– Ее тут нет, Лира, – констатировал он. – Ну почему так? Когда надо, ее вечно нигде нет.
Выйдя из кабинета, он заметил в дальнем конце коридора стройную фигурку другой монахини.
– Сестра Катарина! – позвал он.
Молодая монахиня вздрогнула и обернулась. Очевидно, Малкольм напугал ее больше, чем можно было ожидать.
– Что? Что случилось?
– Сестра Фенелла упала в обморок, и нам нужна помощь… Она кормила Лиру, и вдруг…
– О боже! Господи! Что же…
– Позовите сестру Бенедикту, пожалуйста! А потом приходите на кухню, а то мы сами не справимся.
– Да! Да! Конечно!
Сестра Катарина поспешила прочь, громко зовя настоятельницу по имени.
– Вот, Лира, ты видела? Это была сестра Катарина, – сообщил Малкольм. – Она пошла искать сестру Бенедикту. А ты не волнуйся, пей себе молочко. Сейчас мы с тобой вернемся на кухню. Тут, снаружи, жуть как холодно, да?
Элис между тем успела усадить сестру Фенеллу обратно в кресло, но старая монахиня так и не очнулась и дышала шумно и хрипло.
– Пневмония, – сказала Элис, стоя рядом и поддерживая старушку, чтобы та не упала вновь. – То же самое было и с моей ба, когда она ее подхватила.
– Она умерла?
– Вообще да, но не от этого. Вот черт, а ее-то переодеть надо! – Элис нахмурилась, глядя на Лиру, которая явно намеревалась опустошить бутылочку до конца.
– Ну нет, этого я не могу, – быстро сказал Малкольм.
– Понятное дело.
– Ну, я просто никогда не видел, как это делается.
– «Если вам нужно чем-то помочь, я все сделаю», – передразнила Элис.
– Я имел в виду, если надо что-то смастерить. А для этого они не стали бы посылать за плотником, – возразил Малкольм. – Там в кастрюльке молоко еще осталось?
– Да, чуть-чуть. Ну-ка подними ее… так, а теперь давай мне… я все сделаю. А ты налей молоко.
– Ты умеешь обращаться с малышами?
– У меня две младшие сестры. Еще бы я не умела.
И действительно, Элис, похоже, знала что делать. Взяв Лиру на руки, она для начала похлопала ее по спинке, и девочка тут же срыгнула – да так громко, что крошка-Пан от испуга превратился в индюшонка. Малкольм поставил кастрюльку обратно на плиту, чтобы подогреть еще немного.
– Смотри не перегрей, – предостерегла Элис.
– Нет, нет. Я видел, как она делала.
Мизинец у Малкольма был не слишком чистый, так что он сперва как следует его облизал. Убедившись, что молоко теплое, он перелил его в бутылочку, а потом занялся сестрой Фенеллой, которая полулежала в кресле, – устроил ее поудобнее, подсунул подушку под голову. Пока он возился с ней, дверь открылась, и в кухню вошли сестра Катарина и настоятельница.
– Займись ребенком, – велела сестра Бенедикта молодой монахине. Катарина протянула руки к Лире, но Элис воспротивилась.
– Она и у меня сидит спокойно, – сказала она. – Лучше я сама подержу, пока она доест.
– О… ты уверена?..
Элис посмотрела на нее. Малкольм хорошо знал этот взгляд, и ему стало интересно, как отреагирует монахиня. Сестра Катарина явно занервничала, отвела глаза и даже подтолкнула к Элис табуретку, чтобы та могла сесть. Деймон монахини, мопс, отступил и спрятался за ней.
Настоятельница склонилась над сестрой Фенеллой и поднесла к ее носу нюхательную соль. Старушка поморщилась и застонала, но так и не очнулась.
– Может, сбегать за доктором? – предложил Малкольм.
– Спасибо, Малкольм, но доктор не понадобится, – сказала сестра Бенедикта. – Бедняжке просто нужно как следует отдохнуть. Мы отведем ее в постель. А вы молодцы, вы оба. Элис, отдай Лиру сестре Катарине. Займись тестом. А что касается тебя, Малкольм… На сегодня все, спасибо. Ступай домой.
– Если вам что-нибудь еще понадобится…
– Да, если что-то понадобится, я непременно скажу. Доброй ночи.
Малкольм понимал, что настоятельница волнуется из-за сестры Фенеллы, – он и сам волновался. Ну, по крайней мере, за Лиру можно не беспокоиться, подумал он.
Настало воскресенье, и Малкольм сумел выкроить утром время, чтобы сложить в лодку кое-какие припасы – просто на всякий случай, как настойчиво повторяла Аста. Важнее всего был ящик с инструментами, а еще – старая жестянка из-под печенья, набитая всякой всячиной. Под конец он подумал, не взять ли аптечку для первой помощи, – и не взял, потому что аптечки попросту не было. Но, сказал он себе, когда-нибудь надо будет обзавестись.
Как раз когда он закончил, явилась Элис – она обычно приходила на пару часов в середине дня, чтобы помочь во время ланча. Как только они остались на кухне вдвоем, Малкольм спросил:
– Ты сегодня утром сестру Фенеллу видела?
– Нет. Но если бы им был нужен доктор, они бы меня за ним послали.
Тут вошла миссис Полстед, и они умолкли, как будто сговорились держать вчерашнее происшествие в секрете, хотя в том и не было нужды. Малкольм еще вчера рассказал родителям, что случилось, и они тоже удивились, когда узнали, что Элис подрабатывает на монастырской кухне.
– Если она умеет печь хлеб, у меня для нее нашлась бы работа, – сказала мать.
– Наша Элис полна сюрпризов, – заметил отец.
Как только миссис Полстед вышла, Малкольм и Элис заговорили одновременно.
– Помнишь, ты говорила насчет… – начал Малкольм.
– Та, другая монахиня… – сказала Элис и, тут же осекшись, уступила: – Ладно, давай ты первый.
– Помнишь, ты говорила насчет этого Жерара Боннвиля, что будто бы он – отец Лиры?
– Ты что, кому-то рассказал?
– Да ты погоди, послушай!
И Малкольм рассказал Элис о том, как пришел накануне к доктору Релф и застал у нее миссис Колтер.
– Ты же не сказал ей, что он…
– Нет! Конечно, нет. Просто сказал, что он говорит, будто он ее знает. Этого оказалось достаточно. Ее чуть удар не хватил. Так что, я думаю, хотя бы это – чистая правда. Они знакомы.
– А что она там вообще делала?
– Расспрашивала доктора Релф, где держат Лиру.
– Она ей сказала?
– Доктор Релф? Нет, что ты! Она бы ни за что…
У него так и вертелось на языке: «Она ведь шпионка», – но Малкольм вовремя спохватился. Об этом никому нельзя рассказывать. Беда только в том, что говорить с Элис с каждым днем становилось все легче, так что придется все время за собой следить, чтобы не сболтнуть лишнего.
– Она, то есть доктор Релф, сказала, что сама не знает. И вообще она очень удивилась. Миссис Колтер, наверное, пришла к ней, потому что ей так подсказал алетиометр.
– А это еще что такое?
Малкольм пустился в объяснения. Пока он говорил, вернулась мать, но умолкнуть посреди фразы было бы неловко, так что он рассказал все до конца – что такое алетиометр и что он умеет делать. Мать внимательно выслушала.
– Значит, вот чем ты занимаешься в Иерихоне? – спросила она.
– Нет. Это она этим занимается. В Бодлианской библиотеке.
– Чудны дела твои, Господи! Послушай, Элис, ты бы не хотела работать у нас побольше? Нет, не посуду мыть. Я бы тебя пристроила к готовке.
– Не знаю, – сказала Элис. – Может быть.
– Ну, если выкроишь свободную минутку между балами и зваными обедами, дай мне знать.
– Я сейчас работаю на монастырской кухне. Может, им и дальше понадобится моя помощь, если сестра Фенелла разболеется.
– Ну, смотри сама. Так или иначе, здесь для тебя работа найдется.
– Хорошо, – сказала Элис, глядя в лохань с мыльной водой и не поднимая головы.
Мама Малкольма закатила глаза, раздраженно покачала головой и пошла в кладовую.
– Ты начала говорить про сестру Катарину, – напомнил Малкольм.
– Ага. В общем, это она оставила тот ставень открытым. Потому что он ее попросил.
– Что, правда?
– Конечно, правда! Ты что, не веришь мне?
– Да верю, верю. Но она-то его откуда знает?
– Я тебе покажу, – пообещала Элис и больше не добавила ни слова.
Но когда Малкольм уже собирался уходить, Аста подошла поговорить с ее деймоном. Она превратилась в кошку, а деймон Элис – в кота, и они тихонько обменялись парой фраз. Малкольма это удивило, но он промолчал и просто дождался, пока деймоны закончат свой короткий разговор.
– Что он тебе сказал? – шепотом спросил он Асту, когда они уже дошли до бара.
– Чтобы мы пришли в монастырскую кухню часам к восьми. Только и всего. А зачем – не объяснил.
В восемь часов, как было известно Малкольму, в монастыре начиналась вечерняя служба. Значит, все сестры будут в часовне – кроме, наверное, сестры Фенеллы и сестры Катарины, если та останется присматривать за Лирой.
Дождь хлестал как из ведра. С неба не просто капало, а лило сплошными потоками, такие же потоки неслись под ногами, по раскисшей земле. Казалось, во всем мире не осталось ничего твердого: только ледяная вода, от которой негде укрыться. Сказав, что ему надо делать уроки, Малкольм поднялся к себе еще в половине восьмого, – и вот теперь на цыпочках снова прокрался вниз, хотя за яростным шумом дождя, барабанившего по крыше, в двери и окна, его все равно никто не услышал бы.
Он зашел в кладовку, обулся в высокие сапоги и надел непромокаемый плащ и зюйдвестку[19]. Потом направился под навес сбоку от дома и натянул брезент из угольного шелка на каркас, которым недавно обзавелась его «Прекрасная дикарка». «Просто на всякий случай», – сказал он себе.
Затем, сутулясь под бьющим в лицо ветром и крепко прижимая Асту к груди, он с немалым трудом добрался до моста и остановился, глядя на бушующую реку. Сразу вспомнились слова Фардера Корама: в воде кое-что потревожили, и в небесах тоже… Приставив ладонь ко лбу наподобие козырька, Малкольм посмотрел вперед, сквозь завесу дождя. И в тот же миг едва не ослеп: вспышка молнии расчертила небеса прямо у него над головой, словно та самая аврора, о которой он недавно прочел в словаре, а за ней последовал раскат грома, отдавшийся во всем теле такой дрожью, что у Малкольма подкосились ноги. В ужасе он вцепился в каменный парапет.
– «