– Да, Ванечка… – промямлила Лида. – А это ты?
– Я, я, – мрачно успокоил Швец. – Знаешь, почему звоню?
– Нет, – быстро сказала Лида. – Насчет завтрашней сцены поговорить? Про русалку? Понимаешь, Ваня, я ее никак изменить не смогу, потому что Саныч дико обидится, это ведь его идея, чтобы тут основная роль была не твоя, а реплики разделили на всех рыбаков, он считает, что так забавней будет… – лепетала она.
– Да я все понял, Саныча мне не сдвинуть! – перебил Швец. – Ну ладно, я не про то. Слушай, у тебя что, опять в ванной потоп?
– Нет! – малодушно заявила Лида. – С чего ты взял?
– С того, что у меня потолок в ванной потемнел, вот с чего, – проинформировал Ванька. – Точнехонько в том самом месте, где ты на меня в прошлый раз протекла.
– Ванечка, ну сам посуди, – противным даже самой себе, заискивающим голосом сказала Лида. – Я сижу за компьютером, вода закрыта, стиральная машинка выключена… – Врать так врать! – Ну откуда там возьмется вода? Может, это из соседнего подъезда протекло? Помнишь, такое было уже в прошлом году.
– Ну, было, – нерешительно пробормотал Иван. – А точно у тебя не льется?
– Да нечему там литься! – со всей мыслимой и немыслимой убедительностью воскликнула Лида. – Хочешь – приходи, проверь.
– Больно надо – ноги бить, – буркнул Иван. – Ладно, подожду: если будет еще сильней протекать, пойду к тем, из другого подъезда, морду чистить.
– И правильно сделаешь! – горячо поддержала Лида. – Давно пора их приструнить! Ну, пока, желаю успеха, мне работать надо!
И быстренько положила трубку.
Полетела в ванную. Ой, ой… почти вся вода уже ушла вниз. Но надо хотя бы навести видимость полной суши, вдруг занудный Ванька все же придет проверять? Замаскировать поскорей все, что можно… Так, а белье недостиранное куда девать?!
Опять телефон! Что, Ванька уже сбегал во второй подъезд и теперь решил довести дело до логического завершения?
Может, не брать трубку? Пусть названивает. Нет, это глупо: не дождавшись ответа, он сразу поймет, что у Лиды рыльце в пушку, и тогда точно притащится.
Обреченно вздохнув, Лида взяла трубку:
– Да… слушаю!
– Девушка, Сергея позо… Мать так и так, да неужели я снова к вам попал?! Да что за номер заколдованный, туда его и сюда! Извините, наберу еще раз.
Тот человек! Это не Ванька, это тот, незнакомый человек! Ну и лексикон у него, кстати сказать…
– Нет, нет, подождите, не бросайте трубку! Вы правильно номер набираете, извините, я просто не сразу поняла, что вам нужен мой брат.
– Бра-ат? – радостно протянул голос. – А, понял. Еж твою сзади и спереди! Ты Лидочка, правда? Лидочка, которая жила аж в Париже? Мне Сережа про тебя рассказывал. Хорошая девочка Лида, он так тебя называл. Очень рад тебя слышать, очень. А я Григорий. Не говорил Серега про меня? Ну, как там у вас дела? Как Сережка, очухался хоть немного? Как его здоровье? Он дома?
– Нет, – тихо сказала Лида. – Его нет.
– Эх, жалость какая! А он когда вернется? Главное дело, у меня поезд через два часа, а так надо бы повидаться!
– Извините, Григорий, – с усилием выдавила Лида. – Сережа не вернется. Он… умер. Еще в феврале. Так что… вот.
Тишина в трубке длилась так долго, что Лида решила, что этот неизвестный Григорий от потрясения потерял дар речи.
– Алло? Вы слушаете? Григорий?
– Да, я здесь, – медленно отозвался тяжелый голос. – Как умер Серега? Что с ним было? Сердце не выдержало?
Лида сглотнула. Кто он, этот человек? Если она никому не сказала о самоубийстве брата, неужели скажет какому-то там Григорию? И все-таки наплести каких-то совсем уж баек не поворачивался язык.
– Сережа угорел, – пробормотала она. – Поехал в деревню, лег спать, а вьюшку закрыл слишком рано.
Григорий начал материться. Это было что-то жуткое – слушать эти слова, которые впервые в жизни не оскорбляли слух Лиды, а падали где-то рядом – словно комья земли на крышку гроба. Сережиного гроба. И она даже не сразу расслышала среди этого тяжелого, погребального грохота другие слова.
– Так, значит, она все же загрызла его, эта волчица… – в сердцах бросил Григорий. Лида ощутила, как ее сердце медленно пропустило один удар.
– Что? – тихо спросила она. – Что вы сказали? Кто его… загрыз?
– Не знаешь? – выдохнул Григорий. – Он тебе, значит, ничего не рассказал? Зря… Ну, видно, так решил. А мне вот что скажи. Как нам с тобой пересечься? Я деньги Сереже должен. Он когда выходил – оставил мне гроши на всякий пожарный. К счастью, они мне не понадобилось. Привез обратно. Раз его нет – тебе передам. Домой к тебе не поеду – незачем мне у тебя там светиться, народ пугать. Да и времени в обрез, мне еще надо к ментам, печать в бумажке шлепнуть. Вот что скажу: приезжай на вокзал через час. На Московский. Я уезжаю с барнаульским поездом. Будет время поговорить. Деньги заберешь, а я тебе еще кое-что расскажу. Не хотел говорить, а теперь, думаю, – надо! Ты ведь небось про своего брата мало что знаешь, коли спрашиваешь, какая волчица его загрызла? Приезжай, хорошая девочка Лида! Не пожалеешь… Жду тебя около справочного бюро. Все, отбой бараку!
И он положил трубку, а Лида еще какое-то время так и стояла, сжимая свою вспотевшими пальцами.
Отбой, барак… Мат, подобного которому она в жизни не слышала… Этот мужик был вместе с ее братом там, на зоне. Это о нем предупреждал Сережа, о нем говорил: «Деньги, которые ты посылала, – спасибо за них, большое спасибо! – они почти все целые остались, я их отдал там одному человеку. Он в мае должен выйти, обещал привезти. Он хороший парень, он мне там другом был. Если появится такой Гриша Черный, скажет, должок, мол, привез – ты его не бойся, значит, это он, ты с ним без опаски встреться».
Сережа, значит, уже тогда был убежден, что с Григорием не увидится. Он уже тогда решил это с собой сделать. А Лида не поняла, что-то прочирикала в ответ: мол, ты сам с Григорием с этим встретишься! А он уже знал, что не встретится никогда…
Ну что ж. Хоть и страшно, и больно, и жутко от этой вновь проснувшейся боли, хоть и не хочется видеть человека, который напомнит ей о том, каким вернулся домой Сережа, но не исполнить последнюю просьбу брата ей никак нельзя.
К тому же… эти слова о волчице! Что они значат? Имеют какую-то связь с песней? Имеют какое-то отношение к Майе Майданской?
Гадать бессмысленно. Надо просто поехать на вокзал. Но сначала… но сначала все же вытереть пол в ванной!
Дело уже не в страхе перед Ванькиным гневом. Просто ничто так не ставит на место мысли и чувства, как простая, можно сказать, тупая и однообразная домашняя работа.
31 декабря 2002 года
– Олег, сядь за руль, хорошо? – тихо сказала Майя, когда они вышли из пятой больницы. – У меня почему-то сил нет.
– Маечка! – Олег резко остановился, вцепился в ее руки. – Да что он тебе сказал?!
– То же, что и тебе, – пожала она плечами, призвав на помощь все свои актерские таланты. – С легкими все в порядке, просто очень сильно ударило по связкам из-за этого обострения аллергии.
– Почему же ты на себя непохожая от него вышла? – допытывался Олег. – Ну? Почему?
– Господи, радость моя, ну ты что, не понимаешь? Мне было страшно. Очень страшно! Я как встала перед этим, как его там, электронно-оптическим излучателем, подумала: а вдруг что-то серьезное? Туберкулез или, не дай бог…
– Не дай бог! – торопливо перекрестился Олег. – Даже и говорить о таком не смей!
Голос его задрожал, прервался.
Майя метнула на мужа быстрый взгляд и тотчас опустила глаза.
Конечно, она ничего Олегу не скажет. Ни сейчас, ни потом, даже если подтвердятся подозрения Виталия.
«Если подтвердятся»? Ты что, думаешь, Виталий что-то преувеличил? Да нет, пожалуй, он чего-то недоговаривал…»
Неужели картина и в самом деле была так ужасна?!
Тем временем Олег открыл машину, помог сесть Майе, сам забрался за руль. Выехал на улицу Нестерова, развернулся. Подъезжая к Малой Печерской, спросил:
– Домой или в клуб?
– Домой, – кинула Майя. – С Анатолием я все сегодня обсудила. Новая программа составлена, ведущего он нашел – какой-то парень из ТЮЗа.
Олег слушал вполуха – был совершенно поглощен машиной. Водить он научился недавно и за рулем чувствовал себя не очень уверенно.
Майя исподтишка поглядывала на мужа.
Как бы то ни было, весь этот ужас ей придется переносить одной. Олег слишком впечатлителен, слишком чувствителен, да что там – слишком молод и слаб, чтобы послужить Майе надежной опорой. Не он будет утешать жену в последние минуты ее жизни – она его: «Не плачь, мой любимый, мой маленький, я с тобой…»
Нет, в том-то и беда, что Майи с ним больше не будет. Как же он останется один?!
«Да уж как-нибудь останется, – отозвался из глубины души тихий, чуточку насмешливый голос. – С твоими деньгами – вернее, с деньгами Майданского…»
Майя зажмурилась.
Вот уж действительно – словно проклятье на них какое-то, на этих деньгах. Никому не приносят счастья – ни тестю покойному, ни мужу, ни ей, которой достались они окровавленными. Сначала были забрызганы ее собственной кровью – девственной. Потом кровью Валерия, убитого Сергеем Погодиным. Потом…
Ладно, не стоит об этом!
Сейчас главное – поскорей попасть домой. Забраться в постель вместе с Олегом, прижаться к нему, оплести руками и ногами. Как это чудесно – засыпать в его объятиях и сквозь сон ощущать, что он и ночью держит ее, цепляется за нее своими горячими, живыми руками. Вот именно – держит, защищает от других рук, которые тянутся к ней из могил… Как это чудесно даже и сквозь сон чувствовать его губы на своих губах!
«А рак легких заразен или нет?» – спросил тот же тихий голос.
Не может быть! Нет у нее никакого рака. Наследственность?.. Чепуха все это. Наверняка Виталий все-таки ошибся. Он же сам сказал, что нужно сделать томографию. Значит, не был уверен в своих выводах.
А если не уверен, какого черта не сдержался? Почему вел себя так, словно уже стоит над гробом Майи и произносит прочувствованную речь? Только что слезы не утирал! Мог бы, кажется, дотумкать, каково будет ей услышать этот практически смертный приговор – да еще перед самым Новым годом. Где-то Майя читала, что главный принцип врача должен быть не столько – помоги, сколько – не навреди. А Виталик что сделал?! Вот именно что навредил. Ей и так-то было плохо из-за этой поганой полыни, а теперь вообще весь праздник отравлен.