– Говоришь, этот священник хотел забрать ее, – переспросила Элис, – а монахиня указала ему на другого ребенка? Может, она просто перепутала?
– Нет, я точно знаю, что она это сделала нарочно, – заверил ее Малкольм. – Она хотела обмануть его, и, если бы не я, у нее бы все получилось. То есть, можно сказать, у нее и так получилось – на некоторое время. Пока он не поймет, что это не Лира. И пока монахини не обнаружат, что настоящая Лира пропала.
– Но откуда он вообще узнал, что дочка лорда Азриэла попала к этим монахиням?
– Должно быть, от Эндрю. Я назвал ему наши настоящие имена, потому что мистер Боутрайт все равно знал, кто мы. Вот только Лиру надо было назвать каким-то другим именем. Тут я сглупил. Не так уж много на свете девочек по имени Лира.
– Ну, теперь уж ничего не поделаешь. Я тоже им всем доверяла. Вот же маленький гаденыш!
– Но я все равно не понимаю, зачем Лира этим монахиням. Что они стали бы с ней делать, если бы священник увез другого ребенка? То есть, я хочу сказать, не могут же они вечно прятать ее у себя? Может, они замышляли для нее еще кое-что похуже, чем он…
– Хотела бы я посмотреть, как они забегают утром! Жаль только, мы не смогли забрать всех детей. Бедные малыши…
Малкольм покончил с хлебом и немного обсох. Теперь ему хотелось только одного: лечь и уснуть. Казалось, если не сделать этого немедленно, он просто умрет на месте, – и миг спустя глаза его закрылись сами собой, вопреки всем усилиям воли.
– Хочешь, я немного погребу? – спросила Элис, и Малкольм подскочил от испуга, едва не выронив весло. – Ты уже давно задремал.
– Нет, – пробормотал он. – Я сам. Но как только мы найдем, куда…
– Угу. Как насчет вон того холма?
Она обернулась и указала на лесистую вершину, поднимавшуюся из-под воды невдалеке от лодки, – маленький островок, ярко освещенный луной, которая уже висела совсем низко над горизонтом. Малкольм внезапно заметил, что стало теплее, ветер смягчился и в воздухе даже запахло чем-то приятным.
Все еще в полусне он повернул лодку к островку и греб до тех пор, пока «Прекрасная дикарка» не подошла к самому берегу в стороне от основного течения. Вода здесь кружила водоворотами, и каноэ плясало на волнах, раскачиваясь и подпрыгивая, пока Элис не нашла ветку, за которую можно ухватиться.
– Давай еще чуть-чуть подальше… Смотри, вон там, похоже, ровная земля, – сказала она, и Малкольм, оттолкнувшись веслом, повел каноэ дальше. Вскоре «Дикарка» уткнулась в берег; он вывел ее носом на траву и пришвартовал, в ярком свете луны без труда отыскав достаточно крепкую ветку. А потом повалился на дно каноэ, прямо где сидел, закрыл глаза и уснул.
Проснулся Малкольм несколько часов спустя, хотя в первую секунду подумал, что благополучно проспал до весны. Было на удивление тепло, и яркий, сверкающий солнечный свет пробивался сквозь зеленые листья. Листья! Не может быть! Еще слишком рано! Малкольм поморгал и протер глаза, но листья никуда не делись; более того, деревья стояли в цвету. А свет сиял так ярко, что пришлось заслонить глаза рукой. Но это не помогло: даже когда Малкольм зажмурился, под веками по-прежнему разгоралось сияние, мерцая и посверкивая, как…
Ну конечно, старая добрая аврора! На сей раз Малкольм определенно обрадовался: он уже знал, что она предвещает что-то важное. Все тело затекло и ныло, так что он лежал на дне лодки, не шевелясь, и просто ждал, пока в голове немного прояснится. А сверкающее кольцо тем временем расширялось и медленно наплывало все ближе и ближе, пока, наконец, не исчезло за краем поля зрения.
Неподалеку раздавались голоса. Элис говорила, какая-то женщина ей отвечала. Голос у женщины был глубокий и нежный. Беседовали о детях. Малкольму показалось, что он слышит и что-то еще. Младенческий бессвязный лепет Лиры? Или это просто плещется вода? И впрямь, грозный шум потопа сменился ласковым журчанием ручейка, а сквозь него пробивалось птичье пенье! Малкольм различил сразу несколько голосов: дрозда, и воробьев, и жаворонка… Все приметы весны!
Сладко пахло цветами и еще чем-то теплым… неужто кофе? Или тостами? И тем, и другим? Нет, невозможно. Просто немыслимо! Наверное, ему почудилось… Но запах не уходил – наоборот, становился только крепче.
– По-моему, он проснулся, – сказала женщина.
– Ричард? – тут же окликнула его Элис.
И Малкольм тут же вспомнил, что надо быть начеку.
Затем он услышал легкие шаги и почувствовал, как ее ладонь легла ему на руку. Пришлось открыть глаза окончательно.
– Вставай, Ричард! Выпей кофе, – сказала она. – Представляешь, кофе!
– Где мы? – пробормотал Малкольм.
– Не знаю, но эта леди… Она… Давай же, вставай! Проснись!
Он зевнул, потянулся и заставил себя сесть.
– Сколько же я спал?
– Очень долго.
– А как…
– Элли? – перебила она. – Отлично. Все замечательно!
– А кто… – шепотом начал он.
– Эта леди здесь хозяйка, – шепнула Элис в ответ. – Она очень добрая, но…
Малкольм протер глаза и с большой неохотой выбрался из каноэ. Он спал так крепко, что снов не запомнил, – если только все приключение с белым аббатством ему не приснилось. А что, вполне могло и присниться: воспоминания возвращались обрывками и казались странными.
Вялый, отяжелевший со сна, он побрел следом за Элис (нет! каким же именем ее надо называть? А-а-а, точно! Сандра!) вверх по зеленому склону. Там, на полянке, Лира-Элли лежала на траве, а Пан, смеясь, смотрел на бабочек, порхавших и мелькавших вокруг. Дюжина бабочек, а то и пара десятков. Может, одна из них – деймон этой женщины?
А сама женщина…
Она была молода – немного за двадцать, насколько мог судить Малкольм, – и очень миловидна. Солнце сверкало на ее золотых волосах и светло-зеленом платье. Стоя на коленях в траве, рядом с Лирой, женщина щекотала ее и сыпала ей на лицо цветочные лепестки, опадавшие с деревьев, а время от времени наклонялась пониже, чтобы дать малышке поиграть с длинным ожерельем – вот только Лире никак не удавалось его схватить. Всякий раз, как он сжимала кулачок, бусины каким-то образом ускользали от ее пальцев.
– Мисс, это Ричард, – сказала Элис.
Одним стремительным и грациозным движением женщина поднялась с колен.
– Здравствуй, Ричард, – сказала она. – Хорошо ли тебе спалось?
– Очень хорошо. Спасибо, мисс! А сейчас утро или уже день?
– Около полудня. Если Сандра уже освободила чашку, можешь выпить кофе. Хочешь кофе?
– Да, с удовольствием.
Элис наполнила чашку из медного чайника, подвешенного над огнем – маленьким костерком в круге камней.
– Спасибо. А вы прямо здесь и живете? – спросил Малкольм.
– Не всегда. Только когда пожелаю. А ты где живешь?
– В Оксфорде. Выше по реке…
Женщина вроде бы слушала внимательно, но так, словно интересовали ее не слова, а только звуки голоса. И все в ней было приятно – сплошная красота, доброта и нежность; но почему-то Малкольму стало не по себе.
– А что вы собираетесь делать с маленькой Элли? – спросила она.
– Хотим отвезти ее к отцу. В Лондон.
– Неблизкий путь, – заметила женщина, снова усаживаясь на траву и поглаживая Лиру по головке. Пан уже и сам превратился в бабочку и пытался кружиться с остальными, а те – голубые, крупные, – облаком вились вокруг него, ободряя, помогая, поднимая его над землей все выше и выше. Но он не мог улететь слишком далеко от Лиры и вскоре упал на траву рядом с ней – легко, как сухой листок. Коснувшись земли, он превратился в мышку и быстро взобрался к девочке на плечо.
– Ну да, это правда, – кивнул женщине Малкольм.
– Можете отдохнуть здесь. Оставайтесь, сколько захотите.
– Спасибо…
Элис возилась с чем-то у огня.
– Вот, держи, – сказала она, протягивая ему тарелку с яичницей из двух яиц и вилку.
– Ой, спасибо! – воскликнул Малкольм, внезапно почувствовав, как он голоден.
И расправился с яичницей в два счета.
Лира смеялась. Женщина подхватила ее на руки, подняла над головой и засмеялась вместе с ней. Пан снова стал бабочкой, белоснежной и легкой, и заплясал в воздухе с остальными. На сей раз у него все получилось, но Малкольм, глядя на них, вдруг подумал: «А что если ее деймон – не одна бабочка, а все они?»
От этой мысли его бросило в дрожь.
Элис протянула ему ломоть хлеба. Тот оказался свежим и мягким – совсем не то, что черствый кирпич, об который Малкольм едва не обломал зубы в пещере. И на вкус просто был восхитительным, ничего вкуснее он за всю свою жизнь не ел.
– Простите, мисс, а как вас зовут? – спросил он, покончив с хлебом.
– Диания, – ответила женщина.
– Диана?
– Нет, Диания.
– А-а. А скажите… м-м-м… сколько еще отсюда до Лондона?
– О, много-много миль.
– Но ведь до Лондона ближе, чем до Оксфорда?
– Смотря каким путем. По земным дорогам – да, быть может, и ближе. Но все дороги Альбиона нынче ушли под воду, а пути, что ведут по воде, изменились. Что до воздушных путей, то разницы нет: мы как раз посредине.
Малкольм посмотрел на Элис, но ничего не смог прочесть на ее лице.
– Воздушные пути? – переспросил он Дианию. – Неужели у вас тут есть дирижабль? Или гирокоптер?
– Дирижабли! Гирокоптеры! – воскликнула та со смехом и, подбросив Лиру в воздух, заставила и ее рассмеяться. – Да кому они нужны, эти дирижабли? Такие шумные, такие неуклюжие!
– Но вы же не… то есть…
– Знаешь, Ричард, если считать с той минуты, как ты проснулся, мы с тобой знакомы всего полчаса, но я уже могу сказать, что для такого юного мальчика у тебя необычайно приземленный ум.
– Что это значит?
– То, что ты мыслишь очень буквально. Так понятнее?
Малкольму совершенно не хотелось с ней спорить. К тому же, быть может, она и права. Он еще не очень хорошо себя знал, а эта женщина – взрослая, ей виднее.
– А это плохо? – осторожно спросил он.
– Смотря для кого. Для механика, например, вовсе не плохо. Наоборот, очень хорошо, если ты, конечно, хочешь стать механиком.