зяйку дома, надевшую серое платье с белым воротничком, кожаным лакированным поясом и туфли на высоком каблуке.
Как только Мазалеги приехали, их провели в большой дом, где все сели выпить аперитив. Однако Элизабет не стала долго задерживаться и быстро ушла в свой домик: ей надо было проследить за курами и тортом. Через десять минут она выглянула в окно на кухне и увидела шедшую по аллее группу экзаменаторов. Впереди шли Амелия и мадам Монастье, за ними следовали Пьер и Мази. Шествие замыкали Патрис и Фрикетта. Молодая Евлалия, которую прислала Мази для обслуживания, стояла уже наготове в столовой.
— Идут! — торжественно сказала она.
Элизабет распахнула дверь. Гости вошли в жилище молодой супружеской пары. Пока Пьер и Амелия восхищались красиво сервированным столом, светлыми шторами, полировкой деревенской мебели, Элизабет наслаждалась удовольствием принимать у себя дома родителей и показать им, привыкшим видеть ее ребенком, на что она способна как замужняя женщина. Удовлетворение, которое она читала в глазах своей матери, дало ей понять, что все ей удалось. Когда Евлалия принесла закуски, все гости ахнули от восхищения.
— Это вы сами сделали и нафаршировали эти изумительные корзиночки? — спросила Мази.
— Да, Мази, — скромно ответила Элизабет.
— Я в восторге! Их просто жалко разрезать.
Сидя с краю стола, Патрис весь сиял. Куры были немного пересолены, но этого никто не заметил. Пьер пил вино с серьезным видом дегустатора. Мадам Монастье расспрашивала Амелию о Межеве. Мази ела медленно, говорила мало, но выглядела вполне счастливой. Фрикетта иногда высовывалась из-под скатерти, чтобы схватить кусочек, протянутый ей чьей-то доброй рукой. Элизабет огорчилась по поводу торта: по краям тесто немного подгорело, а фрукты не допеклись. Это привело ее в настоящее отчаяние. Чтобы утешить ее, каждый попросил еще по кусочку.
— Лучше бы я испекла торт с кремом! — проговорила она со вздохом.
— Это было бы слишком! — сказала Амелия.
Мази кивнула головой в знак согласия: в своем доме она никогда не ела таких вкусных блюд. Кофе решили выпить в хозяйском доме. Разговор медленно тянулся под огромной люстрой с подвесками. Мази боролась со сном. В половине шестого Пьер и Амелия поднялись: им было пора. Они хотели ехать поездом. Но Элизабет воспротивилась этому: она вместе с Патрисом довезет их в машине.
Они доехали быстро и весело. Сидевшая с Элизабет Амелия была горда дочерью, таланты которой были столь разнообразны: от умения приготовить курицу до вождения автомобиля. Мужчины, сидевшие на заднем сиденье, изредка перебрасывались фразами, в то время как их жены болтали без умолку, глядя на убегающий горизонт.
Когда они доехали до кафе, Дени сообщил им ошеломляющую новость, которую только что передали по радио: король Югославии Александр был убит террористом в Марселе вместе с Барту, французским министром иностранных дел, который встречал короля у трапа парохода. Все клиенты бистро с возмущением обсуждали это событие. По общему мнению, Франция была слишком терпимой к иностранцам, прожинающим на ее земле: президент Думерг был убит Горгуловым, русским, а Луи Барту и король Югославии — хорватом! А разве Ставицкий не был иностранцем? Никто точно не знал русский он или поляк?..
— Чего же мы ждем, чтобы избавиться от этой швали, — хмуро сказал Пьер. — И вы еще хотите, чтобы Гитлер уважал нас, видя, что у нас творится?
Дени подавал вино разгневанным патриотам.
Это уже вошло в привычку: каждый день Элизабет уезжала на машине в Париж, чтобы провести с родителями вторую половину дня. Иногда Патрис сопровождал ее, но чаще всего он предпочитал оставаться дома и работать над своей симфонией. Если дочь приезжала одна, то Амелия неизменно устраивала походы по большим магазинам. До возвращения в Межев ей надо было так много разного купить! Список лежал у нее в сумочке, но всякий раз она добавляла к нему какие-нибудь новые необходимые покупки. Элизабет очень правилось ходить с матерью. Они переходили от отдела к отделу, копались в платьях и белье, обменивались мнением о моде, не находя нужных им товаров, соблазнялись другими, которые были совсем им не нужны, и выходили на улицу, нагруженные пакетами, и с чувством того, что они сэкономили. Так Амелия купила Элизабет платье на дешевой распродаже, а себе костюм баклажанового цвета, на котором вполне могла бы висеть наклейка какой-нибудь известной фирмы. Но главным для нее было — отыскать подходящую шляпку.
— Зачем тебе шляпка в Межеве? — спрашивала Элизабет.
— Я хочу ее купить не для Межева, а для Парижа.
— Та, которая на тебе, очень мила.
— Ну и что! Но меня в ней слишком часто видели.
— Кто?
— Папа… все…
— Но вы же через две недели уезжаете.
— Но я имею право хотя бы две недели пощеголять в шляпке, которая мне нравится!
Чем дольше Элизабет ее урезонивала, тем упорнее Амелия настаивала на своем. Они ходили от одной модистки к другой, чтобы найти шляпку, о которой она мечтала. Наконец, в небольшом магазинчике в предместье Сент-Оноре, среди груды некрасивых и нелепых головных уборов, она увидела что-то похожее на большой берет из черного бархата, прихваченный сбоку бантом из атласа гранатового цвета. Амелия и шляпа сразу признали, что они созданы друг для друга. Даже Элизабет пришлось с этим согласиться:
— Мы обязательно должны ее купить, мамочка. Только надвинь ее пониже на ухо. Вот так! Не трогай больше. Ну, ты просто шикарна!
Амелия вышла из магазина в новой шляпе с видом победительницы, запихнув старую в бумажный пакет. Элизабет привела мать в ресторан со стенами под мрамор и с зеркальными колоннами, где однажды вечером она обедала с Патрисом. Там они заказали себе чаю с пирожными. Вокруг раздавались приглушенные голоса элегантной публики. Оркестра на эстраде еще не было. Время от времени Амелия поглядывала в зеркало, висевшее напротив. Шляпка сидела на ее голове как влитая. «Неужели это моя мама? — спрашивала себя Элизабет. — Какая же она молодая и красивая!» Может быть, их принимали за сестер? Как и всегда, когда оказывались вдвоем, они принимались говорить о своих мужьях: о характере, таланте, планах на будущее Патриса, здоровье Пьера и о его трудолюбии. За чашкой чая у женщин возникало трогательное взаимопонимание. Брак дочери удовлетворял Амелию вполне, тогда как брак ее брата очень огорчал ее. По ее мнению, Клементина была не той женой, которой он был достоин. У Клементины были манеры простолюдинки, и она тратила слишком много денег на свои туалеты. Вместо того чтобы помочь мужу и перейти на более высокий уровень, выйти из своего круга, она тянула его вниз. Стоит им сэкономить немного денег, как она тут же покупает на них себе платья. Впрочем, она и за кассу-то села, чтобы кокетничать с клиентами.
— Твой отец и я, мы оба огорчены той атмосферой, которая царит у них в доме, — заключила Амелия.
Элизабет пыталась защитить Клементину, но в действительности она разделяла недовольство матери. Появился женский оркестр и занял свое место на эстраде. Потекла сентиментальная до слез музыка, и все разговоры разом смолкли. Тогда Амелия и Элизабет проплывали с мелодией на гондоле под мостом Вздохов. Когда музыка смолкла, они заметили, что за большими окнами ресторана потемнело, и поспешили вернуться в кафе на улице Лепик, где их ждал Пьер, играя с посетителями в белот.
Было еще несколько запомнившихся прогулок: Элизабет водила мужа и родителей в кино, где они менее чем за неделю пережили приключения человека-невидимки, скачущих и стреляющих ковбоев и Тарзана — властелина девственных лесов; затем в театр, где они аплодировали исполнителям оперетты Дювернуа и Саши Гитри.
Но дата отъезда неумолимо приближалась, и Элизабет немного завидовала родителям, которые снова увидят снег. Она очень надеялась съездить в Межев с Патрисом после новогодних праздников. Провести зиму в Сен-Жермене ей казалось просто невыносимым. Несколько ночей подряд она видела во сне, что летит на лыжах в ослепительно белом пространстве.
В свой последний вечер в Париже Пьер и Амелия пригласили дочь, зятя, мадам Монастье и Мази пообедать в большом ресторане. Элизабет боялась, что Мази откажется от приглашения, но та приняла его весело и с удовольствием. Старой Евлалии понадобилось два часа на то, чтобы одеть хозяйку. Наконец Мази появилась на крыльце в фетровой шляпе бутылочного цвета с черными перьями, на ее плечах был шиншилловый палантин. Это видение из другого века медленно, опираясь на палку, продвигалось к машине, дверцу которой предупредительно открыл Патрис. Мази плюхнулась всем своим весом рядом с Элизабет; Патрис с матерью расположились на заднем сиденье. Салон заполнился запахом женских духов.
Часть пути Мази молчала, по, подъезжая к Парижу, заметно оживилась:
— Сколько огней! Сколько машин! — воскликнула она. — Настоящая карусель.
— Вы давно не были в Париже? — спросила Элизабет.
— Вот уже три года, — ответила Мази, — но мне кажется, что это было в другой жизни и не со мной!
Пьер и Амелия ждали гостей в ресторане. Появление Мази вызвало оживленное любопытство среди сидевших за столиками посетителей. Все они казались какими-то мелкими перед этой величественной дамой. Официанты засуетились, помогая ей сесть. Метрдотелю, угодливо протянувшему ей меню, она сказала:
— Спасибо, мой друг, — и покровительственно покачала головой так, что перья заколыхались на ее шляпе.
Пьер, уже изучивший меню, решил взять на себя выбор блюд, так как его гости не могли решиться. Но каждый хотел заказать свое блюдо. Обед был очень вкусный и прошел весело. При каждом наклоне Мази ее цепочки со звоном стукались о тарелку. Она рассказывала о Париже своего детства:
— Я, кажется, уже говорила вам, что помню, как совсем близко к городу подошли пруссаки в марте 1871 года, расстрел коммунаров!..
— Как вы все это помните, Мази! — сказала Элизабет.
— Я была уже не младенцем, моя девочка! Мне было семь или восемь лет… Мой отец был капитаном конных разведчиков. Художник Мессонье приходил к нам в форме национальной гвардии. Он выглядел таким смешным со своей квадратной бородой и маленьким брюшком!