– Но его гиена продолжала грызть свою лапу, – заметила Аста. – Я с нее глаз не спускала. И рана еще свежая, не зажила и кровоточит.
– И что это значит? – спросил Малкольм.
– Она… он… они теперь, наверное, очень уязвимы, – предположила доктор Релф. – Если она потеряет и вторую ногу, то совсем не сможет ходить. Ужасная ситуация.
– Но мне не показалось, что этот человек чего-то боится. Он выглядел так, словно его вообще ничего не волнует и не может испугать.
– Тебе не жалко его деймона?
– Нет, – отрезал Малкольм. – Я только рад. Если бы не это увечье, она была бы куда опаснее.
– Значит, этот человек вызывает у тебя неоднозначные чувства?
– Именно так.
– Но твои родители…
– Мама просто велела держаться от него подальше, а почему – не сказала. Папе явно очень не понравилось, что он пришел в бар, но повода выставить его не нашлось. И другим клиентам он тоже очень не понравился. Позже я спросил папу, и он сказал, что это плохой человек и больше он его в трактир не пустит. Вот только и папа не объяснил, что в нем такого плохого и что он натворил. По-моему, они все просто чувствуют, что он нехороший, но сами ничего толком не знают.
– А после ты его больше не видел?
– Да это все только позавчера было! Нет, не видел…
– Ну, посмотрим, что мне удастся выяснить, – сказала доктор Релф. – Как насчет книжек, которые ты брал на эту неделю?
– Та, что про символические картинки, оказалась сложная, – признался Малкольм. – Я мало что понял.
– Но ведь что-то все-таки понял?
– Ну… понял, что одни вещи могут обозначать другие.
– Это самое главное. Хорошо. Остальное – просто частности. Запомнить все значения символов на шкале алетиометра невозможно, – потому-то нам и нужны книги для толкования.
– Это как тайный язык?
– Да, именно так.
– А его кто-то изобрел? Или…
– Или его просто открыли? Это ты хотел спросить?
– Да, – с некоторым удивлением подтвердил Малкольм. – Ну так как? Придумали или открыли?
– Не все так просто, Малкольм. Давай рассмотрим для начала другой пример… совсем из другой области. Ты знаешь теорему Пифагора?
– Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов остальных двух сторон.
– Совершенно верно. И это правило работает с любым треугольником, какой ни возьмешь?
– Да.
– А до того, как Пифагор открыл его, оно тоже работало?
Малкольм задумался.
– Да, – решил он. – Наверняка.
– Значит, он не изобрел эту теорему. Он ее просто открыл.
– Да.
– Хорошо. А теперь давай возьмем один из символов алетиометра. Вот, например, улей с пчелами. Одно из его значений – сладость, другое – свет. Как ты думаешь, почему?
– Потому что мед сладкий. А…
– Из чего делают свечи?
– Из воска! Пчелиного воска!
– Правильно. Мы не знаем, кто первым обнаружил эти значения, но вот вопрос: эти ассоциации, эти связи по сходству, существовали до того, как этот человек открыл их, или нет? Он их изобрел или открыл?
Малкольм глубоко задумался.
– Но это не то же самое, – медленно проговорил он. – Потому что теорему Пифагора можно доказать. И тогда мы убедимся, что она верна. Но все эти штуки с пчелиным ульем – как вы их докажете? Связь, конечно, видна, но доказать ее нельзя…
– Хорошо, давай зайдем с другой стороны. Предположим, что человек, который создал алетиометр, хотел подобрать символ, выражающий понятия сладости и света. Мог ли он взять для этого что попало? Любой произвольный образ? Меч, например, или дельфина?
Малкольм подумал еще немного.
– На самом деле нет, – решил он. – Можно, конечно, напрячься и придумать сходство, но…
– Вот именно. В случае с ульем мы имеем дело с естественной связью, а в этих двух примерах – нет.
– Ага. Понятно.
– Ну так что, изобрели или открыли?
Малкольм снова погрузился в раздумья, а потом улыбнулся.
– Открыли! – заявил он.
– Ну, хорошо. Давай тогда попробуем вот как: можешь представить себе другой мир?
– Думаю, да.
– Мир, в котором не было Пифагора?
– Да.
– Будет его теорема работать в этом мире?
– Да! Она будет работать везде.
– А теперь представь себе мир, где живут такие же люди, как и мы, но нет пчел. Эти люди знакомы с понятиями сладости и света, но каким символом они могли бы их обозначить?
– Ну… думаю, они нашли бы что-то другое. Может, обозначили бы сладость сахаром, а свет – чем-нибудь еще. Например, солнцем.
– Отлично. А теперь представь себе еще один мир – такой, где пчелы есть, но людей нет. Как по-твоему, сохранится ли в этом мире связь между ульем и понятиями сладости и света?
– Ну, связь, конечно, будет… только у нас, в нашей голове. Но не там, не в том мире. А впрочем… Если мы можем вообразить себе такой мир, то можем увидеть и эту связь, даже если там ее увидеть некому.
– Очень хорошо. Мы все еще не можем со всей уверенностью утверждать, был ли этот язык, язык символов, изобретен или просто открыт, но все-таки больше похоже на то…
– На то, что его открыли, – подхватил Малкольм. – Но все-таки здесь не так, как с теоремой Пифагора. Доказать здесь ничего нельзя. Все зависит от… от…
– Да?
– С этим языком все зависит от того, есть ли на свете люди, которые могут его увидеть. А теорема не зависит.
– Абсолютно верно!
– Но все-таки отчасти этот язык изобрели. Если бы не было людей, способных его увидеть, он был бы как… Ну, его все равно что не было бы вообще. Выходит, это что-то вроде квантовой теории! Там ведь тоже так: есть такие вещи, которые не могут случиться до тех пор, пока ты на них не посмотришь. Мы смотрим – и как будто вкладываем в них кусочек себя.
Малкольм откинулся на спинку кресла. Голова у него немного шла кругом. В комнате было тепло, в кресле – удобно, на столике стояла тарелка с печеньем. Но если на кухне у мамы он чувствовал себя в безопасности, то здесь, в этой маленькой гостиной доктора Релф, его охватывало совсем иное, удивительное чувство. Он ощущал, каким огромным может оказаться этот мир. И понимал, что поделиться этим не сможет ни с кем, кроме Асты.
– Мне уже скоро пора идти, – сказал он.
– Ты хорошо поработал.
– А это была работа?
– По-моему, да. А ты как думаешь?
– Наверное. А можно мне посмотреть на алетиометр?
– Боюсь, что нет. Его нельзя выносить из библиотеки. У нас он всего один. Но есть картинка.
Ханна достала из ящика стола свернутый вчетверо лист бумаги и протянула его Малкольму. Тот развернул и увидел чертеж: большой круг со шкалой по краю. Тридцать шесть делений, и в каждой – картинка: муравей, дерево, якорь, песочные часы.
– А вот и улей, – заметил он.
– Возьми себе, – предложила Ханна. – Я пользовалась этим чертежом, пока заучивала символы, но теперь я их уже знаю.
– Спасибо! Я тоже их заучу!
– Есть один способ, как быстрее запомнить. Расскажу в другой раз. А пока что лучше выбери какой-нибудь один символ и просто о нем подумай. Какие ассоциации он у тебя вызывает? Что он может обозначать?
– Хорошо, попробую. Но этот чертеж… – он запнулся. Этот круг, разделенный на ячейки, кое о чем ему напомнил.
– Что?
– Это похоже на одну штуку, которую я недавно видел…
И Малкольм рассказал о лучистом кольце, которое ему почудилось той ночью, когда в «Форель» пришел лорд Азриэл. Доктор Релф выслушала его с интересом.
– Похоже на ауру мигрени, – сказала она. – У тебя бывают сильные головные боли?
– Нет, ни разу не было.
– Значит, просто аура. Возможно, когда-нибудь ты увидишь ее снова. А вторая книга тебе понравилась? Про Шелковый путь?
– О! Теперь я больше всего на свете хочу побывать в тех местах!
– Может, когда-нибудь и побываешь.
В тот вечер «Прекрасная дикарка» вернулась – кое-кто привел ее обратно.
Глава 12. Элис заговорила
Только Малкольм закончил ужинать и отнес миску из-под десерта в раковину, как в дверь постучали – в ту, что вела в кухню из сада. Обычно через нее никто не ходил. Малкольм вопросительно поглядел на маму, но она хлопотала у плиты, а он был ближе к двери, так что он подошел и слегка ее приоткрыл.
На крыльце стоял незнакомый мужчина в кожаной куртке и широкополой шляпе, вокруг шеи у него был повязан бело-синий платок в горох. Было что-то необычное в его одежде, непривычное в том, как он держался, и Малкольм сразу подумал: это цыган.
– Ты Малкольм? – спросил тот.
– Да, – ответил мальчик почти в один голос с мамой, которая спросила:
– Кто это там?
Незнакомец шагнул вперед, на свет, и снял шляпу. Лет ему было около пятидесяти, жилистый, со смуглой кожей. Выглядел он спокойным и вежливым, а деймоном у него была большая красивая кошка.
– Фардер Корам, мэм, – представился он. – У меня тут кое-что для Малкольма, я передам ему, если вы его на минутку позовете.
– Что-то для Малкольма? И что же это? Входите и передайте ему это здесь, – сказала мама.
– Оно малость великовато для кухни, – ответил цыган. – Да я к Малкольму буквально на пару минут, если позволите. Мне нужно ему кое-что объяснить.
Мамин деймон-барсук выбрался из угла, где сидел, и вразвалочку подошел к двери. Они с кошкой потрогали друг друга носами и о чем-то пошептались. Миссис Полстед кивнула.
– Давайте, – сказала она.
Малкольм вытер руки и вышел на двор. Дождь уже перестал, но воздух был насыщен влагой, а квадраты света, падавшего из окон, лежали на траве и террасе в туманном ореоле, словно этим вечером все погрузилось под воду.
Незнакомец сошел с террасы в сад и зашагал вниз, к реке. На мокрой траве темнела цепочка следов – там, где он поднимался к их дому.
– Помнишь лорда Азриэла? – спросил Корам.
– Да. Это…
– Он поручил мне привести назад твою лодку и просил передать большое спасибо. Он надеется, ты останешься доволен тем, в каком состоянии он ее возвращает.