— Мне уже не надо этих денег! — кричит несчастный Соломон.
— Почему? — удивляется Марек. Он с неприязнью вспоминает пани Алену. Оставит она его когда-нибудь в покое? Или будет преследовать до самой смерти?
— Я разорву эту расписку, — сокрушается Соломон. Наверное, потому, что думает, будто его после этого выпустят. Не может поверить, что его просто-напросто посадили в тюрьму. Боится этого. Христиане никогда не делали ему добра. Когда видят его, смеются, норовят дать ему пинка да и нередко просто обкрадывают. Наверное, не считают это грехом, хотя это грех. Соломон испуган, но упрям. Он и в самом деле рвет долговую расписку.
— Я не навечно останусь в тюрьме. Как только выйду — обязательно выплачу вам, — успокаивает его Марек.
— Это наказание божие. Я не должен был покупать расписку... — причитает старый еврей.
— Сколько вы заплатили пани Алене?
— Половину, — отвечает Соломон и тут же поправляется: — Собственно, больше, три копы.
Он рассказывает, что пани Алена вышла замуж в Кутной Горе за богатого торговца. Муж уже старый, но в торговле толк знает. И рекомендовал ей, чтобы она в Подебрадах привела в порядок свои дела.
— Какой ваш бог? — спрашивает портной Кржижковский. Деньги его не интересуют. Бог — безусловно.
— Живой и святой, — отвечает Соломон и кланяется, словно бог находится здесь.
— Живой? — удивляется портной.
— В нем заключена вся жизнь на земле и на небе.
— А почему он вас наказывает?
— Об этом знает только он. Он очень добрый, но, кроме того, и злой.
— Вы слышите, пан? — обращается Кржижковский к Мареку. — Какое лицо показывает бог пану Соломону?
— Я чувствую вину, хотя я невинен, — выдавливает из себя уныло старый еврей.
— Отдам я вам эти три копы, — утешает его Марек.
— Благодарю вас, пан, — говорит Соломон и с торжествующим выражением лица поворачивается к Кржижковскому: — Так поступает наш бог. Совершает зло и тут же его исправляет.
— Вот только выйду из тюрьмы, — прибавляет Марек.
— Но я не хочу здесь оставаться, — снова пугается Соломон.
— Это всего лишь шутка пана начальника дружины, — успокаивает его Марек.
— Замолвите за меня словечко, пан, — просит измученный Соломон. — С меня хватит, если вы заплатите половину.
— В каком мире мы живем, — вздыхает еретик Кржижковский.
Ян Пардус выпускает их через педелю. Когда они обо всем наговорились, намолчались и все простили друг другу. Когда казалось, что они останутся навеки в башне. Он велит их привести, потому что хочет поговорить с ними — с Мареком и с евреем Соломоном. Минуту он молча смотрит на них. Покачивает лохматой головой, потирает лоб, прищуривает поочередно то один, то другой глаз. Его глаза словно живут самостоятельной жизнью. Каждый глаз слушает разные «я» Пардуса.
— Не играй с огнем. Не думай, что он не жжет, — набрасывается он вдруг на Соломона.
— Пан, я эту расписку порвал в первый же день, — отвечает сокрушенно старый еврей.
— Не о деньгах речь, — мрачнеет Ян Пардус. — Пани Алена вступила в союз с роудницким паном. Ничего хорошего из этого не выйдет. Предупреждаю тебя.
— Видеть не хочу я пани Алену. Поверьте, пан!
— Верю. Я не видел еще еврея, который не сдержал бы слова. А теперь убирайся!
Старый Соломон выскальзывает из комнаты, как мышь. Его черный плащ даже пыли не поднял. Ян Пардус вскидывает голову. Хочет что-то сказать, но губы его не могут проронить ни словечка. Может, он не был готов к разговору. Нет, не так-то все просто. Каким тоном он должен разговаривать с Мареком?
— Не хочу скрывать, — говорит он наконец с притворной суровостью. — Это было великое испытание моего терпения.
— Ян Пардус... — пытается прервать его Марек. Он хорошо понимает состояние старого гетмана.
— Ты должен привыкать к тому, что жизнь жестока. Твое сердце должно закалиться. Иначе погибнешь по-глупому.
— Понимаю, — шепчет Марек, хотя и не знает, как это должно закалиться его сердце. Чтобы оно очерствело? Чтобы он не мог отдать его Анделе?
— Ты очень быстро научился быть гордым. Научись теперь быть послушным.
— Я охотно вас слушаю, пан.
— Ты вышел из башни как воин?
— Да, пан, — кивает Марек, но не может себе представить, какое оно, его воинское будущее. Что ждет его? Как он справится с завтрашним днем? Между Подебрадами и Роудницей назревает ссора. Что предпримет Марек? Не поддастся ли он искушению отправиться за Анделой? Или примирится?
— Ты знаешь, что должен делать. Мы с тобой понимаем друг друга без слов.
— И все-таки я попрошу вас кое о чем.
— Говори, — хмурится Ян Пардус.
— Освободите портного Кржижковского.
— Но ведь он еретик! — поднимает брови гетман, удивляясь такой просьбе.
— Это один из достойнейших людей, которых я когда-либо встречал.
— Даже этого ты не знаешь? — сочувственно смотрит Ян Пардус на Марека. — Еретики всегда бывают намного лучше остальных людей. Только их правду признают иногда через сто лет, а то и через двести. Пожалуйста, будь подальше от еретиков.
— Значит, ересь — это судьба человека?
— Да. И определяет судьбы человечества.
Между тем Иржи из Подебрад управляет Прагой: новые коншелы, новые бургомистры, новая жизнь. Чашники могут себе позволить не скрывать своих воззрений. Священники-подобои в своих проповедях строго судят о жизни, призывают к добродетели. Напротив, светская власть наказывает нестрого. Вскоре двери тюрем открываются и провинившиеся горожане возвращаются к своим делам. Пан Иржи не хочет иметь врагов в Праге. Ему достаточно того, что враги у него есть в Южной и Западной Чехии. Но есть и ближе. К панам-католикам присоединяется и колинский пан Бедржих из Стражнице и находский пан Колда из Жампаха. Почему? Не признают его авторитета. Слишком молодой и на многое замахивается.
Октябрьский ненастный день. Дует холодный ветер, моросит дождь, листья преют в траве, в воздухе запах дыма от горящего валежника. В ворота стремительно как молния въезжает Бланка. Сторожевые не успевают оглянуться, как она уже на дворе и высвобождает ноги из стремян. Соскакивает с коня, забрызганного грязью до спины. На ней платье Дивиша, в котором он приезжал свататься в дом Валечовских: серые штаны, бархатная куртка цвета сухих листьев, расклешенный плащ, отороченный мехом, и берет на голове. Наряд ей велик и широк, но этого никто не замечает. Она молода и красива. В ней всегда бурлит нетерпеливая радость.
Но сегодня волосы ее растрепаны, лицо залито слезами, в глазах отчаяние. Сбегаются люди, прибегает и Марек. Не понимая, что произошло, все смотрят на плачущую Бланку, но не могут добиться от нее ни одного разумного слова.
Скоро все разъясняется. Во двор въезжают кони. На них бородатые крестьяне из Чиневеси. На носилках, сооруженных из стволов молодых деревьев и привешенных между двумя конями, лежит Дивиш. Лицо его посинело, никаких признаков жизни. Прибегает лекарь. Рана в груди тяжелая. Но есть надежда, что молодой организм с ней справится. Дивиш шевелится. Он явно не хочет расставаться с жизнью.
— Что случилось? — обращается Марек к Бланке.
Молодая женщина перестает плакать — сразу, неожиданно; поднимает голову, черты ее ожесточаются.
Перед Мареком совсем незнакомое лицо.
— Напали на деревню и все разграбили, — отвечает она ясно и твердо.
— Кто?
— Отряд всадников из Колина.
— А что с Дивишем?
— Он бился с Шимоном из Стражнице.
— Опять Шимон! — цедит Марек сквозь зубы.
— Долго ли он еще будет ходить по земле! — восклицает Бланка с ненавистью в голосе и пристально смотрит на Марека.
Она ищет у него защиты. Марек чувствует в ней древнюю женскую силу, которая заставляет мужчину совершать подвиги.
— Я должен его найти, — тихо говорит Марек.
Он это говорит не только для себя, но и для Бланки, и для Дивиша. Его слова означают: я должен его убить. Мысль о Шимоне сидит в нем, как вбитый гвоздь. Марек чувствует, что время для него останавливается. Оно только тогда начнет идти, когда Марек отомстит. Когда низвергнет Шимона в самую глубокую темноту.
— Скажи мне, как это случилось?
— Разве тебе не достаточно того, что я уже рассказала? Шимон. Шимон.
— Достаточно, — кивает Марек и отправляется к Яну Пардусу.
Они советуются недолго. Их зовет к себе пан Иржи, который несколько дней назад появился в Подебрадах. Прага уже город чашников. Почему бы теперь пану Иржи не повидаться со своей семьей?
Его приезду радовались не только пани Кунгута и ее маленькие дети, поднялось настроение и у пана Менгарта. У него теперь свой слуга и личная стража. Он может читать и писать, вечерами гулять у реки. Пан Иржи знает рыцарские обычаи и правит в соответствии с ними. Дворянин в заключении должен пользоваться некоторыми удобствами.
Нападения на деревни в окрестностях Подебрад для пана Иржи полнейшая неожиданность. Первые слухи об этом производят на него тяжкое впечатление. Он хмуро оглядывает собравшихся панов. Бланке предлагает сесть. Молодая женщина отказывается. Она чувствует, что все взоры устремлены на нее. Крупные блестящие слезы стекают по ее лицу, на котором тем не менее остается выражение упрямства. Она кратко повторяет, что случилось в Чиневеси. О Дивише не говорит. Об этом все уже знают. Паны распрямляют плечи. В сердцах загорается гнев. Каждый готов сразиться с врагом. Только пан Иржи стоит как скала. Наконец он говорит, избегая обычных ораторских приемов:
— Мы можем не обращать внимания на враждебность того, кто нам безразличен. Но не можем сносить его произвола. Это означало бы, что мы подчиняемся насилию.
— Это злонамеренное нападение. Оно вынуждает нас к военному вмешательству, — говорит Ян Пардус.
— Пан Бедржих предает нас уже откровенно. Впрочем, это лучше, чем если бы он был верен нам наполовину. По крайней мере мы знаем, с кем имеем дело, — замечает Ян из Гонбиц.
— Мы можем позволить себе показать им свое негодование, — поддерживает Ярослав из Мечкова. — Расправа будет скорой и жестокой.