Набрал номер.
– Анна Васильевна? Привет, дорогая. Ты занята сейчас? Нет, ничего особенного, помнишь, я тебе говорил про мою знакомую с аллергией на полынь? Вот сейчас она как раз у меня. Может, зайдешь, посмотришь на нее? Да я понимаю, что ты не аллерголог, но, по-моему, тут дело в связках, а скорее даже в легких. Я вот сейчас смотрю и вижу…
Тут Виталий оглянулся на Майю и, резко понизив голос, заговорил по-латыни.
Прорываясь сквозь вновь подступивший кашель, Майя пыталась уловить хоть слово, но ничего не понимала.
Ее затрясло от страха. Что такое? Что он там увидел у нее в груди?
Извернулась, пытаясь посмотреть на экран, но там мельтешили какие-то полосы. А, ну понятно. Ведь, глядя на экран, она отворачивается от объектива. Значит, самой «увидеть себя насквозь» не удастся.
– Ладно, Аня, договоримся так, – снова перешел на нормальную, человеческую речь Виталий. – Я закончу осмотр, потом тебе еще раз позвоню, хорошо? Сможешь – зайдешь. Нет, ну почему бесполезно, не понимаю, я же не последняя инстанция! Тьфу!
Виталий швырнул трубку:
– Ну, народ пошел. Врачи, блин. Никто не хочет брать на себя никакой ответственности!
Майя покачнулась.
– Ответственности за что? – тихо, чуть слышно, чтобы не напрягать связки, спросила она.
– Да вообще ни за что! – сердито бросил Виталий. – Чтобы посмотреть человека, сказать ему…
Он осекся, словно спохватившись:
– Извини. Я тут что-то разболтался не по делу. Давай закончим осмотр, ладно? Встань боком.
Майя послушалась.
– Руки на голову подними…
Подняла.
– Погоди, я сейчас на эту зону прибавлю…
Он отошел к пульту.
– Угу, угу, – бормотал Виталий, глядя на экран со странным выражением лица.
Майя косилась на него, стараясь не поворачивать головы, не качнуться, чтобы снова не сбить эту самую резкость.
Да что он там высмотрел? Почему молчит?!
– Повернись еще раз. Дыши. Глубже – р-раз! Еще раз! Постой вот так. Ох ты, господи…
– Да что там такое?! – хрипло выдохнула Майя.
– Одевайся, – вместо ответа проговорил Виталий, выключив экран, и пошел к пульту.
Майю шатнуло.
Она кое-как протащилась эти два метра до топчана и зашлась в долго сдерживаемом кашле. Горло рвали железные когти, защипало глаза. А, понятно, от кашля выступили слезы, размыли косметику… Она убеждала себя, что слезы выступили именно от кашля, а не от страха, который так и скручивал ее изнутри судорогами посильнее аллергических.
Виталий, угрюмо сгорбившись, сидел за столом.
Молчал.
Начал снова набирать номер:
– Анну Васильевну можно? Что? А, уже домой ушла, ну, понятно…
Майя медленно одевалась – руки не слушались. Взяла с клеенчатого «передничка» цепочку, надела – и впервые это легкое, прохладное прикосновение не ободрило, не обрадовало.
Опять закашлялась.
– Виталий, да что же ты молчишь? – выдавила она наконец.
– Не знаю, что сказать, – так же сдавленно ответил он. – В принципе, ничего особенного, я просто хотел, чтобы еще и специалист посмотрел, может, я ошибаюсь…
– Ошибаешься – в чем? – чуть не вскрикнула Майя.
– Ты понимаешь… – Виталий наконец повернулся к ней, но в глаза не смотрел. – Мне показалось, что я вижу изменения в левом легком.
Майя схватилась за левый бок, в котором вдруг резко закололо. А может, это защемило от ужаса сердце – сейчас она слабо соображала.
– Изменения? Это как понимать? Чахотка, что ли?
– Что?.. – Виталий глянул ей в глаза, моргнул, отвел взгляд, начал барабанить пальцами по столу. – Нет, я думаю, это не туберкулез, хотя…
– А что? – перебила Майя. – Рак?
– Ну, зачем такие слова вообще говорить… – промямлил Виталий. – Я этого слова так прямо не сказал, верно? Тебе надо еще обследоваться, обязательно сделать послойное томографическое исследование.
– Что? – выдохнула Майя. – Томографию?.. Но ведь ее делают для определения онкологических заболеваний!
– С чего ты взяла? – пожал плечами Виталий, отворачиваясь к стопке бумаг.
– С того, что у меня отцу делали томографию, – тихо сказала Майя. – Отец мой как раз и умер от рака легких. Вот с чего я это взяла.
– Отец умер от… – Виталий резко повернулся к ней. – Так у тебя еще и наследственность соответствующая? Но какого же черта ты два года не делала флюорографию? Какого черта ты довела себя до такого состояния?
Майя тяжело села на топчан.
– Извини, – буркнул Виталий и снова начал набирать номер. Послушал безответные гудки, набрал другой. Раздраженно бросил трубку. – Да что такое, пьют они там уже все, что ли? Не рано ли начали? Ладно, Маечка, сегодня, я чувствую, ни от кого никакого толку не добьюсь. Но после праздников я тебе найду и отоларинголога путевого, чтобы связки посмотрели: у меня такое чувство, что на них тоже что-то наросло, и легкие обследуем, как надо.
После праздника? Майя стиснула руки на коленях. Сегодня 31-е, потом два выходных. Интересно, как она переживет эти дни? Можно, конечно, прямо сейчас ринуться по другим больницам, в поликлинику «Семейный доктор», что ли… но сегодня же везде короткий день! А потом, им всяко нужен будет рентгеновский снимок. Это опять куда-то направят, опять стоять перед этим, как его… электронно-оптическим преобразователем! Кстати, а может быть, Виталий сделал снимок?
– Виталий, а если мне понадобится снимок, ты мне его дашь?
– Без проблем, – кивнул Привалов. – Только не сейчас, конечно, его же печатать надо, это долгая история. Это уже тоже после праздников, лады?
Ничего себе – лады… А впрочем, даже хорошо, что он не может отдать снимок прямо сейчас. Иначе Майя только и делала бы, что вглядывалась бы в него: что там, ну что там, в ее легких?! И Олег…
Олег! Она совсем забыла о нем! Как скрыть от него? О господи…
– Виталий, – начала она осторожно. – А ты не мог бы сказать Олегу, что у меня все в порядке?
Виталий поднял на нее глаза.
Ох, какой усталый, измученный взгляд! Трогательно, конечно, что он из-за Майи так переживает. Она даже и не подозревала, что Привалов такой чувствительный человек. Интересно, он вообще не умеет скрывать свои чувства, что ли? Так расстроился, что все выболтал ей. Честное слово, ей сейчас было бы легче смотреть в равнодушные глаза профессионала, который выносит приговор, не дрогнув ни единым мускулом. Или откровенно врет…
Хотя, говорят, теперь есть такой закон, который обязывает врачей открывать больному истинный диагноз, и если человек обречен, не морочить ему голову, а лепить в глаза правду-матку: вам, дескать, гражданин (-нка), осталось месяц или два, если очень повезет. Может быть, если больной (-ная) обратится к какой-нибудь нетрадиционной медицине, найдет каких-то экстрасенсов или колдунов, то останется жив?..
Может быть…
Но, наверное, даже колдунов удастся найти тоже только после праздника!
– Олегу сказать, что все в порядке? – повторил Виталий тупо. – Да, конечно, я скажу… Нет, погоди! А с чего ты вообще взяла, что у тебя что-то не в порядке? Я тебе посоветовал элементарно обследоваться, только и всего. И не бери ничего в голову, понятно?
– Понятно, – криво усмехнулась Майя, пытаясь застегнуть пиджак и оставляя все эти бессмысленные глупости.
Повернулась к двери, заставила ноги сделать шаг и другой.
Ну, теперь самое трудное. Посмотреть на человека, которого она любит больше всего на свете, – и солгать, глядя ему в глаза…
А, подумаешь! В первый раз, что ли? Ведь, если прикинуть, она никогда не говорила Олегу всей правды о себе.
И только в одном ни разу не кривила душой – когда клялась ему в любви. Когда уверяла его, что так не любила никого и никогда.
Никого и никогда!
23 мая 2002 года
Со времени визита к Амнуэлю прошло довольно много времени, а Лида никак не могла надумать, что делать дальше. Впрочем, думать было особо некогда – одолела работа: Саныч гнал «Деревеньку», как лошадь на скачках, зная, что в июне актеры разъедутся со своими театрами на гастроли, спешил записать как можно больше выпусков. Кроме того, донимали какие-то дурацкие бытовые дела: ЖЭУ отключило на двое суток воду во всем доме, предупредив жильцов об этом событии неразборчиво нацарапанным объявлением ровно через полдня после свершившегося факта отключения; прохудилась прокладка в кране в ванной; начала барахлить газовая колонка; вдруг, после проливного дождя, отстали обои на потолке в комнате… Лида отчего-то из-за таких мелочей всегда расстраивалась: отвыкла от них за годы спокойной в коммунальном отношении жизни во Франции… С тоской вспоминала она аккуратные, отпечатанные на компьютере и за неделю до отключения воды развешанные объявления в доме, где жила в Париже. Что характерно, предупреждать-то французские коммунальщики предупреждали, а воду отключать, как правило, не отключали! Здесь все было наоборот. Приходилось теперь сидеть дома, ожидая то газовика, то слесаря, они опаздывали, а то и вовсе не приходили. Особенно слесарь заморочил голову! То он болел, то болел его напарник, то в каком-то доме была аварийная ситуация… Лиду звуки капающей воды могли довести до белого каления, они проникали, чудилось, сквозь все запертые двери, а вид тряпки, привязанной на кран, чтобы капли не капали, а стекали (маленькие хитрости большой психопатки, как называла этот способ Лида), чуть не вызвал у нее истерический припадок.
Наконец слесарь пришел – одетый почему-то в телогрейку и ушанку, несмотря на изрядно теплую погоду. Ростом он был около полутора метров, а впрочем, не исключено, что и меньше; взгляд маленьких выцветших глазок был безжизненный, будто у снулой рыбы. Посиневшее лицо малость свернуто набок, словно его носителя только недавно достали из петли и еще не успели вполне оживить. Да и с телом у него были какие-то проблемы: чудилось, на уровне плеч в него был вколочен крест, потому что, желая повернуть голову, слесарь поворачивался всем корпусом, широко размахнув руки для устойчивости и сметая все вокруг на пол.