– И где они находятся?
– В монастыре.
– А монастырь разве не затопило, как и все остальное?
– Нет, потому что он на холме.
– Кто там у них всем заправляет?
– Мать-настоятельница.
– Значит это ей ты нас заложил, так?
– Эти люди из Защиты детства отвели меня к ней. И все равно я правильно поступил! – сказал Эндрю дрожащим голосом и приготовился снова завыть.
Тетя двинула ему в ухо, он подавился воем, закашлялся и заныл.
– Что сказала мать-настоятельница? – спросил Малкольм.
– Она хотела знать, что это за ребенок, и где мы стоим, и все такое. Ну, я и сказал все, что знал. Я должен был!
– А потом что?
– Мы с ней помолились, потом она разрешила мне немного поспать на настоящей кровати, а потом я привел их сюда.
Теперь, когда почти все взгляды в пещере были устремлены на него, враждебные и полные презрения, Эндрю съежился, упал на пол и свернулся клубком. Из клубка доносились всхлипы.
Джордж Боутрайт все еще лежал без сознания, а Одри была насмерть перепугана. Она стояла рядом с ним на коленях, гладила по голове, растирала руки, звала по имени и беспомощно озиралась по сторонам.
Элис подошла и присела рядом – поглядеть нельзя ли чем помочь. Малкольм продолжил допрос.
– Где этот монастырь? Как далеко отсюда?
– Да не знаю я…
– Ты ходил туда пешком или плавал на лодке?
– Нету у меня лодки…
– Не так уж далеко, – вмешалась женщина, которая у них работала. – Самое высокое место тут, в округе. Никак не пропустите.
– У них там много детей? – спросил ее Малкольм.
– Да, самого разного возраста. От грудных младенцев и лет до шестнадцати.
– И что они с ними делают? Учат? Или работать заставляют?
– Ну да, учат… Готовят к жизни в услужении вроде как.
– И мальчиков, и девочек?
– Ага, и мальчиков, и девочек. Но тех, кто старше десяти лет, они держат порознь.
– А малышей держат отдельно от остальных?
– Да, там есть детская для самых маленьких.
– Сколько у них малышей?
– Господи, да откуда мне знать… В мое время их было пятнадцать или шестнадцать…
– Они все, что ли, сироты?
– Нет. Бывает, если с ребенком плохо обращаются, они забирают его к себе. И до шестнадцати лет никого не выпускают. Родителей никто из них больше не видит.
– И сколько у них всего детей?
– Ну, может, сотня…
– И что, никто не пытается бежать?
– Бывает, пытаются, но их всегда ловят, и больше никто не смеет, во второй-то раз…
– Значит, эти монахини такие жестокие?
– Ты не поверишь, какие. Просто не поверишь…
– Эй ты! – Малкольм ткнул пальцем в Эндрю. – Ты уже доносил на других детей, чтобы их туда забрали?
– Не скажу, – пробурчал тот.
– Говори правду, мелкий поганец! – прикрикнула на него тетя.
– Не было такого!
– Никогда? – уточнил Малкольм.
– Не твое собачье де…
Тут он заработал новый шлепок от тети.
– Ну, ладно, может и доносил! – завизжал он.
– Вот же подлый гаденыш! – в сердцах сказала она.
– К кому ты ходил, когда хотел на кого-нибудь донести? – спросил Малкольм, изо всех сил пытаясь сосредоточиться. Голова у него раскалывалась, волны тошноты накатывали и спадали. – Куда ты вчера ходил? С кем ты говорил?
– К брату Питеру. Но я не должен об этом рассказывать.
– Мне плевать, что ты должен, а что нет. Кто такой брат Питер и где ты его нашел?
– Он директор Службы защиты детства по Уоллингфорду. У них там контора в монастыре.
– И он тебя принял, потому что ты и раньше у него бывал?
Эндрю закрыл лицо руками и завыл.
Позади послышались голоса, в них звучало волнение и облегчение. Малкольм обернулся посмотреть, но на него накатила такая тошнота и дикая боль, словно его опять ударили по голове. Он замер, понимая, что малейшее движение головой – и его вывернет наизнанку.
Элис уже была рядом и держала под руку.
– Обопрись на меня, – сказала она. – И пойдем.
Малкольм подчинился, пробормотав:
– Лира…
– Мы знаем, где она, и оттуда она никуда не денется. Тебе пока нельзя двигаться, а не то станет совсем плохо. Вот, садись сюда.
Элис говорила так спокойно и мягко, что Малкольм от удивления позволил себя отвести и не стал сопротивлялся, когда она стала заботиться о нем.
– Мистер Боутрайт пришел в себя, – продолжала Элис. – Он тоже схлопотал по голове, как ты, только хуже. Одри думала, он уже концы отдал, ан нет. А теперь лежи спокойно.
– Вот так, – произнес женский голос. – Дай-ка ему выпить вот этого.
– Спасибо, – ответила Элис. – Так, Мал, садись потихоньку и пей. Только осторожно, оно горячее.
Мал! Она еще никогда его так не называла. И вообще никто. Да он никому бы и не позволил так себя звать – разве что ей. Питье было обжигающее, так что он сумел сделать только маленький глоток. На вкус оно было как лимон – мама иногда давала его от простуды… но тут было что-то еще.
– Я туда имбиря положила, – сказала женщина. – Помогает, когда тебя мутит. К тому же, утоляет боль.
– Спасибо, – едва шевеля губами пробормотал он.
Даже странно, что еще минуту назад у него были силы допрашивать Эндрю.
Он отпил еще немножко и провалился в сон.
Когда Малкольм проснулся, кругом стояла кромешная тьма. Ему было тепло – сверху его накрыли чем-то тяжелым, с отчетливым запахом псины. Он попробовал пошевелиться, и голова, что удивительно, его за это не покарала. Так что он пошевелился еще и даже сумел сесть.
– Мал? – тут же за спиной у него послышался голос Элис. – Ты там как? В порядке?
– Да, кажется.
– Сиди тут. Я принесу тебе хлеба с сыром.
Элис встала – оказалось, что до сих пор она лежала рядом с ним. Все удивительнее и удивительнее. Малкольм лег обратно и стал медленно просыпаться, а вместе с ним просыпались и воспоминания о вчерашнем дне… и ночи. Тут в голове у него вспыхнуло: он вспомнил, что случилось с Лирой, и сел рывком, словно его подбросило.
Элис протягивала ему что-то…
– Вот, бери, – она сунула ему в руку ломоть хлеба. – Он черствый, зато не плесневелый. Яичницу хочешь? Я пожарю, если ты сможешь съесть.
– Нет, Элис, спасибо. Слушай, мы правда… – простонал он и умолк, не в силах продолжать.
– …Боннвиля? – прошептала она. – Ага, правда. Только лучше молчи об этом. Ничего не говори, с ним покончено.
Малкольм попробовал откусить от ломтя, но тот оказался такой черствый, что зубы опешили, столкнувшись со столь серьезной задачей. Не говоря уже о голове, которая опять заболела. Тем не менее, он не сдался. Рядом снова возникла Элис с кружкой чего-то крепкого и соленого.
– А это что такое?
– Какой-то бульонный кубик… Не знаю. Пей давай, тебе полегчает.
– Спасибо, – он сделал маленький глоток. – А давно уже ночь?
– Нет. Стемнело не так уж давно. Там, снаружи, люди – браконьерствуют или что-то вроде того.
– А Эндрю где?
– Тетка смотрит за ним. Он больше не убежит.
– Нам надо… – Малкольм попробовал проглотить кусок хлеба, но передумал и пожевал еще перед новой попыткой. – Надо выручать Лиру, – закончил он хрипло.
– Да. Я все время об этом думаю.
– Для начала надо посмотреть на этот их монастырь.
– И разузнать, что именно Эндрю им о нас рассказал, – подхватила она.
– Думаешь, он скажет нам правду?
– Я ее из него выбью.
– Ему верить нельзя. Он что угодно скажет, лишь бы его не били.
– А я все равно его вздую.
Малкольм прожевал еще кусок хлеба.
– Я хочу поговорить с той женщиной, что у них работала. Надо выяснить, где у них там что, – где детская, как туда пробраться и все остальное.
– Я пойду и приведу ее.
Элис вскочила на ноги и поспешила к огню, где обитатели пещеры сидели за выпивкой и разговорами, время от времени помешивая в большом горшке с едой.
Малкольм с трудом поднялся повыше и обнаружил, что головная боль утихла, зато опять дали о себе знать натруженные мышцы. Он откусил кусок сыра и постарался сосредоточиться на нем.
Вскоре вернулась Элис и привела ту женщину. Ее деймоном был хорек: он сидел у нее на плече и непрерывно шевелил челюстями.
– Это миссис Симкин, – представила Элис.
– Здравствуйте, миссис Симкин, – сказал Малкольм, пытаясь проглотить сыр (пришлось смягчить несговорчивый кусок глотком бульона из кубика). – Мы хотим разузнать все, что можно, про тот монастырь.
– Вы же не думаете забраться туда и спасти ее? – спросила она, садясь и все время поглаживая деймона, который, кажется, очень нервничал.
– Вообще-то да, – сказал Малкольм. – Нам придется. Это даже не обсуждается.
– Ничего не выйдет. У них там настоящая крепость. Вам ни за что туда не пробраться.
– Ну, посмотрим. А как оно там, внутри? Где они держат детей?
– Там есть детская, в ней малыши живут днем и ночью. Это на втором этаже, возле монашеских келий.
– Келий? Это камеры, что ли? – воскликнула Элис.
– Так у них спальни называются, – объяснил Малкольм. – А план вы можете нарисовать? – обратился он к женщине.
Миссис Симкин внезапно так смутилась, что Малкольм понял: она не умеет ни читать, ни писать. И как рисовать карту или план тоже понятия не имеет. Ему сделалось стыдно за свою просьбу, так что он поспешил продолжить:
– Сколько лестниц туда ведет?
– Одна спереди – большая, и еще другая, черная, – поменьше, для уборщиц и слуг вроде меня. Есть и еще одна, но я ее никогда не видела. Иногда у них бывают гости, в том числе и мужчины – и им негоже встречаться с монахинями… да и со слугами тоже, так что они ходят по своей собственной лестнице. Но она ведет только в гостевые комнаты, а они там отдельно от всего остального аббатства.
– Хорошо. А вот если вы поднимаетесь по лестнице для слуг, куда вы первым делом попадаете на втором этаже?
Деймон женщины что-то ей зашептал. Она послушала и сказала:
– Он мне вот что напомнил: на втором этаже есть лестничная площадка с дверью. И вот она ведет как раз в коридор, где у них детская.