить его микстурой не удастся и на этот раз, снова поставила бутылочку на поднос. — Это такие разноцветные фигурные монпансье. На вкус они апельсиновые, ананасовые, банановые. Дети их обожают. Одна беда — они ужасно липучие, и от них страдает обивка диванов и ковры, а также портятся пылесосы.
Тревис невольно улыбнулся.
— От Брендона я иного и не ожидал.
Алекс оценила его улыбку как дружеский шаг и тоже улыбнулась.
— Они ничуть не хуже тех сластей, что мы любили в детстве. Помните «палочку-выручалочку»?
— Нет, — вполне серьезно и с любопытством ответил он. — Что это такое?
— О, это длинные тонкие трубочки с кремом. В школьные годы, помню, мы объедались ими и портили аппетит.
Тревис снисходительно посмотрел на нее.
— Знаете, леди, я все же был мальчишкой, и к тому же мои школьные годы прошли в военном училище Сан-Олбан, а там о ваших «палочках-выручалочках» и слыхом не слыхивали.
Алекс растерялась.
До сих пор Тревис был крайне скуп на слова и о своем прошлом ничего не говорил. То, что он решился рассказать что-то из своего детства, было само по себе фактом примечательным.
Заинтригованная, но опасаясь вспугнуть его, Алекс беспечно и шутливо продолжила разговор:
— A-а, теперь я знаю, где вы попробовали свою первую пулю.
Ей показалось, что Тревис испугался, но лишь на мгновение. Он оценил ее остроумие, и в глазах появилась смешинка.
— Да, пожалуй, что так, — весело согласился он.
С известной опаской и удивлением Алекс поняла, что между ними впервые возникло нечто похожее на дружескую беседу. Возможно, со временем и удастся получить ответы на то, что давно хотелось у него узнать.
— И долго вы были в вашем училище? — поинтересовалась она как бы между прочим, решив начать с самого малого.
— Восемь лет. Второй муж моей матери решил, что военная дисциплина мне не помешает. Он убедил в этом и мою мать, сам же вскоре исчез с нашего горизонта. А я отбыл полный срок.
Алекс попыталась представить себе Тревиса в военном училище. В ее понимании он и военная дисциплина и послушание были вещами несовместимыми. Насколько она его узнала, он терпеть не мог, чтобы ему приказывали.
— Представляю, с какой радостью вы вернулись наконец домой.
— Разве я сказал, что вернулся домой? — спросил он насмешливо.
Алекс удивленно нахмурилась.
— А, понимаю, вы поступили в колледж?
Тревис покачал головой.
— Нет, всего лишь в школу-интернат.
— В школу? — она быстро в уме подсчитала, сколько же ему много было лет в то время. — А когда вы пошли в первый класс?
— В пять лет.
Она едва удержалась от возгласа удивления. Пять лет! Возраст Брендона. Совсем еще ребенок. Что же это за мать, которая отправляет в интернат, в сущности, младенца? В последние несколько дней из скупых обмолвок и случайных реплик у нее составилось не очень лестное представление о матери Тревиса. Это была, по всей вероятности, пустая и легкомысленная женщина, потерявшая счет своим мужьям. А теперь еще выяснилось, что она отдавала своего сына в школы-интернаты столь же легко и беззаботно, как отдают ненужные или лишние вещи. Алекс почувствовала к ней настоящую неприязнь. Однако по тону ответов и настороженности Тревиса она поняла, что никакого сочувствия или, не дай Бог, жалости он не потерпит. Поэтому она просто ответила:
— Понимаю.
Наступила неловкая пауза, а потом Тревис внезапно сказал:
— Моя мать была очень молода. Отец умер, когда мне и года не было. — Он пожал плечами. — К тому же, думаю, я был не подарок. Она поняла, что одной ей со мной не справиться.
Его желание как-то оправдать плохую мать лишь усилило ее жалость к нему. А потом она подумала, что он, должно быть, до сих пор считает, что был скверным мальчишкой и сам был виноват в том, что мать отдавала его в интернаты. Ей захотелось переубедить его, но она побоялась.
Чтобы не совершить эту ошибку, Алекс торопливо начала собирать свое вязание. Вопрос Тревиса застал ее врасплох.
— Вы никак собираетесь жалеть меня, леди? — с иронией спросил он.
Алекс вздрогнула и уронила клубок голубой шерсти прямо ему на грудь. Наконец, придя в себя, она как можно безразличнее сказала:
— Не говорите глупостей. Просто мне жаль, что ваша мать не смогла оценить то, что имела.
В глазах его было удивление. Он долго смотрел на Алекс, словно хотел убедиться, что она сказала это серьезно, а затем перевел глаза на клубок голубой шерсти и, сняв его со своей груди, взял в руку. Тревис вертел его, с любопытством разглядывая,