— Смотри не упусти подходящий случай.
— Мне этого не позволяет мое прошлое.
— Тебя плохо воспитали. Юноша должен быть гибким, — злится пан Колда. Мареку становится легче, потому что гнев — естественное состояние пана Колды.
— Верьте мне, пан, — упорствует Марек. — Я не из тех, кому нравится быть несчастным. Но пока еще я могу ждать.
— Я знаю, чего ты ждешь, — злобно смеется пан Колда и вынимает из тайника в стене крестик со святыми мощами, который слишком хорошо знаком Мареку. Христос на синем фоне с красным нимбом, окаймленный золотой полоской с солнцем, месяцем и звездами.
Марек бледнеет. Сердце его останавливается.
— Ты дал его Монике, а я возвращаю его тебе вместе с твоей надеждой, — говорит пан Колда, и его улыбка становится холодной. В ней нет ни злобы, ни доброжелательства.
— Что вы сделали с Моникой?
— Ничего, — пожимает плечами пан Колда. — Ей пришлось признаться. Только и всего. В Роуднице она попадет не скоро. Ее сторожит рыцарь. Пока-то она обведет его вокруг пальца, пройдет немало времени. Ты меня понимаешь?
— Понимаю, пан, — отвечает Марек. Он подавлен.
— Ну, предоставим времени бежать, как оно хочет. Для меня в находском замке, для тебя в его башне. Я буду думать о своей правоте, ты о своих надеждах. Может, в конце концов мы и договоримся.
— Я сомневаюсь в этом, пан.
— Вон! — истошно вопит пан Колда. Кажется, будто задрожали каменные стены.
У всех сразу отлегло от сердца. Тюремщик ведет Марека в башню, воины смеются до колик в животе так, что замок сотрясается от смеха, солнце на холодном небе хитро подмаргивает. Только Марек едва не падает в обморок.
Серый зимний день. Сумрак сменяется темнотой. Чем больше по размеру камень, тем он холоднее. Время тянется невероятно медленно. Солнца словно никогда и не было, деревья цветут, наверное, где-то по ту сторону земли. В камере достаточно пространства только для горячечного воображения. Для самообмана. Самое страшное открытие — это действительность. «Я, Марек, сижу в башне. У меня нет выбора. Пять шагов туда, пять шагов обратно. Ощупывать стены. Вот моя свобода».
Когда Марек засыпает, ему кажется, что он уже не проснется. Но он просыпается. Приходит в себя не сразу. Потрясет головой, потянется, приоткроет глаза, поднимет руку, прислушается. Голова в каком-то дурмане. Мареку кажется, что он может жить иначе, чем простой узник, что он легче воздуха, болен приятной печалью, которая согревает его и успокаивает. Он благодарит миску за то, что она полная, хотя на самом деле она пуста, просит свою одежду, чтобы она куда-нибудь его унесла, объясняет стенам, почему он от них что-то скрывает, упрекает оконце за то, что оно прячет от него тончайшие краски света. Иногда он чувствует себя травой, которая не может быть ни счастливой, ни несчастной, иногда деревом, потому что, как и оно, он обречен на неподвижность. Он слышит шум листьев, пение птиц, дуновение ветра, падение дождевых капель, крупных, как горошек. Он восхищается и бредит этим чудом, пока не просыпается совсем. Он глядит на свою руку и видит, как она одинока, глядит на свое тело и видит, что оно покинуто. Он ничего не может. Ни высечь искру из ледяных стен и каменного пола, ни передать горсточку своих чувств, ни войти в потусторонний мир, хотя из своей камеры легко мог бы туда попасть, ни разговаривать с богом, потому что это самое святое существо всегда в любом другом месте, только не в замковой тюрьме. Лучше было бы, если бы чувства и сознание Марека совсем окаменели и стали частицей скалы. Если бы его сон перестал быть сном, если б он превратился в вечность.
Но этого Марек не может себе позволить. Он не один на свете. Его мысли и чувства концентрируются. Андела... Марек не имеет права умереть, хотя и не боится смерти. Смерть была бы для него освобождением. Однако он не имеет права пренебречь Анделой и потому не имеет права пренебречь собой. У любви два лица: одно — восторженное и радостное, другое — печальное, одно — светлое, другое — темное, одно — сладость, другое — боль. Взаимная любовь Анделы и Марека теперь показывает второе лицо. Ведь теневые стороны — тоже сущность любви. И в человеческой жизни они встречаются часто.
Любовь не заточишь в тюрьму, но она здесь, она хранит Марека, ибо он вновь и вновь ее переживает. Он начинает с самого начала, со встречи, которая привела их к первому свиданию. Перед ним оживает клен у реки, атмосфера любви в Праге, всплеск чувства в Чиневеси, помолвка в Роуднице. Память словно разгребает песчаные наносы и вызывает образ за образом. Одни образы четки, другие туманны. Но все вместе помогают уяснить некоторые истины: что существует великая любовь, неизбежность потери и бессилие перед обстоятельствами, которые выдвигает жизнь. Марек в конце концов понимает, что любовь — это частица бога и что она может быть вечной. Или что вечность непрестанно обновляется в любви человека.
Марек хотел бы вырвать Анделу из этой тьмы, освободить из роудницкого заточения и укрыть ее в себе. Но ему приходится довольствоваться видениями, посещающими его время от времени. Ему кажется, что она выходит из каменной стены смеющаяся, покрытая росой, словно только что родилась, словно в прошлом у нее всего лишь одна минута жизни. Она такая умиротворенная, что могла бы успокоить все грядущие бури. Вот она стоит здесь, в тюрьме, тихая и погруженная в себя, с тоской в глазах, будто ее душу мучат или упрекают воспоминания. На ее губах очарование любви, на правой руке сидит пчела. Марек чувствует, что для него существует только Андела, и шлет ей целый поток нежности, все, чем обладает. Нежности в нем — горы, и он хочет наконец эту нежность истратить. Он уговаривает Анделу, чтобы она не куталась в туманное покрывало, чтобы не исчезала. Девушка согласно кивает головой, но, несмотря на это, неслышно исчезает. Марек понимает, что боль любви у Анделы сейчас сильнее, чем у него. Может, ее боль сильнее всего на свете. Мир Анделы должен бы быть устлан бархатом и шелком, а ей приходится так безнадежно страдать. Кто в этом виноват? Марек не знает, хотя, без сомнения, главное действующее лицо этой драмы он сам.
После долгих часов размышления он убеждается, что он и главный виновник. Он не умел устроить свою жизнь: встречался с людьми, которых встречать не хотел, ввязывался в истории, которые обошлись бы и без него, отдавал предпочтение мужскому тщеславию перед самым естественным человеческим чувством, не умел вовремя отойти от чуждого ему мира. Внешне он выглядел как молодой дворянин, живущий своей собственной жизнью, но в действительности носил в себе частицы Яна Сука, Регины, Шимона, Дивиша, Михала, Пардуса, а может быть, и Иржи. А ведь внутрь себя он должен был пустить только Анделу. Он не достиг той любви, когда она становится чудом. Он подавлял в себе сумасшествие и помрачение, которые приносило ему, как любому другому, это древнее человеческое чувство. Не причастные к их любви люди преграждали ему дорогу к Анделе, а он их не устранял. Короче, он хотел угодить всем: людям, времени и внешнему порядку. Довольствовался размышлениями и мечтаниями даже тогда, когда уже настало время действовать: посадить Анделу на коня и умчать ее в необъятный мир, о котором они вместе мечтали. Так поступал Шимон, так должен был поступить и он. Может быть, он был бы вскоре убит, но какое это имело бы значение? Неделю прожить с Анделой и умереть. Лучшей судьбы он и не желал бы.
Вместо этого он в находской башне, мерзнет, голодает, и нет у него никакой надежды, что он вырвется отсюда. День тянется за днем. Тюремщик зевает, сутулится и замыкается в своем равнодушии. Холод проникает Мареку в сердце, сырость — в душу. Искорка жизни все же тлеет в нем, но так слабо и ненадежно — вот-вот угаснет.
Вацлав Брич находит его в странном состоянии. Время уже близится к весне, и природа на пути к пробуждению. Марек слаб, он почти не двигается. Впрочем, у него нет и желания двигаться. Ему довольно того, что он ест и спит. Для настоящей жизни ему нужно ежедневное воссоздание самого себя, которое можно обрести, лишь встречаясь с людьми. Конечно, к нему заходит тюремщик. Но и тот на глазах дряхлеет, словно соревнуясь с Мареком. Единственная его забота — пережить Марека хотя бы на неделю, хотя бы на один день. Ему хватило бы и часа. Он совсем впал в уныние, у него грустные глаза, а его бормотание невразумительно. Он путает день и ночь, холод и тепло, а возможно, и времена года. Без Моники его жизнь превратилась в дым.
Но и Марек не знает, что такое свет и что такое тьма, он останавливает готовое сорваться слово и прислушивается лишь к звукам своей души. Его беспокоит даже движение век. Он вновь и вновь ищет объяснения своему несчастью, своему падению, своей скорби. Только ему это не удается. Он ощущает в душе огромную пугающую пустоту. Притом он взирает на свое бессилие с абсолютным равнодушием, но именно глубокая меланхолия и удерживает его в жизни.
Вацлав Брич окликает его, смеется, расталкивает, пытается вдохнуть в него силу. Сначала он не узнает Марека. А узнав, не может скрыть удивления. Что случилось с ним за одну только зиму? Ведь эта тень нисколько не похожа на Марека, хотя, бесспорно, это он. Брич чувствует себя связанным с его судьбой и в какой-то степени ответственным за него. Поэтому он и пытается возвратить его к жизни.
— Марек, что с тобой? — настойчиво пристает к нему Брич.
— Значит, я еще не покойник, — звучит тихий ответ.
— На дворе весна. Цветут деревья и щебечут птицы.
— Я уже не считаю дней.
— Я был в отъезде и, вспоминая о тебе, думал, что ты уже на службе у пана Колды.
— Я у него в тюрьме.
— Марек, почему ты такой упрямый?
— Это пан Колда упрямый.
— Тебе нужно выйти из башни, иначе ты погибнешь здесь.
— Я думал, что человек умирает быстрее.
— Я попрошу пана Колду, чтобы он выпустил тебя из башни. Я поручусь за тебя.
— А что станет с тюремщиком? Ему придется умереть в одиночестве.
— А ты не заботься о тюремщике, — говорит Вацлав Брич и бросает на Марека удивленный взгляд. Марек не видит этого из-за темноты. В груди Брича бьется сердце товарища, и всем этим сердцем он хочет спасти юношу. Мареку становится немного легче.