Именно пани Алена с самого начала внушала молодой подебрадской пани чувство сдержанности и стыдливости, наставляла ее на богоугодные поступки, которые подебрадские горожане особенно ценили: учреждение фонда для содержания школы, больницы, судейского посыльного. Только пани Кунгута еще молода и, что там ни говори, не может забыть об этом. На корабле она свободно смеется, сбрасывает покрывало с волос, шлепает Викториана, которому вдруг захотелось пройтись по гладкой поверхности реки, шутит с обеими девушками, широкие зеленые юбки которых с тугими каркасами никак не могут поместиться на корабельной скамейке. Бланка то тиха, то чрезмерно оживлена, словно хочет быть так же свободна, как и окружающая природа. А может быть, она решила показать все стороны своего характера Дивишу, чтобы этот пылкий юноша не думал, что она мягка как воск и холодна как рыба.
Но Дивиш об этом вовсе не думает, он сыплет экспромтами, которые так веселят всех в это радостное утро. К тому же следует оценить их скрытый смысл: особое расположение к русоволосой Бланке — так увидевший паву павлин распускает свой хвост.
Марек говорит мало. Невысказанные слова сдавливают ему горло. Он видит волнение Анделы. Он нисколько не удивляется, когда она говорит ему, что ей были бы приятней сильный ветер и небольшой дождь. Мареку не помешал бы даже ураган, лишь бы он мог принять Анделу в объятия и надежно ее защитить. Ей пришлось бы отказаться от тихой сдержанности, которая всегда была ей свойственна, в присутствии Марека. Хватило бы ей урагана? Или должно было произойти еще нечто более страшное? Сильное? Они уже удалились от города и плывут куда-то, где бьется сердце земли. Течение медленное, берега близко, леса чередуются с лугами, где отцветают последние цветы. Слышны все запахи земли, ведь осень расточительна. Она раздает ароматы до тех пор, пока у нее ничего не останется.
Подплывают к деревне. Она кажется более реальной, чем все деревни, которые они когда-либо видели. Здесь родятся простые сердца, обычаи, незыблемые как скалы, слова, не расходящиеся с делом. Какая-то женщина в домотканой юбке доит козу, дети собирают хворост, но, увидев парусник, застывают с разинутыми ртами, выпятив животы. Бочек кричит им, но дети не отвечают. Может быть, они немые?
Нимбурк проплывают, отвернувшись от берега, с подчеркнутым равнодушием на лицах. Подебрадские паны и нимбуркские горожане не любят друг друга. Сейчас время, когда мечи спрятаны в ножны, но все ли счеты сведены? Куда там! Марек окликнул бородача, который купал коня.
— Эгей! Ты кто?
— Никто, — дерзко ответил бородач, и группка подростков на берегу засмеялась.
Они снова плывут мимо высокого сырого бора, поросшего густой травой. Может быть, там трясина? Кто знает! Природа в этих краях кажется такой могучей. Она скорее красива, чем сурова. Во всяком случае, для людей, плывущих на корабле, для птиц в воздухе, для листьев на деревьях, для солнца на небе.
Марек уже не смотрит на непривычное небо и неизвестные ему деревья, не следит за птицами в полете и плавающими рыбами. Он смотрит на Анделу. И бывает же на свете такая необыкновенная красота! А что в ней особенно красиво? Может быть, глаза? Волосы? Губы?
Что-то толкает его взглянуть на крестик со святыми мощами, который неподвижно покоится на ее груди. Чем он его привлек? Марек рассматривает, что на нем изображено. Христос на красной эмали с синим ореолом, окаймленным золотым сиянием, с солнцем, месяцем и звездами. Марек чувствует, что чудо здесь — стоит протянуть руку. Опускает ее под куртку и вытаскивает свой крестик. Точно такой же! Единственная разница: Христос на синей эмали, а ореол красный. Окаймление ореола до тонкостей такое же.
В теле Марека бушует кровь, он слышит шум воды, пенье птиц в кронах деревьев на берегу, ощущает невероятную ширь вселенной, веяние вечности. Что-то неведомое пробуждается в нем — это распускается цветок надежды. Он превозмогает застенчивость и садится рядом с Анделой, которая нисколько этому не удивляется. Только подбирает юбку со скамейки и вопросительно поднимает брови.
— Андела, — обращается к ней Марек. — Могу я тебе кое-что показать?
— Покажи, — отвечает Андела ошеломленно, а может быть, и нежно.
— Посмотри, — говорит Марек и подает ей свой крестик.
Андела пожирает крестик взглядом и с быстротой молнии хватается за свой. Он на месте, спокойно лежит у нее на груди. Андела молча сравнивает оба креста, а затем с восхищением спрашивает:
— Возможно ли это?
— Мне его дал учитель латыни отец Амброзий, — отвечает Марек.
— А мне мой учитель латыни отец Штепан, августинец из Роуднице. Дал мне на память. — Андела в большем замешательстве, чем признается самой себе. — Что это? Может быть, это предзнаменование?
— Что мы знаем? Только то, что в наших руках соединились одинаковые кресты, — просто сказал Марек. Можно ли надеяться, что Андела столь же расположена к нему, как и он к ней? Что их симпатия взаимна?
— Я спрошу отца Штепана, — шепчет Андела, — как только вернусь в Роуднице.
— Когда это будет? — пугается Марек.
— Зимой, — отвечает Андела, думая о своем.
Не тайный ли это знак, указывающий ей обратить внимание на Марека? Она и без того чувствует к нему симпатию, только гонит ее от себя. Андела уже предназначена другому. Отец нашел ей будущего супруга и надел ей перстень. Вот он у нее на пальце. Широкий перстень с двумя жемчужинами. Однако мать в минуту откровенности сказала ей нечто иное: каждая женщина ищет всю жизнь кого-то, кто настоящий ее суженый. Кто будет ее любить, кто будет ей опорой, кому она будет опорой, пока их не разлучит смерть. Может быть, это Марек? А если не он, то почему у него в руке такой же крестик?
— Белка! — кричит маленький Викториан.
Все поднимают головы. Рыжий зверек выбегает на берег, становится на задние лапки и безбоязненно поглядывает по сторонам. Андела улыбается, Марек прячет свой крестик под куртку и отодвигается от Анделы.
С левого берега на них повеяло духотой с равнины, но через несколько минут снова показался лес. Солнечный свет не исчезает, он проникает в узкое пространство, которое проложила река среди деревьев. На кронах высвечивается зелень, а нижние листья все уже желтые.
Корабль приближается к цели. Дальше его, пожалуй, и не пустили бы. На пологом берегу стоит верзила — Ярослав из Мечкова с обнаженной головой, а рядом с ним его маленькая жена. Бог знает, как в природе уживаются рядом такие несоответствия. Пан Ярослав кричит, его жена тоже что-то говорит, замковая челядь горланит. Парусник пристает к берегу, и все спускаются на землю.
Громко смеются, обнимаются, мужчины хлопают друг друга по плечам. Только солнце тихо льет свой свет.
Замок, всего в пятистах шагах от реки, прячется в зеленых переливах ветвей хвойных и лиственных деревьев. Это Мыдловар. Он одиноко устремляется к небесам: башенки и бойницы на уровне верхушек окружающих его буков и сосен; ров с водой становится заметен лишь в последнюю минуту. Тут можно легко заблудиться, даже на расстоянии десяти шагов, и не распознать, что рядом замок. Наверное, его хорошо видно сверху ястребу или кобчику, но двуногому пришельцу трудно одолеть лесной сумрак. Не то чтобы Мыдловар был неприступен. Пан Бочек из Кунштата в двадцать пятом году основательно разрушил и опустошил его. Вновь назначенному начальнику дружины понадобились годы труда, чтобы восстановить славу одинокого замка.
Любезные хозяева ведут в замок высоких гостей из Подебрад. Дорога проходит между сурово сомкнутыми старыми дубами, которые вскоре сменяются высокими вязами. Нижние ветви огромных елей стелются прямо во земле, сосны выставили напоказ свои голые золотисто-коричневые стволы.
Пан Ярослав из Мечкова смеется, и медная борода его колышется, пани Поликсена любезностью прикрывает внутреннее беспокойство — обратит ли внимание пани Кунгута, в какой страшной глуши им приходится жить? Не только пани Кунгута, но и обе девушки из ее свиты обращают на это внимание. Они приподнимают свои прелестные юбки, чтобы не зацепиться за стелющиеся по земле корни или валежник. Зато мужская половина процессии — Марек и Дивиш, Бочек и Викториан — в восторге. Сколько загадочного и таинственно опасного таит в себе сумрак леса!
Ворота замка гостеприимно распахиваются перед ними. Трубят трубы. Двор залит солнцем, словно никогда и не было мрачного леса. Женщины отдыхают, ими снова овладевает чувство беззаботности, время бежит неторопливо и приятно, как всякое время, когда мы его не считаем. Башенные флажки поскрипывают на ветру, белые облачка в небе меняют свои очертания.
— Вот здесь я хотел бы жить, — вслух говорит Марек Дивишу, думая при этом об Анделе. Он чувствует, что любит в ней все, от кончиков ногтей до последнего волоска, что лучше всего им было бы в этом одиноком замке, который, кажется, забыт даже самим богом.
— Сумасшедший! — буркнул Дивиш, ненавидящий одиночество — всякое одиночество, а не только этого замка.
— Где нас поместят? — машинально произносит Марек. Дивиша он даже не слышит, потому что в эту минуту слушает только себя.
— Будто не все равно где, — смеется Дивиш.
— Чего ты сегодня такой противный? — вдруг говорит Марек и идет послушно за паном Ярославом, который протискивается узкими коридорчиками по крутым лестницам куда-то к деревянному верху башни, темный, расписанный волнообразным орнаментом потолок которой является в то же время полом наружной части башни. Марек располагается в одной комнатушке, Дивиш — в другой. Их разделяет деревянная перегородка.
Марек и Дивиш встречаются с дамами только на ужине в рыцарском зале. В двухрожковых подсвечниках мигает пламя сальных свечей, на стенах, укрепленные в железных держателях, пылают факелы, пляшут гирлянды теней. Но ярче всего сияют глаза людей. Все чувствуют, что зал приветствует их улыбкой и гостеприимством. На длинном массивном столе расставлены оловянные миски, тарелки, солонки, кувшины, кубки в строгом боевом порядке. В открытые окна видны ветви деревьев, а сквозь них просвечивают узоры звезд.