Антон выдержал паузу, пока в воздухе не повисло напряжение, и подождал еще чуть-чуть, пока оно не сгустилось и не стало явным.
— Ехать петь в Италию — все равно, что… — повторил Бирс, — все равно, что везти хлеб в Россию! — последние слова он произнес громко, чтобы все слышали.
Миг еще держалась тишина, потом раздался взрыв хохота, грянули дружные аплодисменты. Многие зашлись от хохота, на глаза навернулись слезы. Джуди горделиво озиралась: знай, мол, наших!
Хартман улыбался, но был явно раздосадован. Он смотрел на Джуди, которая искренне радовалась за Бирса, и понятно было, что он не одобряет ее.
Среди общего смеха Бирс поднял руку, прося тишины, и когда все притихли, сказал:
— Показывать свою программу в Лос-Анджелесе, все равно, что петь в Италии. Но поскольку в Россию давно возят хлеб, я рискнул и привез кассету в Америку, — объявил он во всеуслышанье под общий смех и аплодисменты.
Пока все смеялись, знаменитый ведущий программы, похоже, протрезвел и выглядел сконфуженно.
— Это вам за самоуверенность, — уколола его одна из дам.
— Неплохо бы и кассету посмотреть, — огрызнулась знаменитость.
— Когда вам угодно, — вежливо поклонился Бирс.
Герой экрана, видно, понял, что историю лучше замять.
— Хочу с вами выпить, — предложил он, взял с подноса два бокала и один протянул Бирсу, другой взял себе.
Они выпили, многие из гостей подходили к Бирсу, чтобы чокнуться с ним.
— Мистер Бирс, позвольте вручить вам приз! — громко объявила Джуди и наградила его поцелуем под аплодисменты гостей; Антон заметил, как по лицу Хартмана скользнула тень.
Можно было подумать, что все эти люди счастливы и живут в свое удовольствие. Разумеется, у них были свои заботы, но никто не выставлял их напоказ, напротив, все тщательно скрывали свои проблемы от чужих глаз, вот почему мнилось, что жизнь их исполнена счастья.
— Мистер Бирс, вы — коммунист? — неожиданно обратился к нему Хартман, и все снова притихли.
— Нет, никогда не был, — покачал головой Антон.
— Но вы так давно живете при коммунистах…
— Всю жизнь, — покивал Бирс, соглашаясь, и усмехнулся печально, удрученно развел руками — мол, что делать…
— Вы бы могли объяснить, в чем разница между нами? Я имею в виду между капитализмом и коммунизмом… — спросил Хартман как бы невзначай и смотрел невинно, ждал ответа.
О да, это был подвох так подвох! Стоило Бирсу ответить всерьез, он бы неизбежно пустился в политику, славный вечер был бы испорчен. Бирс это тотчас уразумел. Мало того, он потерял бы очки, набранные прежде, счет стал бы не в его пользу.
Антон понял, что его втравливают в никчемный спор, из которого не выбраться мирно: стоит начать, и увязнешь, как последний зануда.
— Все говорят, что между нами огромная разница, — пожал плечами Бирс. — Я с этим не согласен. На самом деле между капитализмом и коммунизмом нет никаких различий. Почти никаких. И вас и нас одолевает одна и та же забота: как выжить? И вы и мы думаем об этом постоянно. Просто вы думаете, как продать, а мы — как купить.
Это прозвучало настолько неожиданно, что несколько мгновений все молчали, соображая, потом, как обвал, в стены ударил хохот. Хартман усмехнулся и похлопал слегка, отдавая должное собеседнику, а Джуди едва не заплакала от радости.
— О Тони, это замечательно! — улыбнулась она сквозь слезы, Хартман помрачнел, Бирс видел.
В соседней комнате кто-то сел за рояль, потек густой томительный блюз, Джуди потянула Бирса танцевать. И вот полумрак, в стеклах отражаются скользящие пары, слегка кружится голова, ты обнимаешь красивую девушку, и тебе кажется, кто-то свыше высек в пространстве между вами искру: да, короткое замыкание, похоже. Впрочем, он тут же себя стреножил: не дури, у богатых свои причуды, тебе до юной леди, как до луны, любая старуха в русской деревне остережет тебя — не в свои сани не садись, милок, или еще почище: на чужой каравай рот не разевай!
Вечеринка удалась на славу, гости, прощаясь, благодарили хозяев и Бирса, многие приглашали его к себе.
Хартман пожал Бирсу руку и по-хозяйски, как само собой разумеющееся спросил у Джуди так, чтобы слышал Бирс:
— Ко мне поедем?
— Я так поздно в гости не езжу, — нашлась Джуди.
— В гости?! — развеселился Хартман, всем своим видом показывая, как удачно она пошутила.
Бирс и сам знал, что на самом деле все обстоит иначе. Ну разумеется, разумеется, они спят вместе, а ты пришелец, случайный прохожий — мелькнул, исчез.
— Навестите как-нибудь нас с Джуди, мистер Бирс. Будем рады, прощаясь, пригласил его Хартман, и Антон хорошо понял смысл сказанного: его не приглашали приехать вместе с Джуди в гости, напротив, Хартман позвал его в свой, как бы общий с Джуди дом.
Да, Хартман умело показал Бирсу его истинное место: третий лишний.
«Напрасно стараешься, нам не привыкать», — подумал Антон, но оказалось, что Джуди придерживается другого мнения.
— Окей, мистер Хартман! Как-нибудь мы с Тони навестим вас. Если выберем время, — пообещала она с усмешкой.
Гости разошлись, в доме стало пусто и тихо, и невероятно просторно, лишь официанты вышколенно, без лишнего шума двигались, убирая посуду.
Верхний свет отключили, остался гореть лишь один светильник, окрасив пространство в нежный розовый цвет. Родители Джуди попрощались и ушли наверх, в свою спальню, Джуди включила радиоприемник: ночной саксофон источал приятный тягучий звук.
— Вам понравился вечер? — спросила Джуди, когда они с Бирсом остались одни и сидели друг против друга на диванах в углу.
— Да, весьма. Незнакомая жизнь. Поначалу я очень трусил.
— Действительно? Спасибо за откровенность. Это значит, вы доверяете мне. Стэн Хартман ни за что не признался бы в своем страхе.
— Что тут скрывать? Я на самом деле ужасно боялся. Вдруг сделаю что-то не так.
— Вы были великолепны!
— Что вы!.. Просто я не хотел вас подвести.
— Все сложилось удачно. Даже Хартман оценил. А уж он… — она умолкла, но и без слов понятно было: мнение Хартмана что-то да значит.
— Я сразу понял, что он ви-ай-пи[7], - сказал Бирс.
— О да, Стэн — банкир, дает деньги на фильмы. В Голливуде перед ним все заискивают. Он вообще много вкладывает в шоу-бизнес.
— Кормилец! — произнес Бирс по-русски.
— Что вы сказали? — удивилась Джуди.
Хотя английские слова bread-winner и berefactor имели другой смысл, Джуди, похоже, поняла.
— Да, он стал очень самоуверенным, — заметила она огорченно. Правда, от него действительно многие зависят.
— Вы давно знакомы? — спросил Бирс.
— Сколько себя помню. Наши родители дружат. Когда я родилась, он пошел в школу. Мне всегда ставили его в пример: он был круглый отличник.
— Наверное, вы скоро поженитесь, — предположил Бирс.
— Родители очень хотят. Его и мои.
— А вы? — как можно непринужденнее поинтересовался Бирс, стараясь избавиться от ноющего чувства утраты.
— Я? — Джуди задумалась, как бы в сомнении, стоит ли говорить, потом улыбнулась. — Все говорят, что я счастлива.
— Еще бы! Такая пара!.. Настоящие жених и невеста. С рекламной открытки. Поздравляю вас, о лучшем и мечтать нельзя.
Но он видел, что ее точит какой-то червь, мучают сомнения, однако он осек себя: «Не твое дело, — сказал он себе, — ты здесь вообще командировочный: прибыл-убыл, день отъезда — день приезда… Билеты, суточные, постель. Главное — это вовремя сдать бухгалтеру финансовый отчет».
— Джуди, утром на студию, надо выспаться. Я еще не привык: разница во времени, — Бирс встал.
— Спокойной ночи. Я посижу. Спасибо за вечер.
— Вам спасибо, — Бирс направился к двери, на пороге обернулся: Джуди сидела в углу, слишком одинокая и хрупкая для такого огромного помещения. Это было все равно, что в одиночестве сидеть в зале ожидания на вокзале; она показалась Антону беззащитной и неприкаянной.
Сладкоголосый саксофон источал в полумраке ностальгическую мелодию, которая сочилась в ночную тишь, подобно струе меда. Джуди налила себе вина и потягивала маленькими глотками, погруженная в раздумья; можно было подумать, что она спит с открытыми глазами.
Бирс вышел в холл и осторожно, стараясь не шуметь, поднялся по деревянной лестнице на второй этаж. Скрип его шагов сопровождала тихая, льющаяся снизу музыка.
За месяц, что Бирс жил в Лос-Анджелесе, это была единственная ночь, которую Джуди провела у родителей. Она заезжала за ним по утрам, вечером привозила на ночлег, Антон не сомневался нисколько, что ночи она проводит с Хартманом. Впрочем, это его не касалось.
В разгаре была зима, однако завтрак неизменно начинался со свежей клубники, разнообразных фруктов и соков, как и ланч на студии, где компания устраивала для сотрудников шведский стол.
Джуди приезжала за Бирсом в половине девятого, белая «хонда» появлялась бесшумно, как рыба, стремительно и плавно въезжала на пологий косогор и замирала у дома. Джуди целовала родителей и везла Антона на студию, где они работали до четырех с перерывом на ланч.
Бирс сделал несколько репортажей и часами сидел с Джуди в монтажной, готовя материал в эфир. После работы они отправлялись обедать, обычно навещали какой-нибудь ресторанчик с хорошей кухней.
В первый день они заехали в бизнес-клуб отеля «Четыре сезона» на Дохени драйв, и Бирс как деревенщина пялился по сторонам, разглядывая нарядные золотистые стены, овальные холлы, где стояли огромные кадки с фикусами, зеркала во всю стену, в которых отражались уютные залы с круглыми столами, ноги утопали в толстых коврах, повсюду встречались укромные уголки для отдыха, а однажды Бирс и Джуди приехали сюда вечером и его ошеломил сад с подсвеченным бассейном и рождественскими деревьями, усыпанными маленькими горящими лампочками.
Чаще всего они обедали в ресторане, который Джуди любила сама. Их угощали на славу, а то, что они не могли съесть, им, как водится, заворачивали с собой.