— Андела позавчера уехала; она должна была вернуться в Роуднице, — говорит она тихо, словно чувствуя, что она неблагодарна по отношению к Мареку.
«Почему?» — спрашивает взглядом Марек. И вдруг весь мир кажется ему непонятным.
— Не знаю, удовлетворит ли тебя то, что я скажу, — дрожащим голосом говорит пани Кунгута.
— Роудницкий пан получил из Подебрад письмо, — объясняет пани Поликсена с заметным интересом, однако этот вероломный поступок она, видимо, осуждает. — Пана из Смиржиц привело в бешенство его содержание. Он послал за Анделой отряд конницы. Что нам с пани Кунгутой оставалось делать? Пришлось ее отпустить.
— Кто написал это письмо?
— Об этом мы можем только догадываться, — осторожно отвечает пани Кунгута.
— Это могла быть только одна женщина, — подтверждает пани Поликсена с недоброжелательным блеском в глазах. — Но также возможно, что это была не она.
— Кто?
— Пани Алена Вахова.
Словно молния осветила в душе Марека все происшедшее. Никто другой этого и не мог сделать. Это она села за стол и написала письмо, которое нанесло такой тяжкий удар любви молодых людей. Пани Алена! Мареку всегда были неприятны ее высокая прическа и руки с длинными загнутыми пальцами. Эта женщина была словно соткана из холодной рассудочности. Женщина, созданная для интриг. Марек вновь и вновь должен признаться себе, как мало знает он женщин. В них есть все: любовь и ненависть, верность и предательство, всепрощение и мстительность. В них целый мир.
Но зачем ему такие познания? Кому принесут пользу подобные рассуждения? Марек чувствует, как в нем меркнет огонек надежды, становится таким маленьким. Он может совсем погаснуть, но может также разгореться в пожар. Что он выберет для себя?
Однако с Мареком случится такое, чего он даже не предполагает. Разгорится пожар. Не вдруг. Наверное, он пока тлеет где-то в глубинах его души. И поддерживается извне. Все, что с ним происходит, неподвластно рассудку. Это гораздо больше, чем просто желание поступить наперекор обстоятельствам. В нем вдруг рождается отвращение к собственному спокойствию. Словно из привычного мира он попал в новый и незнакомый. Словно он утратил ощущение тишины и должен приспосабливаться к мирскому шуму. Словно исчез его внутренний порядок и ему приходится вживаться в хаос космоса. Словно он увидел бессмысленность человеческой жизни и силой хотел принудить ее к разумности.
Он бежит к дому пани Алены Баховой и колотит кулаками в дубовые двери. Они не откроются. Испуганный женский голос отвечает ему, что пани Алена уехала. Куда? Скорее всего, в Кутную Гору. Марек понимает: эта женщина не только жестока, но и труслива.
Неудачный визит Марека к пани Алене несколько охладил его. Он чувствует себя отделенным от мира завесой, которая сохраняет его силу и одновременно придает ему спокойствие. Он уже может быть рассудительным. Ему некуда отступать. Он должен освободить Анделу из отцовского плена. Он должен разрушить заговор, который направлен против него. Он должен осуществить их с Анделой решение, которое все время откладывается. Но как? Марек знает. Он горит нетерпением. Он поедет к Роуднице. Если он не сможет дойти пешком, то его помчат кони, понесут птицы, тучи, ветви деревьев, тихое солнце, всевидящие звезды.
Он даже не замечает, как очутился у Яна Пардуса. Он стоит перед ним и просит то, чего просить не должен. Бессрочный отпуск. Отпуск, равносильный увольнению. Или дезертирству. Старый гетман проницательно смотрит на него и напускает на себя грозный вид. Он отдаляется от Марека. На такое расстояние, что уже не может понимать его.
— Тебя все еще зовут Мареком из Тынца? — спрашивает он недоверчиво.
— Да.
— А я кто?
— Ян Пардус из Горки.
— Ну тогда определенно это мы.
— Может, вы обо мне думаете что-нибудь другое?
— Ничего другого я о тебе не думаю. Думаю только одно.
— А что?
— Что я отправлю тебя под арест в башню.
— Почему? — вздрагивает Марек.
— Потому что ты не воин, когда должен быть воином. Стража!
— Ян Пардус! — вздыхает Марек.
— Слышать ничего не хочу! — кричит старый гетман, и лицо его багровеет.
— Я сейчас больше человек, чем воин, — успевает сказать Марек, прежде чем две тяжелые руки ложатся на его плечи.
— Вот именно, Марек, — успокаивается гетман. — Этому самому человеку место в тюрьме.
Он смотрит Мареку вслед, пока тот не исчезает в дверях башни. Что выражает его взгляд? Только что глаза его кричали. Сейчас они тихие. Почти мертвые.
Свет и тьма. Видения и действительность. Свобода и неволя. В этих противоречиях вся жизнь. Никогда человек не может быть ни в чем уверен. Это знает и Марек, когда он приходит в себя после потрясения. А приходит в себя он быстро, потому что обычная жизнь исчезает за толстыми дверями тюрьмы. Стены стирают любой ясный образ, всякое определенное желание. У Марека вдруг оказывается избыток времени. За Анделой он ехать не может, хотя сердце страстно толкает его, рвется к ней. Он мог бы взбунтоваться, но против кого? Против стен башни? Против стражи? Против Яна Пардуса?
Марек осматривается. Его глаза уже привыкли к полутьме, так что он видит все, что есть в камере. Предметов здесь немного. Деревянные нары, на них сидит человек — лицо его кажется Мареку знакомым. Деревянный ушат, под потолком узкое окошко, через которое проникает тусклая полоска света, дверь.
Его глаза возвращаются к человеческой фигуре на нарах. Ржаная борода. Лицо бледное, узкое. Оно кажется спокойным. Но его спокойствие не мертвенно. Как раз наоборот. В нем избыток жизни. Только другой, не той, которую Марек знал до сих пор. В ней мудрость, умиротворенность, а возможно, и набожность.
— Ты Ян Кржижковский? — вздыхает Марек.
— Да, пан, — отвечает портной Кржижковский.
— Ты помнишь меня?
— Я часто молюсь за вас.
— Как? — удивляется Марек. — Я тебя привел в тюрьму, а ты за меня молишься?
— Христос молился и за своих врагов.
— Ты уже не еретик?
— Я не изменил своих взглядов. Моя ересь все та же.
— Тогда ты утверждал, что Христос был человеком.
— Да. Я верю, что бог один и что он принимает различные подобия человека.
— Но ты признаешь Христа.
— Потому что Христос не стремился быть божеством. не стремился царствовать. Он стремился беззаветно служить людям. Я послушен каждому его слову. Хотел бы приносить людям пользу, как он.
— Тогда ты не должен бы сидеть в тюрьме.
— Наверное, так угодно богу. Мне здесь хорошо, пан.
Марек удивляется такому смирению странного портного и сообщает ему, что он теперь его товарищ по заключению. Кржижковский ни о чем не спрашивает и тут же уступает ему нары. Марек будет на них спать и будет есть из его оловянной миски. Это маленькая миска, кто знает, сколько в нее войдет, но это все же миска. Но где будет спать Кржижковский? Портной спокойно улыбается. Он свернется в клубочек и будет спать как собака. А из чего он будет есть? А для чего у него руки? Марек чувствует, что, общаясь с этим еретиком, который на самом деле, может быть, святой, он должен отказаться от чувства превосходства. Тюрьма и разговор с Кржижковским приводят его в какое-то дотоле неведомое ему состояние. В нем пробуждаются такие чувства, которых он не знал до сих пор: сочувствие и смирение. Марек еще помнит, как светит солнце, слышит шум листвы на деревьях, ощущает свою любовь к Анделе, видит тучи на небе, но его нетерпение уменьшается. И в той же мере растет его интерес к еретику Кржижковскому.
— Как может тебе здесь быть хорошо?
— Я избавился от своих привычек. Я уже не любопытен. Досаждают мне только потребности моего тела.
— Но время здесь тянется.
— Тащится понемногу, так что опьяняет человека.
— Тебе не с кем поговорить.
— Я разговариваю сам с собой.
— Ты не видишь природы.
— Во сне я хожу в лес. У нас в Ошкобрге много буков. Я люблю буковые листья. Там течет ручей. Еловые шишки падают прямо в воду. На песке я вижу зеленые тени. Перебираю камешки и думаю о боге. Как он легко все сотворил. И притом весело.
— А что делает твоя жена?
— Утром, как проснусь, встряхну головой, протру глаза — и моя жена стоит около меня. Я знаю, что она живет, и этого мне достаточно.
Мареку кажется, что портной с мыслями своими далеко шагнул вперед. Может, даже в чем-то предвосхитил человечество. И сияет, несмотря на все невзгоды. Словно вокруг головы его светящийся ореол. В его голосе слышна настойчивость. Кржижковский, наверное, ждет, что и в Мареке пробудится то, что чувствует он сам. Во всем остальном это самый обыкновенный терпеливый человек. Он предоставляет событиям идти своим чередом. Он полагается на бога. Знает, что бог ждет от нас терпения и постоянства, сочувствия и покорности, любви и самоотречения. Может быть, Мареку нужно напоминание об этом. Оно приходит вовремя.
Вечером они сидят рядом, каждый по-своему чувствуя одиночество. Оба молчат, потому что рассказали друг другу почти все. Они кажутся себе отшельниками в пустыне. Нет только желтого песка и открытого неба. Хороша замена: вместо песка — каменный пол и каменные стены, и тюремный сумрак похож на хмурое небо. Однообразие и уныние нарушают только шаги пана Менгарта, которые слышны сквозь деревянный потолок. Пять шагов туда, небольшая пауза, пять шагов обратно.
Дверь с грохотом открывается. Бесстрастный тюремщик впихивает подебрадского еврея Соломона. Четырехугольная голова, между бородой и копной волос два живых глаза. Соломон бросается на колени перед Мареком и просит у него прощения. Кладет поклоны и причитает. Непонятно, что это означает: какую-нибудь жалобу или знак особого уважения. Наконец Марек дознается: Соломон купил у пани Алены Баховой долговую расписку, а когда пришел в замок требовать у Марека деньги, начальник дружины послал его в башню, хотя Соломон отказывался туда идти. Почему он должен вытягивать деньги у должника именно в башне? Но Ян Пардус остался непреклонным.