События между тем развивались своим чередом. В конце мая Пушкин со своей невестой съездили в Полотняный Завод представиться главе гончаровского семейства Афанасию Николаевичу. Он дал свое согласие на свадьбу, сроки которой ставились в зависимость от решения материальных дел Гончаровых.
Пушкин пробыл в гостях у Афанасия Николаевича дня три и возвратился в Москву. «Итак, я в Москве, — тотчас по возвращении написал он невесте, — такой печальной и скучной, когда вас там нет. У меня не хватило духу проехать по Никитской, еще менее — пойти узнать новости у Аграфены. Вы не можете себе представить, какую тоску вызывает во мне Ваше отсутствие. Я раскаиваюсь в том, что покинул Завод — все мои страхи возобновляются, еще более сильные и мрачные. Мне хотелось бы надеяться, что это письмо не застанет Вас в Заводе. Я отсчитываю минуты, которые отделяют меня от вас».
Уже и о «страхах» Пушкин мог поведать своей невесте. Очевидно, они много и интенсивно общались, а те прогулки по великолепному гончаровскому парку на Полотняном предоставили им возможность по-настоящему сблизиться душевно. Еще в 1880 году в имении сохранялся альбом, напоминающий об этих счастливых днях; о нем сообщил В. П. Безобразов, побывавший в Заводе. «Я читал в альбоме стихи Пушкина к невесте и ее ответ — также в стихах. По содержанию весь этот разговор в альбоме имеет характер взаимного объяснения в любви».
Материальная сторона сватовства была не так благополучна, поэтому день свадьбы еще не был намечен.
Выдать дочь замуж без приданого Наталья Ивановна не соглашалась, но денег на это взять было неоткуда. Принадлежавшее ей поместье Ярополец было заложено и приносило мало доходов. Тем не менее она обещала выделить часть Яропольца Натали.
Со стороны отца невесты денег ждать тоже не приходилось. Кроме майората, в который входили калужские фабрики и некоторые поместья, все остальное Афанасий Николаевич, дедушка Натали, давно заложил и перезаложил. Получаемые доходы уходили на уплату процентов по закладным и безрассудно расточительный образ жизни главы гончаровского дома. А. Н. Гончаров предполагал дать в приданое трем своим внучкам имение Катунки в Нижегородской губернии, которое оценивалось в немалую сумму — 112 тысяч рублей, однако же долгу на нем было еще больше — 186 тысяч. Получив треть поместья, Наталья Николаевна должна была бы выплачивать и треть долга. Дед Натали, очевидно, предложил Пушкину взять на себя управление имением, от чего тот благоразумно отказался. Жених просил Афанасия Николаевича дать внучке доверенность на получение доходов с выделяемой ей трети имения и заемное письмо, но тем дело и кончилось: ни имений, ни денег любимая Ташенька не получила.
Но нельзя сказать, чтобы дед вовсе не старался… Он решил было «выплавить» приданое для младшей внучки из «медной бабушки» — громоздкой статуи Екатерины II, мертвым грузом лежавшей с тех баснословных времен, когда императрица собиралась посетить Полотняный Завод. Продав статую на переплавку, старик надеялся выручить до 40 тысяч. Дело поручили Пушкину, а статую перевезли в Петербург. Вскоре было получено высочайшее позволение:
«Милостивый государь Александр Сергеевич! Государь император всемилостивейше снисходя на просьбу Вашу, о которой я имел счастье докладывать Его императорскому величеству, высочайше изъявил соизволение свое на расплавление имеющейся у г-на Гончарова колоссальной неудачно изваянной в Берлине бронзовой статуи блаженныя памяти императрицы Екатерины II, с предоставлением ему, г. Гончарову, права воздвигнуть, когда обстоятельства дозволят ему исполнить сие, другой приличный памятник сей августейшей благодетельнице его фамилии.
А. X. Бенкендорф», Петербург, 26 июня 1830 г.
За статую давали не более семи тысяч, и при жизни Пушкина она так и не была продана.
В июле Пушкин весь в хлопотах о продаже «медной бабушки», об издании «Бориса Годунова» и о передаче части болдинского поместья по разделу перед свадьбой. Друг Вяземский опасается, «чтобы Пушкин не разгончаровался: не то что влюбится в другую, а зашалит, замотается. В Москве скука и привычка питают любовь его».
«К стыду своему признаюсь, что мне весело в Петербурге, и я совершенно не знаю, когда вернусь…» — пишет в Москву жене Вяземского Пушкин. Почти в те же дни своей невесте в Полотняный Завод жених сообщает: «Я мало бываю в свете. Вас ждут там с нетерпением. Прекрасные дамы просят меня показать ваш портрет и не могут простить мне, что его у меня нет. Я утешаюсь тем, что часами простаиваю перед белокурой мадонной, похожей на вас как две капли воды; я бы купил ее, если бы она не стоила 40 000 рублей».
Тут Афанасий Николаевич озадачил Пушкина новым поручением. Гончаров полагал, что личное знакомство будущего зятя с императором и родственные связи с министром финансов Канкриным должны повлиять на решение его собственных запутанных финансовых проблем, нужно только замолвить словечко… Заранее предвидя неудачу, Пушкин все же отважился переговорить с Канкриным о «единовременном пособии» Гончарову. Министр уведомил, что этот вопрос может разрешить только государь. Неизвестно, дошло ли дело до императора, только Пушкин в конце концов написал деду: «Сердечно жалею, что старания мои тщетны и что я имею так мало влияния на наших министров».
Мало-помалу жених перезнакомился со своими будущими родственниками…
Посещение Натальи Кирилловны Загряжской вполне удовлетворило аристократическое чувство Пушкина. Чтобы хоть как-то охарактеризовать ее личность, приведем небольшой эпизод из воспоминаний декабриста Н. И. Лорера (родного дяди приятельницы Пушкина А. О. Смирновой-Россет): «…Захар Чернышов и сослан-то был только по проискам родственника своего Александра Ивановича Чернышова, рассчитывавшего на его 20 000 душ наследства. Но председатель Государственного совета Николай Семенович Мордвинов отстоял законных, прямых, ближайших родственников и присудил состояние старшей сестре Захара Чернышова… Известная своим влиянием в то время на петербургское общество старуха Наталья Кирилловна Загряжская, из дому Разумовских, не приняла генерала Чернышова к себе и закрыла для него навсегда свои двери, да и весь Петербург радовался справедливому решению». И вот эта-то «старуха» становилась родственницей Пушкину. «Надо вам рассказать о моем визите к Наталье Кирилловне. Приезжаю, обо мне докладывают, она принимает меня за своим туалетом, как очень хорошенькая женщина прошлого столетия. — Это вы женитесь на моей внучатой племяннице? — Да, сударыня. — Вот как. Меня это очень удивляет, меня не известили, Наташа ничего мне об этом не писала. (Она имела в виду не вас, а маменьку.) На это я сказал ей, что брак наш решен совсем недавно, что расстроенные дела Афанасия Николаевича и Натальи Ивановны и т. д. и т. д. Она не приняла моих доводов; Наташа знает, как я ее люблю, Наташа всегда писала мне во всех обстоятельствах своей жизни, Наташа напишет мне; а теперь, когда мы породнились, надеюсь, сударь, что вы часто будете навещать меня.
Затем она долго расспрашивала о маменьке, о Николае Афанасьевиче, о вас; повторила мне комплименты Государя на ваш счет — и мы расстались очень добрыми друзьями. — Не правда ли, Наталья Ивановна ей напишет?»
В Парголове на даче жила родная тетка Натали фрейлина императрицы Екатерина Ивановна Загряжская. Пушкин не имел «ни желания, ни мужества» ехать к ней по той простой причине, что знал о натянутых отношениях сестер Натальи Ивановны и Екатерины Ивановны. Неизвестно, как посмотрела бы на этот визит будущая теща, для разговора нужен был свидетель, поэтому Пушкин и дожидался Ивана Николаевича, брата невесты, который только что вернулся с маневров.
Впоследствии чета Пушкиных очень дружила и с Натальей Кирилловной, и с Екатериной Ивановной. Обе эти женщины явились добрыми покровительницами красавицы Натали и притом были вхожи в высшие аристократические круги Петербурга. Это обстоятельство льстило самолюбию поэта, который и сам хотел принадлежать к этому обществу.
Источником постоянного раздражения Пушкина впоследствии было то его двусмысленное положение, когда в светском обществе принимали его не как «законного сочлена; напротив, там глядели на него, как на приятного гостя из другой сферы жизни, как артиста, своего рода Листа или Серве» (К. А. Полевой).
В середине августа Пушкин вернулся в Москву. 20 августа умер дядя — поэт Василий Львович, и жениху предстоял сорокадневный траур. Свадьба снова откладывалась. «Смерть дяди моего, Василия Львовича Пушкина, и хлопоты по сему печальному случаю расстроили опять мои обстоятельства. Не успел я выйти из долга, как опять принужден был задолжать. На днях отправляюсь я в Нижегородскую деревню, дабы вступить во владение оной. Надежда моя на Вас одних. От Вас одних зависит решение моей судьбы», — известил Пушкин Афанасия Николаевича о новых своих расстройствах, которым, казалось, не было конца. Да еще перед отъездом не сдержался; рассорился с Натальей Ивановной, которая при всяком удобном случае давала Пушкину понять, какая это честь — что он входит в ее семейство. В этих словах сквозил намек на то, что поэт недостоин ее дочери. Тут вспыльчивый характер будущего зятя дал о себе знать. «Это дело вашей дочери, — я на ней хочу жениться, а не на вас», — огрызнулся Александр Сергеевич.
С дороги Пушкин писал невесте: «Я уезжаю в Нижний, не зная, что меня ждет в будущем. Если ваша матушка решила расторгнуть нашу помолвку, а вы решили повиноваться ей, — я подпишусь под всеми предлогами, какие ей угодно будет выставить, даже если они будут так же основательны, как сцена, устроенная мне вчера, и как оскорбления, которыми ей угодно меня осыпать. Быть может, она права, а неправ был я, на мгновение поверив, что счастье создано для меня. Во всяком случае, вы совершенно свободны; что же касается меня, то заверяю Вас честным словом, что буду принадлежать только вам или никогда не женюсь».
Ссора матери с женихом расстроила Натали.
Она сразу же села писать ответ, в котором попыталась успокоить Пушкина и заверить его в неизменности своих чувств. Этот ответ пролил бальзам на свежую рану поэта.