— И что вы сделали, мама? — спросила Элизабет.
— А что же нам оставалось делать? Мы его немедленно уволили! Но этот тип не хотел уходить. Нам пришлось пригрозить ему, что мы вызовем жандармов. Только после этого он убрался!
— Так его здесь нет?
— К счастью! Мы заплатили ему за работу, и он покинул гостиницу час тому назад. Но он увел с собой и своего помощника. Тоже веселенький тип! Они составляли отличную парочку! Но я предпочитаю их больше здесь не видеть. А теперь, в разгар сезона у нас нет никого на кухне! Ты представляешь?
— А клиенты слышали скандал?
— Нет, — ответила Амелия. — Благодарю небо, что все произошло в буфетной. Иначе это была бы катастрофа! Мы объяснили клиентам, что повар внезапно заболел и решил пойти домой подлечиться. О Боже! При одном только воспоминании об этом скандале кровь приливает к голове. Если бы ты видела отца перед этим взбесившимся наглецом! Они говорили друг с другом на настоящем казарменном языке, иначе не скажешь.
— Как это ужасно! — сказала Элизабет и сжала руки, чтобы успокоить сердце, готовое вот-вот выпрыгнуть из груди от радости.
— Теперь мы должны все взять на себя, — продолжила Амелия. Я буду готовить еду, отец мне в этом поможет. Ты заменишь меня у окошечка для передачи блюд во время обслуживания. Завтра же я напишу письма, чтобы попытаться найти другого шеф-повара. Хотя в это время года трудновато будет нам найти такого человека.
— Не беспокойся, мама. Я уверена, что все устроится! — ласково ответила Элизабет, потеревшись щекой о щеку матери.
Амелия вздохнула, попросила Элизабет пойти в холл к клиентам и вернулась на кухню.
Ужин был подан как обычно в восемь часов. Элизабет сидела у окошечка. Новое занятие очень развлекало ее. Эмильена и Леонтина подходили к ней и передавали заказы:
— Первый, три… Первый, четыре…
Она передавала их матери, которая отвечала ей четким голосом:
— Поняла!
На кухне был просто ад от клубившихся паров и шипения готовящейся пищи. С суровым взглядом, каплями пота, струящимися по лицу со лба, с фартуком, повязанным на талии, Амелия несла большой медный котел, чтобы поставить его на огонь. Пьер вынимал из водяной бани яйца, уложенные в подставки.
— Полей их скорее! — сказала Амелия.
— Где сливки? — спросил Пьер.
— Они должны быть у тебя под рукой! Боже мой, какой же ты нерасторопный! Камилла, подайте ему сливки, они на столе!
Все еще не пришедшая в себя после ссоры хозяев с шеф-поваром, Камилла Бушелотт заглатывала слезы и металась по кухне, жалобно причитая:
— О-ля-ля! Боже! Только этого и не хватало. Никогда мы не справимся с этим…
Пьер разливал сливки: по одной ложке на каждое яйцо. «И кто бы мог поверить, что всего три часа назад я лежала обнаженной в объятиях мужчины!» — думала Элизабет с легким опьянением.
— Забирайте! — говорила Амелия строгим голосом.
Элизабет брала блюдо, на котором были уложены яйца, и ставила его на столик, Эмильена забирала его. Приказы следовали один за другим:
— Жаркое, два… Овощи, три…
Пьер отрезал ломтики от большого куска поджаренного мяса с обгоревшей корочкой. Амелия переворачивала на сковородке поджаренный картофель. «… Неужели она была влюблена в папу так же, как я сейчас влюблена в Кристиана?» — задавалась вопросом Элизабет. Чем больше думала она об этом предположении, тем менее вероятным оно ей казалось. Ее родители были так заняты своей коммерцией, настолько привыкли друг к другу, такими сдержанными были в отношениях между собой, что их брак, видимо, был следствием разумной любви, а не бешеной юношеской страсти.
— Сколько порций жаркого, Элизабет? Я не расслышала.
— Три, мама, — сказала Элизабет мечтательно.
Она вновь видела себя в постели с Кристианом и испытывала стеснение при мысли, что ее мать и отец так же ласкали когда-то друг друга. Она посмотрела в зал, наполненный жующими клиентами, и пары, сидящие там, тоже предстали перед ней в новом свете. Находясь во власти недавно пережитого, она пыталась представить себе всех этих мужей и жен, испытывающими наслаждение в супружеских объятиях: мсье и мадам Греви, мсье и мадам Лопик, бедняжку Лористон, удрученную отсутствием своего неверного мужа, толстую мадам Вэвр и ее бледного тощего супруга… Это было почти немыслимо для большинства из них. Элизабет парила над этими людьми, запряженными в брачные возы и печально отмеченными возрастом, привычками или физическими недостатками. В мире существовала только одна прекрасная любовь — ее любовь. «Я увижу его завтра, в тот же час. Все повторится. Он любит меня, любит, любит!» У Элизабет было желание кричать на весь мир о своей любви, а вместо этого она вытирала соус с краев блюда, подавая его Леонтине, шептавшей:
— Поторопитесь, мадемуазель. Греви ждут.
После обслуживания она поужинала за столом вместе с родителями. За столом разговор снова зашел о шеф-поваре. Кому бы написать по поводу его замены? Тут Пьер вспомнил, что в начале сезона получили предложение от одного русского, который хотел бы поработать в Межеве и заодно поправить свое здоровье.
— В твоей папке есть его адрес, Амелия. Мне кажется, что у него даже были очень хорошие рекомендации.
— Да, — ответила Амелия. — Но меня немного смущает то, что он русский.
— Почему, мама? — спросила Элизабет.
— Так просто. Я не люблю иметь дело с иностранцами. И к тому же, если он русский, вряд ли он знает рецепты французской кухни.
— Во всяком случае, он назвал нам несколько больших отелей, в которых он работал в Париже и Лионе, — сказал Пьер.
Но Амелия скептически покачала головой. Ломтик мяса уже остывал в ее тарелке.
— Ты не хочешь есть, мама? — спросила Элизабет.
— Нет! У меня нет аппетита, — вздохнула Амелия. — Я слишком разнервничалась из-за этой истории.
Пьер обнял ее за плечи:
— Поешь хоть через силу. Может быть, тебе это не нравится? Хочешь, мы приготовим тебе что-нибудь другое?
Элизабет взглянула на лица родителей. «На них все-таки приятно смотреть, когда они рядом», — подумала она.
— Нет, нет! Оставь меня, — ответила Амелия. — Я сейчас думаю о другом шеф-поваре, о котором нам говорили в профсоюзе работников гостиниц.
— Он итальянец, — сказал Пьер.
— Ну и что? — сказала Амелия.
Элизабет рассмеялась:
— Ты же не хочешь иметь дело с иностранцами, а предлагаешь нам итальянца!
— Ну этот как-то ближе к нам, чем русский! — ответила Амелия. — Впрочем, если вы настаиваете, я напишу обоим.
Выйдя из-за стола, Пьер и Амелия вернулись на кухню, где Камилла Бушелотт, все еще потрясенная происшедшим событием, роняя слезы, мыла грязные тарелки. Пока родители успокаивали ее и обсуждали меню на завтрашний день, Элизабет пошла в холл. Сесиль и Глория и их гувернантка оторвались от своих газет.
— Что случилось? Мы ждали вас на Рошебрюне, — сказала Глория.
— Извините, но я задержалась, — тихо ответила Элизабет.
Сесиль погрозила ей пальцем.
— А сегодня вы и не ужинали с нами, негодница!
— Да. Но дело в том, что я была занята обслуживанием.
Настал момент сообщить о болезни шеф-повара — сердечный приступ. Объяснение никого не удивило. Вся Франция переживала смутное время. Мадемуазель Пьелевен заговорила о деле Ставицкого и о вызовах министров в судебную палату. Она чувствовала себя оскорбленной. Необходимо было сменить правительство. К разговору присоединились другие клиенты. Греви придвинули свои стулья. Жак сел рядом с Элизабет. Он не избегал ее больше, но все в его поведении говорило о том, что он больше не вздыхал о ней. Теперь он не сводил глаз с Сесиль. Под его взглядом девушка розовела, становилась возбужденной, более красивой. Элизабет наблюдала эту сцену с благодушным удовлетворением старшей сестры. «Я с удовольствием отдаю его ей», — сказала она себе. И снова она увидела дистанцию, отделявшую ее от этого детского кокетства. Перейдя в разряд женщин, она даже удивилась тому, что когда-то была ребенком, игравшим в любовь, не зная ее странной и чудесной развязки. Мадам Лористон опять вызвала по телефону Париж. Все умолкли, чтобы дать ей возможность спросить у своего мужа, не нуждался ли он в чем-нибудь, не слишком ли устал от работы в конторе, часто ли обедал вне дома. Когда она повесила трубку, ее глаза были подозрительно влажными: она почувствовала ложь в словах своего супруга. Когда клиенты вновь заговорили, нежная музыка проникла в холл. Кто-то играл на пианино, стоящем в салоне.
— Нельзя ли мне подать горячего чаю с липовым цветом и мятой? — спросила мадам Лористон голосом умирающего.
— Конечно, мадам, — ответила Элизабет. — Я сейчас вам его закажу.
Она вышла из холла и остановилась в коридоре зачарованная. Как называлась эта мелодия, которую она уже слышала где-то?
Пансион в Сент-Коломбе. Уроки игры на фортепьяно в холодном зале, тонкие пальцы мадемуазель Керон, порхающие по пожелтевшим клавишам. Мелодия была такая нежная, что Элизабет казалось, что она услышала свое собственное признание в любви. Волнение ее росло с каждым аккордом и, поднимаясь, расцветало в благодарности и надежде. Она была так счастлива, что ей хотелось плакать.
Элизабет на цыпочках подошла к полуоткрытой двери. Патрис Монастье сидел на табурете, его ловкие тонкие пальцы бегали по клавишам. Прядь волос упала ему на лоб. Закрыв глаза, сжав губы, он раскачивался в такт музыке, словно в муке, которую его заставляла испытывать какая-то высшая сила. Его мать вязала, сидя рядом с ним в кресле.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА I
Увольнение шеф-повара осложнило жизнь Элизабет. Вынужденная помогать родителям, она могла выходить во второй половине дня только под предлогом какого-нибудь срочного дела в деревне. Так как она никогда не знала, в каком точно часу сможет сбежать, Кристиан дал ей ключ от своей комнаты. Поэтому, даже если его не было дома, она не рисковала оказаться перед закрытой дверью. Впрочем, эта предосторожность оказалась бесполезной. Каждый раз, когда Элизабет приходила, Кристиан был дома. К несчастью, у нее всякий раз было так мало времени, что он не пытался больше раздевать ее и любить так, как в первый раз. «Это удовольствие слишком дорогое, — говорил он, — чтобы вкушать его поспешно». Он, без сомнения, был прав, но Элизабет сожалела о том, что он противился желанию опрокинуть ее на постель тогда, как ей так этого хотелось. Кристиан обнимал ее, покрывал лицо поцелуями, ласкал через одежду, а потом отпускал обезумевшую, взвинченную. Она быстро возвращалась в гостиницу, но мать была недовольна ее длительным отсутствием.