— Мази уже в курсе. Сегодня утром у меня с ней был крупный разговор.
Патрис отпрянул в удивлении:
— Что она говорит о твоем плане?
— А что же она может сказать? Она недовольна…
— Я так и знал, — пробормотал он. — У нее такой странный вид был за обедом. Она легла спать раньше, чем обычно…
— Ей от этого будет только лучше, — заносчиво сказала Элизабет.
Патрис присел на край кровати, смотрел на обои, погладил их своими тонкими белыми пальцами и сказал вдруг, подняв голову:
— Элизабет, мне кажется, что тебе придется отказаться от своей затеи, по крайней мере в настоящий момент.
— А почему я должна отказаться? — удивилась она. — Ты знаешь как я люблю Мази, я пришла к ней с таким доверием, с такой радостью! А очутилась перед самолюбием закоренелой эгоистки. Все, что я говорила ей, не тронуло ее. Она думает только о своем положении.
— Не преувеличивай!.. Мази очень любезная и уступчивая…
— При условии, если ее все и во всем слушаются. Не пожимай плечами, Патрис. Ты и мама, вы просто трясетесь перед ней. Для нее ты все еще мальчик в коротких штанишках. Так вот, это должно прекратиться! Я вышла замуж не за маленького мальчика, а за мужчину! Мужчину, с которым мне устраивать свою жизнь.
— Неужели Мази мешает тебе в этом?
— Конечно, она мешает мне в этом, Патрис. Она мешает мне, не догадываясь об этом, потому что мы живем у нее, потому что мы зависим от нее, потому что она всегда здесь, за нашими спинами, наблюдает за нами, дает нам свои советы! Мы бываем наедине только вечером, в нашей комнате. И вот еще что. Я задыхаюсь в доме этой старой дамы, среди этой мебели, которую нельзя без разрешения переставить!
Увлеченная желанием убедить Патриса, она в гневе открыла для себя причины, которые еще вчера понимала неясно.
— Я понимаю тебя, — сказал Патрис. — Но подумай о возрасте Мази, о ее страхе перед одиночеством.
— Каким одиночеством? Мы что бросаем ее, чтобы уехать на край света, или устраиваемся в пятидесяти метрах от нее, в доме сторожа?
— Это только начало. Однажды, когда я заработаю достаточно денег, мы устроимся в Париже. Мази хорошо это понимает. Твоя идея воспринимается ею, как первый этап большого переезда. Она страдает от этого. Поэтому не торопись с обустройством этого домика. Надо подождать несколько недель. За это время Мази поразмыслит над твоим планом, свыкнется с ним, а потом я не удивлюсь, если она сама начнет уговаривать тебя осуществить его.
Разумность этих доводов приводила Элизабет в отчаяние. Она инстинктивно ненавидела различные дипломатические ухищрения. По ее мнению, препятствия следовало не обходить, а убирать с дороги.
— Значит, по-твоему, нам надо ждать разрешения Мази, чтобы стать счастливыми? — спросила она.
— Но мы ведь уже счастливы, — ответил Патрис, взяв ее за руки.
Элизабет оттолкнула его:
— Ты не знаешь, что такое быть по-настоящему счастливым, Патрис. Но я научу тебя этому. Я научу тебя этому в нашем доме, — сказала она, делая ударение на слове «нашем». — И как можно быстрее! Хочет этого Мази или нет.
Патрис долго смотрел на нее. В его глазах было столько нежности, что она разволновалась. Она чувствовала себя не такой умной, не такой доброй, как он, и все-таки, несмотря на всю свою любовь к нему, она не хотела отказаться от этой затеи, он обнял ее и сказал:
— Договорились, Элизабет. Но прошу тебя, когда ты построишь новую жизнь, не надо слишком бесцеремонно обращаться с двумя дорогими нам существами. Ты потом будешь сожалеть об этом так же, как и я, а может быть, и больше…
Все еще находясь в напряжении, она вздрогнула от поцелуя. Элизабет готова была расплакаться, на ее глаза навернулись слезы. О ком она так печалилась? О Мази, о Патрисе, о себе самой? Отвернувшись, она глубоко вздохнула и, пытаясь улыбнуться, проговорила:
— Я люблю тебя, Патрис… Но позволь мне делать так, как мне хочется… Поверь, все будет хорошо.
ГЛАВА V
Приглаженная щеткой, последняя полоска обоев приклеилась к стене без единой морщинки. Элизабет взяла ножницы и подравняла нижний край полотнища над плинтусом. Заново обклеенная спальня была похожа на цветочное розовое поле. Специалист не выполнил бы так тщательно эту работу. Когда кровать, комод, шкаф, начищенные как положено, будут поставлены на место, невозможно будет смотреть на этот интерьер без зависти. А пока вся мебель была составлена в середину комнаты. На доске, лежащей на козлах, находилось все, что необходимо для работы маляра. На полу валялись обрезки обоев, приклеивающиеся к подошвам старых ботинок. Элизабет перешла в столовую с обоями цвета золотистой соломы. Оставалось покрасить только на кухне и в туалете. Завтра она примется за эту работу. И тогда через неделю, если ей ничего не помешает, она сможет повесить занавески и натереть паркет. Чувство гордости заставляло забыть о неприятном запахе клея. Элизабет подошла к окну и стала рассматривать крючки для подвешивания карнизов, но в этот момент она вдруг почувствовала, что будто бы раздваивается. Она была здесь и не здесь. Она увидела себя на табурете с занавеской в руке, и в комнате с толстыми балками на потолке. В большом камине горел огонь. Мужской голос говорил: «Занавески восхитительные! То что надо, Элизабет!» Голова пошла кругом. Взяв себя в руки, решительно отмахнувшись от воспоминаний, Элизабет вернулась в розовую комнату. В одном месте обои немного вспучились, и это привлекло ее внимание. Она попыталась разгладить их ладонью. На песчаной аллее послышались шаги. Каждый день Патрис, мадам Монастье, старая и молодая Евлалии приходили посмотреть, как продвигается работа. Одна только Мази упорно не хотела приходить в дом садовника. «Ничего, в конце концов она тоже решится прийти сюда», — думала Элизабет. На пороге комнаты застыл изумленный Патрис.
— Браво! — воскликнул он. — Я вижу дело продвигается. Но, может быть, на сегодня достаточно? Мамины подруги уже пришли. Поторопись переодеться к чаю.
Элизабет нехотя последовала за мужем. Чай «от пяти до семи» в обществе мадам Монастье и ее подружек утомлял Элизабет, но не показаться за столом было бы невежливым. Она умылась, причесалась, надела строгое серое платье с белым воротничком, и в ней ничего не осталось от растрепанного маляра, только что занимавшегося своей работой.
Ее появление в салоне вызвало любопытство у дам, повернувшихся к ней с доброжелательными улыбками. На всех были шляпки с перьями, лентами или цветами. Все уже были знакомы с ней, но это не мешало им рассматривать ее с нескрываемой симпатией, потому что молодая жена всегда вызывает интерес. Патрис, вошедший следом за ней, стал целовать дамам руки, как садовник, склоняющийся над розами, чтобы сравнить их запах. Его поклоны были утонченно элегантны. Подруги матери просто расцветали, когда он говорил с ними. Нигде не чувствовал он себя так свободно, как среди этих увядающих женщин. Мази в своем парике, с платком на шее и напудренными щеками занимала самое удобное кресло; мадам Монастье, сидя на стуле рядом, готовая вскочить в любую минуту, оживленно щебетала со своими соседями. Дамы задвигали стульями, когда молодая Евлалия принесла чай, молоко и лимоны. Элизабет обошла стол, разливая по чашкам чай, по словам племянницы викария, «со всей грациозностью своих двадцати лет». Из всех присутствующих только Мази не поддавалась ее очарованию, когда Элизабет подала ей чашку дымящегося чая, та даже не взглянула в ее сторону и не поблагодарила ее. Дом сторожа разрушил их отношения. Мази полагала, что, возможно, эти ремонтные работы не повлекут за собой никаких практических последствий. Она никак не могла поверить в то, что ее внук и Элизабет поселятся против ее воли в «местах общего пользования», и не знала, как реагировать на сообщение об их переезде.
— Два кусочка сахара?
— Вы знаете, что я кладу всегда только один, — проворчала в ответ Мази, глядя в сторону.
Элизабет, державшей щипчики в руке, захотелось плюхнуть кусок сахара в чашку с большой высоты, да так, чтобы обрызгать выпуклый корсаж старухи. Но она сдержалась: в сущности, Мази надо было не ругать, а, скорее всего, пожалеть. Разговаривая с мадам Роше, Патрис украдкой посматривал ни них обеих. Чайные ложки весело позвякивали в фарфоровых чашках. Элизабет предложила всем сдобное печенье, посыпанное сахарной пудрой. Пальцы дам какое-то мгновение порхали над ним, а потом внезапно выхватывали понравившийся им кусочек с живостью когтистого хищника. Они пили, ели и с удивительной многословностью беспрестанно излагали идеи, рождающиеся под их шляпками. Они говорили о новых течениях в моде, о скандале, вызванном вошедшими в моду шортами, в которых этим летом женщины щеголяли на Лазурном Берегу, о чем даже писали в газетах, о помолвке английского принца Джорджа и греческой принцессы Марины, о чудесах лечения виноградом в специальных медицинских кабинетах, открывшихся недавно в Париже. Мадам Розенкампф приглашала всех присутствующих в один из них, расположенный прямо на вокзале Сен-Лазар. Выпитый там виноградный сок полностью омолодил ее. Все сразу согласились, что она действительно выглядит лучше, чем месяц тому назад. Мази попросила Патриса привезти ей несколько бутылок этого чудесного напитка.
— Нет! — сказала мадам Розенкампф. — Его надо пить сразу же. Виноград выжимают прямо в вашем присутствии. Иначе его лечебные свойства пропадают.
В этот момент пришел полковник Розенкампф, и дамы снова с небрежной грацией стали подставлять руки для поцелуя. Элизабет тоже имела удовольствие почувствовать на своем указательном пальце щекочущие усы полковника. Она не могла подавить в себе тщеславия, когда этот старый вояка согнулся перед ней пополам. У этого маленького, сухонького и нервного человека была одна навязчивая идея: усадить всех на лошадей. Он горько сожалел о том, что не смог привить любовь к конному спорту ни своей жене, ни дочери. Он снова принялся втолковывать Патрису, что люди, не являющиеся фанатиками верховой езды, были недостойны называться жителями Сен-Жермена.