Да и отца земного тоже. Перед глазами Марека возникает образ пана Михала: широк в кости, крупный нос, лоб всегда блестит, на темной куртке серебряные пуговицы. Он — купец с ног до головы. Он заботился о Мареке. А порой забывал о нем. Что случилось с ним? Марек подъезжает к его нарядному дому, поднимается по широкой лестнице и проходит в отцовскую спальню.
Он едва узнает отца. Пан Михал лежит на постели под огромной периной и с трудом поворачивает к нему потное, искаженное болью лицо. Он упал в шахте Роусы с высоты пяти метров на каменную скалу. Что-то повредил себе, но ни один лекарь не знает что. Его осматривали уже четверо. Пан Михал жестом выпроваживает писаря, который у окна возится с документами, воском и печатями, и остается с Мареком наедине.
— Посмотри на меня, — говорит нетерпеливо пан Михал. — Я на пути к могиле. Видишь ты это по мне или нет? — И, произнося эти слова, с тоской глядит на Марека.
— Но, отец, — отвечает как можно спокойнее Марек, — будто вы не знаете, что непременно выздоровеете.
— Может быть, ты и прав, — допускает пан Михал, и в глазах его светится надежда. — Но свои имущественные дела привести в порядок я должен. Теперь слушай внимательно.
— Я слушаю.
— Долю на шахте Роусы получит пани Иоганна. Но наследником моего дома, всей торговли, складов, серебра и наличных денег будешь ты.
— Отец, ваше решение мне кажется преждевременным, — замечает Марек. Он видит по выражению лица пана Михала, что и сердцем и умом он весь в заботах об имуществе. Труднее всего ему допустить мысль, что придется с ним расстаться.
— Я велю написать завещание и на этой неделе публично его оглашу, — упорно продолжает пан Михал. — Разместись пока что в бывшей своей комнате и ходи в костел, молись за меня. Никогда мне это не было нужно, но сейчас, пожалуй, необходимо.
— Я пока что съезжу в Роуднице. Вас не обидит, если я буду молиться за вас в поле или в лесу?
— Это еще лучше, чем в костеле, — роняет пан Михал, и в глазах его снова мелькает живой блеск. — Но сегодня я тебе должен еще сказать, что ты в жизни совершил большую ошибку.
— Какую? — не понимает Марек.
— Что не женился на пани Алене. Представь себе, она дважды опередила меня с закупкой руды. Это не женщина, а дьявол. Надеюсь, ты не вернул ей долга.
— Не вернул, отец, — отвечает Марек, чтобы хоть немного его порадовать.
— Проклятая баба, — выпаливает с облегчением пан Михал.
— Я сниму с вас перину. Ведь вам тяжело дышать, — говорит Марек и вместо перины закрывает отца легким одеялом.
— Я знаю, что ты хороший, — признается пан Михал. — Когда я решал для себя, кому я могу все оставить, я думал только о тебе.
— Мне кажется, я не заслуживаю этого.
— Ты прав, — соглашается пан Михал. — Никакого проку от тебя мне нет. Нужно бы тебя исключить из завещания. Но что я могу с собой поделать? Иди уж и оставь меня.
Марек прощается и уходит. Ноги заплетаются от усталости. На него нахлынуло множество мыслей и чувств. Он спускается с лестницы и еще раз бросает взгляд на продуманную красоту дома. Он видит все как в тумане. Наверху, на лестничной площадке, стоит пани Иоганна в черном платье с глухим воротом. Она провожает Марека недобрым взглядом. Надо бы вернуться к ней, но он не может этого сделать. Ее взгляд выбрасывает его на улицу. А может, и еще дальше.
В Роуднице Марек добрался после двух дней пути. Часов в одиннадцать вечера. Костел и прилегающий к нему монастырь находит легко, хотя ни у кого не спрашивает дороги. После роудницкого замка это самые высокие здания во всей долине Лабы. По темному небу плывет красная луна. С грациозной легкостью она обходит небольшие тучки. Невзначай освещает их сложные кружевные узоры.
Двери храма загорожены, вход в костел Марек находит в боковой стене ограды. Он попадает прямо в готическую галерею, окружающую храм с трех сторон. Его шаги по каменному полу раздаются гулко. Конь шагает за ним. Они обходят уголок тихого зимнего сада во дворе костела. В небольшом деревянном загоне недалеко от стены костела блеет коза. Марек привязывает своего коня. Снимает с него седло, а у себя отстегивает меч. Куда положить все это? По другую сторону загона. В самое темное место.
Он снова оглядывает мягко освещенную галерею. Колонны, своды, звездообразные окна. Видит совершенные формы, чистые краски, игру света и тени. От всего этого исходит ласка и нега, покорность и величие. Словом, весь головокружительный мир, который мог бы быть домом не только для святых, но и для самого бога. И пусть на костеле нет крыши, а монастырь уже тронуло разрушение. Бог ведь не похож на богачей. Он не бросает свое жилище только потому, что оно в руинах.
Марек представляет себе здесь Анделу. При рассеянном свете луны она кажется Мареку деталью великолепной готики. Она прекрасна, как первый день творенья, сердце ее полно любви, глаза — скрытой тревоги. Встретится ли он здесь с ней? Все зависит от отца Штепана.
Марек долго ищет старого монаха. Его нет в главном зале, в который сквозь выбитые стекла глядит любопытная луна, не отзывается он и на приглушенный зов Марека. Подает голос лишь тогда, когда Марек стоит уже совсем рядом с ним.
Монах сидит в пустом помещении на короткой церковной скамейке и при свете свечи читает латинскую книгу. Заслышав шаги Марека, он отрывает голову от книги и сбрасывает с колен старый стихарь.
Марек смотрит на монаха с удивлением. На отца Амброзия он нисколько не похож. Меньше ростом, худой, немного сгорбленный. Пальцы скрючены. Привлекают внимание его глаза и лоб. Лицо спокойно — ни малейшего страха. Он выглядит отшельником, который забрел сюда с самого края света.
— Не ошибаешься: я отец Штепан, — говорит он тихо.
— Вы здесь один?
— Да. Но у меня здесь все под рукой. А ты кто?
— Марек из Тынца.
— Я знаю твое имя.
— У меня есть крестик со святыми мощами от вашего брата Амброзия, — продолжает Марек. Он хочет проложить прямую дорожку к сердцу отца Штепана.
— Андела получила от меня почти такой же, — кивает головой старый монах.
— Помогите нам, — просит Марек.
— Не спеши! Сначала ты должен поесть, а затем выспаться.
Молоко и кусок хлеба. Первый жест гостеприимства отца Штепана. Первый шаг к взаимному доверию. Марек голоден. Ест быстро, так что не остается паузы для того, чтобы сказать хотя бы одно слово. Спит так крепко, словно провалился в глубокий колодец. Ему снится, что стены расступаются и снова сужаются. Пробуждается он утром, когда светло как днем. Его взгляд блуждает по стенам. На одной из них он читает надпись, начертанную готическим шрифтом:
«Наше правило гласит: кто хочет взять для прочтения книгу, пусть принесет вместо нее другую — если у него какая-нибудь есть такой же или примерной ценности, чтобы не разочаровался тот, кто будет искать здесь что-либо ценное».
Без сомнения, Марек спал в бывшей монастырской библиотеке. Теперь тут нет ни одной книги. Он удивленно рассматривает комнату. Короткая скамья, разбитый стол, в углу соломенный тюфяк, на котором он провел ночь. Где былая слава роудницких августинцев?
Торопливо входит отец Штепан. У него живые глаза, в которых светится мысль. Говорит так вдохновенно, что кажется, будто полки снова заполняются книгами, на стенах вновь появляется цветная роспись, а на пьедесталах — статуи святых.
Монастырь прославился новым ревностным христианством. Devolio moderna[13]. Прежде утверждалось, что истину можно узнать только из святых текстов. Да, вера всегда будет по большей части таинством. Однако некоторые догматы в состоянии разъяснить и человеческий разум. И еще больше: ключом к познанию могут быть также и чувства. Отец Штепан преклоняется перед Аристотелем-человеком, который лучше других понимал природу. Его «Физику» он всюду возит с собой. Брал ее с собой и в Краков. И до сих пор читает ежедневно.
Марок терпеливо его слушает. Он рад бы заговорить об Анделе, но старый монах увлеченно знакомит его со своим представлением о мире. Бог в этом мире делает шаг назад, человек — шаг вперед.
Отец Штепан открывает тайник в нише, в углу библиотеки, и показывает Мареку свой клад: Святое писание, «Физику» Аристотеля и монастырский псалтырь. Он прячет здесь и роудницкую мадонну с Иисусом-младенцем, которую подарил монастырю епископ Ян из Дражиц. Нежная мадонна с Иисусом-младенцем. Золотой фон и надпись готическим шрифтом: Nigra sum, sed formosa filia Jerusalem. Я черная, но прекрасная дочь Иерусалима. Марек ищет в ее лице черты Анделы, находит их и испытывает от этого радость.
К обеду отец Штепан варит кашу и приносит ключевую воду. Она превосходна — чистая и холодная как лед.
Во время еды их ничто не отвлекает. Кругом царит мудрость и покой.
— Но беды и горести неизбежны в жизни, — говорит отец Штепан.
— Я уже это знаю, — подтверждает Марек.
— Сколько раз мне казалось, что меня согнуло до земли и я уже не поднимусь, — продолжает старый монах. Он помнит прошедшие бурные десятилетия. Возвращался к ним, оценивал их, а порой и проклинал. Но теперь простил и предал забвению. Признает, что Ян Гус должен был появиться. Темные деяния церковных сановников взывали к небесам. Гуситство означало внутреннее возрождение чешского народа, хотя, с другой стороны, нанесло вред развитию образования.
— Я знал много священников. Большинство так или иначе страдали, — замечает Марек.
— Священник — это светоч.
— Отец Штепан, будьте нашим светочем. Помогите нам.
— На ваши головы снизойдет благословение, но падет на них и клевета.
— Скажите Анделе, чтобы пришла сюда.
— Вы должны быть осторожны, ваша глина еще мягка.
Марек облегченно вздыхает. По лицу отца Штепана видно, что в душе его уже созрело решение.
— Не бойтесь ничего.
— Чего мне бояться? — улыбается старый монах. — Вам обоим покровительствует кто-то более могущественный, чем я.
К вечеру в самом деле приходит Андела. На ней шуба из рысьего меха, сапожки на шерстяной подкладке и теплая шапка, которую она тут же сбрасывает. Первое впечатление Марека: она стала еще красивее. Волосы блестящие, глаза больше, чем прежде, лицо бледне